Нынешняя супруга Чарльза Форса и нынешняя мать близнецов, Тринити Форс сыграла важную роль в создании Комитета. Она известна в нью-йоркском обществе своим тонким вкусом и прекрасными манерами. Она потеряла своего суженого, Салгиэла, во время Великой войны в Риме, и ничто не препятствовало ей выйти замуж за Чарльза — в человеческом смысле, — когда Аллегра разорвала их небесные узы. Таким образом, это был брак ради удобства, а не по истинной привязанности, и ходили слухи, будто Чарльз выбрал Тринити в жены из-за ее значительного приданого.

До тех пор пока исчезновение Чарльза не заставило ее возглавить «Форс ньюс», Тринити вела жизнь типичной матроны с Парк-авеню — покровительствовала прикладному искусству, опере и умеренной пластической хирургии.

Теперь мой черед ждать. Забавно: все те месяцы, что мы встречались, всегда она ждала меня. Это никогда не входило в мои намерения — заставлять ее ждать, — но мой путь к этому месту всегда был более сложным.

Я перелистал страницы «Анны Карениной» — книги, которую подсунул ей под дверь перед тем, как она покинула страну. Сегодня утром я нашел эту книгу в своем шкафчике, возвращенную мне. Знак, что она желает встретиться. Она никогда прежде этого не делала. Отсюда хороший обзор: из окон я могу увидеть весь центр. Город еще тих и недвижен. Ни автомобильных гудков, ни собачьего лая, ни завывания машин «скорой помощи». Повсюду тихо так, что даже жутковато.

Дверь медленно отворилась. Стоило мне увидеть ее лицо, и я в тот же миг понял: что-то неладно. Я ожидал этого — и все же это меня задело. Она не порхнула в мои объятия, как прежде, а затуманенные глаза ее были грустны. Она не выказала той радости от встречи со мной, которой я так долго и так искренне наслаждался. На ее лице читалось лишь мрачное смирение.

— Мне очень жаль твоего дедушку, — сказал я. — Мы все скорбим о твоей потере.

Слов недостаточно. Они мало чем помогут. Лоуренс был не просто другом — он был наставником и союзником. Я всей душой горевал о нем.

Когда пришли эти вести — о том, что Корковадо разрушено, а Левиафан снова вырвался на свободу, — я не был, как многие, потрясен и напуган. Вместо этого я почувствовал, как в моей древней крови вспыхнула жажда мести. Мы отомстим за каждого из погибших братьев и сестер. Разрушитель миров ждет. Мы не впадем в отчаяние и не отступим. Мы будем сражаться. И победим. Война снова пришла к нам, и на этот раз мы уничтожим наших врагов навеки. Я почти что с нетерпением предвкушал это.

— Не волнуйся, любовь моя, мы свершим возмездие. Обещаю. Смерть Лоуренса не будет напрасной.

Ее глаза сверкнули. Она коротко кивнула.

— Он умер из-за меня.

— Он умер, защищая тебя. Это был его долг. Она продолжала недвижно стоять на пороге, как будто не знала, что ей делать и что сказать. Однако я уже все понял. Она скажет мне, что мы должны перестать встречаться, потому что теперь я буду нужен клану. И что она спасет меня, уйдя прочь… Она не могла ошибиться сильнее. Вся моя жизнь зависела от того, будет ли она ее частью.

Когда мы встретились впервые, меня поразило ее сходство с матерью. Но вопреки множеству домыслов о наших с Габриэллой взаимоотношениях нас связывала лишь крепкая, нежная дружба. Я любил ее как союзника и как нашу королеву. Ее дочь я любил совершенно иной любовью. Я любил ее потому, что она стала для меня чем-то большим. Она стала моей жизнью.

— Иди сюда, — мягко произнес я. — Присядь.

Шайлер покачала головой.

— Нет. Я… я не могу остаться.

— Ты хочешь, чтобы мы перестали встречаться.

Мне пришлось произнести это самому, потому что она не могла решиться.

— Да.

— Потому что ты думаешь, будто это опасно для меня. Кто-то что-то тебе сказал — возможно, моя сестра.

Я не мог произнести имя Мими в присутствии Шайлер, как и наоборот. Я не мог подумать о Мими, не думая о той боли, которую ей причиняю, и потому выбрал более легкий путь — не думать о ней вообще. Я — трус.

— Нет.

— Нет?

Она прошлась по комнате, подошла к камину и заговорила, обращаясь к языкам пламени:

— Я не могу больше встречаться с тобой, Джек, потому что я солгала бы самой себе о причинах, что привели меня сюда.

— И какова же причина?

— Любовь к тебе.

— И этой причины больше не существует?

Мой голос звучал весело и шутливо.

Она не умеет кокетничать. Она всегда так серьезна, любовь моя, что меня это слегка забавляет. Конечно же, она любит меня. Она делает это именно потому, что любит меня.

— Да.

— Еще одна из идей моей сестры. «Скажи Джеку, что ты больше не любишь его. Это единственный способ освободить его». Как будто я птичка в клетке или ручной лев.

Я улыбнулся. Шайлер такая храбрая и мужественная. Милая моя. Она готова потерять меня, лишь бы спасти. Она готова на это жертвоприношение, но я хочу, чтобы она знала: в этом нет необходимости. Я могу сражаться за нас обоих — и я буду сражаться.

— Нет. — Она посмотрела на меня, и на лице ее отразилась боль. — Нет, не так.

Я не испытывал страха уже много веков. Я не ведаю страха. Не подвержен этой слабости. И однако же что-то в ее лице и ее голосе напугало меня. Это не было ни девичьими иллюзиями, ни попыткой, предпринимаемой со смешанными чувствами. Я изумился собственному страху, его новизне. Он царапнул мне горло, словно лед. Он поселился там. Я не мог дышать. Не мог сглотнуть.

Прежде чем я успел что-то сказать, она заговорила, и прямота ее слов ранила меня, как ничто прежде.

— Я не люблю тебя больше потому, что я не была честна с тобой. И не была честной с собой. Я люблю другого. И всегда любила.

Жестокая шутка. Я хотел засмеяться, но не мог. Я хотел рухнуть наземь, но гордость мне не позволила. Я никогда прежде не слыхал таких слов. Я не понимал их. Другого? Что значит — другого? Это уловка. Хитрость. Еще одна отговорка, придуманная Мими… Ведь не может же она… она лжет.

Шайлер говорила правду.

Уж кто-кто, а я должен был это знать. Я не нуждался в суде крови, чтобы понять это. Я чувствовал правду, написанную на ее лице. Ее печаль. Она печалилась обо мне. Она жалела — жалела меня! Ее жалость встревожила меня больше, чем ее слова. Это было ужасно и невообразимо.

Откуда у нее могло взяться время на кого-то другого? Я знал, что мы слишком редко встречались и слишком много времени проводили врозь. Но это было необходимо, ради ее безопасности. Будь у меня выбор — но его у меня не было, — мы нe разлучались бы никогда. Я жил теми мгновениями, когда мы были вместе, теми немногочисленными мгновениями моей жизни, когда вправду чувствовал себя живым. Я спал века напролет, пока мы не встретились. И у меня был план. Я думал о нашем будущем. Я хотел разделить его с нею и поджидал удобного момента.