Почему он так уверенно ведет себя?

«Он водит тебя за нос».

Но ради чего?

— Ты всегда считал свою мать святой, — вновь заговорил Лу. — А как насчет меня? Все эти игры в мяч, велосипеды и машина, твое обучение у Святого Стефана. Когда вы с Биллом начали свое дело, я предложил тебе денег, даже направил к вам нескольких клиентов. Ты всегда получал то, что хотел.

— Включая побои.

— Тебе нужна была некоторая закалка. Приходская школа и вся эта церковная чушь сделали тебя мягкотелым. В этом и состоит проблема твоего поколения. Вам нравится нянчить самые пустяковые болячки, которые подкидывает вам жизнь, и вы только и делаете, что скулите и причитаете. Вот почему в наши дни развелось столько слабаков и гомиков. — Лу покачал головой и подался вперед. Кандалы его лязгнули. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы я жаловался на свое положение? На то, что потерял брата па этой дерьмовой войне или провел больше года в лагере для военнопленных?

— Расскажи мне, что ты с ней сделал.

— Я попытался уговорить ее вернуться домой.

— Ты лжешь.

— Хочешь сказать, мы поссорились? Естественно. — В его лице и голосе не было заметно ни следа сожаления. — Несчастья случаются время от времени, верно? Как и тот вечер, когда ты пошел к Джоуне. Я больше чем уверен — ты не собирался избивать его до потери сознания.

Но когда ты услышал, как он лжет тебе в лицо, то просто нe мог сдержаться — или я что-то упустил?

— Ты недавно разговаривал со своим лучшим другом Кадиллаком Джеком?

— Я ее и пальцем не тронул. Если ты не хочешь этого признавать, дело твое. — Голос Лу звучал спокойно.

«Чересчур спокойно», — подумал Майк.

— Кто этот человек на фотографиях?

— Жан-Поль Латьер.

Майк был настолько удивлен, что не успел придать своему лицу равнодушное выражение.

— Да, я знаю, кто он такой, — продолжал Лу. — Они выросли вместе. Они были очень, очень близки, эти двое — не разлей вода, если можно так сказать. В молодости Жан-Поль и твоя мать были без ума друг от друга. Буквально неразлучны. Но потом твоя мать переехала в Штаты. Ей было пятнадцать, и она была безнадежно влюблена. Они с Жан-Полем переписывались и перезванивались — вот только звонить по большей части приходилось Жан-Полю, поскольку отец твоей матери, твой дед, не мог позволить себе роскошь названивать во Францию. Когда Жан-Полю исполнилось девятнадцать или около того, он стал прилетать сюда, чтобы повидаться с твоей матерью. Он-то вполне мог себе это позволить. Он работал в целлюлозно-бумажном бизнесе своего отца, когда твоя мать уехала из Франции. Ну, ты понимаешь, готовился стать наследником семейного предприятия и все такое. «Бумага Латьера». Крупная компания. Жан-Поль обожал осыпать твою мать дорогими подарками. Типа шарфика. В доме время от времени появлялись дорогие безделушки.

Майк потер лоб и обнаружил, что тот стал скользким от пота.

— Тебе, наверное, трудно поверить, что твоя мать, истинная святая, могла быть замешана в чем-то столь сомнительном?

— Если у нее и был роман, я не виню ее за это.

— Роман? Она любила его, когда мы встретились с ней.

— Тогда почему она вышла за тебя?

— Семья Жан-Поля была очень успешной и состоятельной. Знатное происхождение, изобретатели и политики — ну, ты понимаешь, вся эта родословная чушь, от которой кое-кто готов намочить штаны от восторга. Ничто не доставляло твоей матери такого удовольствия, как деньги. Но вся штука в том, что старик Жан-Поля не мог позволить сыну связаться с простолюдинкой, пусть даже она была такой красавицей, как твоя мать, — нужно думать о чистоте крови, понимаешь? Твоя мать очень походила на твою жену — прошу прощения, бывшую жену. Обе превыше всего ценили дорогие вещи, которые могли предложить деньги, вот только твоя мать не отличалась терпением. И я не знал, что она все еще питает надежды на брак с Жан-Полем, даже после того, как мы поженились. Я всегда знал, что те фотографии — дерьмо собачье.

— Какие фотографии?

— Твоя мать хранила фотоальбомы семейства Жан-Поля. Она наверняка показывала их тебе.

Фотоальбомы, которые она прятала в коробках в подвале, — те самые, что она забрала с собой. Майк вспомнил, как она спускалась в подвал и начинала перелистывать их. Несколько раз он заставал ее в слезах, и тогда она усаживала его рядом и рассказывала ему историю своей семьи. Своей семьи.

— Нет, — ответил он. — Не показывала.

— Он часто наезжал в Белхэм, пока я был на войне. Даже после того, как я вернулся домой, Жан-Поль продолжал бывать в Бостоне. Вы часто совершали тайные вылазки вдвоем, так что ты не мог не видеть его.

Слушая рассказ Лy, Майк рылся в памяти в поисках мужчины, которого видел на фотографиях. Но лицо француза казалось ему совершенно незнакомым. Слишком давно это было.

— Я никогда не видел его, — сказал Майк.

— Угу. Интересно знать почему. Есть идеи?

— Значит, ты знал об их романе?

— У меня были подозрения. Иногда в доме появлялись свежие цветы — она говорила, что купила их в цветочном магазине. Или безделушки типа серебряной рамочки для фотографии, или дорогие туфли, или платья — твоя мать говорила, что купила их на распродаже у «Гудвилла» или и других похожих местах. Она была очень убедительна со своим мягким, обволакивающим голоском — тебе это должно быть известно лучше, чем кому бы то ни было еще. Самая искусная лгунья, которую я когда-либо встречал. Ты знал о том, что в деловой части города она арендовала почтовый ящик? Туда Жан-Поль посылал подарки и деньги.

Майк попытался представить, как мать одевается, прихорашивается и едет в деловую часть Бостона, чтобы встретиться с этим Жан-Полем где-нибудь в отеле вроде «Четырех сезонов», но перед его мысленным взором вставали ее старомодная и безвкусная одежда, ее скупая бережливость и дешевый макияж, которым она старалась скрыть своп синяки. Именно такой образ запечатлелся у него в памяти, потому что это была правда — а сейчас Лу пытается разрушить его своей ложью. Поверить Лу — значило совершить неимоверную глупость. Ложь стала для Лу образом жизни, второй натурой, и сейчас он тоже лгал.

— Твоя мать знала, что я сделал те фотографии, — сказал Лу. — Господь свидетель, как мне хотелось…

— Вот что я тебе скажу. Между нами все кончено. В следующий раз ты увидишь меня на свидетельском месте для дачи показаний, когда я буду рассказывать в суде о той ночи, когда ты пришел ко мне и признался, что побывал в доме Джоуны. Держу пари, что полиция до сих пор не нашла твои подслушивающие устройства.

Глаза Лу подозрительно заблестели.

— Мартин? — позвал он. — Мартин, мы закончили.

Майк перегнулся через стол.

— Ты больше никогда не увидишь дневного света. Обещаю.

Дверь распахнулась, и в этот момент Лу сказал:

— Проблема заключалась в том, что Жан-Поль любил твою мать, но терпеть не мог детей. И он предложил ей выбирать — жизнь в Париже или жизнь в Белхэме. Как, по-твоему, что она выбрала, Майкл?

Дубовый верстак для инструментов «Герстнер» стоял в точности там, где и говорил Лу: в подвале, рядом с пластиковым разборным стеллажом. Ящик его был заперт. Вместо того чтобы тратить время на поиски ключа, Майк взял дрель и просверлил дыру в замке, вспоминая, что Лу, когда не работал или после особенно жаркой ссоры с Мэри, спускался сюда, чтобы повозиться над своим очередным проектом. У него был талант к работе по дереву, но ему не хватало терпения. Однажды он сработал дубовый комод, но на это ушло целых три года. Именно здесь, воспользовавшись инструментами Лу, Майк соорудил скворечник, который подарил матери.

Ящик открылся без всяких проблем. Стенки его были выложены зеленым войлоком, и внутри оказались шесть аккуратных стопок конвертов, перехваченных резинками. Все они были адресованы Мэри Салливан и надписаны куриным почерком Лу. Бумага пожелтела от старости, а марки в углах конвертов покоробились и грозили отвалиться.