Может, и вправду: если расстрелять Геллера, одним полуврагом станет меньше? Но что это меняло глобально? Евгению внезапно стало жаль пленного: все же, как ни крути, человек смотрит в глаза смерти.

– Ты уж прости… – Аристархов задумался, подбирая обращение. – Прости, старина, но тут не от меня все зависит. Здесь от меня вовсе ничего не зависит на самом деле. Есть у нас комиссар – как он решит, так и будет…

– А может, рванем отсюда вдвоем?..

Аристархов покачал головой.

Когда Чугункин вернулся, то застал лишь хвост разговора:

– Тебе надо было бросать оружие и уходить за речку вплавь.

– Да ну тебя! И что б я там делал мокрый без коня и оружия…

Затем Геллер похлопал себя по карманам. Опровергая данные ранее показания, из кармана достал коробок со спичками и портсигар, серебряный, тяжелый. Отщелкнул крышку – внутри было пусто.

– Ну вот… – обиделся Рихард на портсигар, затем повернулся к Евгению и спросил: – У тебя не будет закурить?

– Я не курю – ты знаешь…

Геллер пожал плечами.

– Мало ли, вдруг начал? Времена нынче нервные. А у товарища комиссара нету?

– Он тоже не курит, – отрезал Аристархов даже раньше, чем Чугункин успел открыть рот.

– А у солдат попросить? Хотя бы махорочки…

Прием был стар как мир, и Аристархов его, безусловно, знал: сперва выторговать у хозяев папиросу. А уж если они для тебя сбегают – так это вовсе хорошо. Затем закинуть ногу на ногу, прикурить, повести разговор неспешно, словно пленный здесь на самом деле – господин.

– Не боись, до смерти еще покуришь! – пресек его порыв Аристархов.

…И улыбнулся. Но улыбочка у него получилась настолько кривой, что Геллер заметно вздрогнул.

– И на что ты надеялся?

– Да как-то особых планов не было… Думал, может, удастся просидеть в камышах до вечера.

– До вечера еще далече… – заметил Аристархов.

Геллер сделал жест рукой – отмахнулся, как от несущественного:

– Был случай, меня прижали вот так же к реке, только ближе к вечеру и бандиты настоящие. Уже думал: смерть ко мне крадется. Ну а затем сбросил кожух в воду, его понесло течением. Бандиты давай по нему палить. Пока догнали кожух, пока вытащили его на берег, пока разобрались, что их надули, – от меня и след простыл. Да и стемнело. Тужурки, конечно, жаль, но оружие я тогда не оставил. А вот помню, мы как-то с Гришкой Мышковским…

– Вы знаете товарища Мышковского? – ахнул комиссар.

– Ну да, а как же! – встрепенулся Геллер. – Глыба, а не человек! А как он стреляет по-македонски!

– И чем вы с товарищем Мышковским занимались? Вероятно, экспроприациями?

Геллер покачал головой:

– Да нет, меня пригласили, дабы найти и устранить одну личность, врага трудового крестьянства. Я был уполномочен Румчерод’ом, а товарищ Мышковский определялся мне в помощь и, соответственно, как наблюдатель.

Чугункин открыл рот так широко, что чуть не вывихнул челюсть: надо же какой человечище: не просто знаком с самим Мышковским, а даже…

Еще через пять минут Геллер уже курил злые солдатские папироски, набитые не то табаком, не то чаем. Допрос превратился в пересказ Геллером событий старых, посвежей и совсем новых. Из разговора выходило, что Мышковского, знаменитого экспроприатора и убежденного большевика, пленный действительно знает хорошо. Аристархов в этом практически не сомневался. Заодно был уверен: за этот год, пока они не виделись, Рихард наверняка обзавелся знакомствами и среди анархистов, и среди эсеров. С монархистами, пожалуй, он был знаком ранее. Однако Геллер это не уточнял, а Аристархов наводящие вопросы не задавал. Особой выгоды от смерти бывшего сослуживца не предвиделось. Да и вообще, комбат в этом разговоре чувствовал себя совершенно лишним. Сказать будто было нечего: Мышковского он не знал, идеям марксизма он сочувствовал лишь формально, в анкетах. На самом деле коммунистическое учение ему было до фонаря. Равно как и миллион иных догм и заветов. В этом он был схож с Геллером. Однако последний мог беседовать на тему любую, оказывался в центре внимания хоть в великосветском салоне, хоть среди взбудораженных крестьян. Аристархов же терялся часто в компании даже трех человек. Краем глаза это заметил Чугункин и постарался вовлечь в разговор уже зевающего комбата.

– Кстати, а как тут в мое отсутствие вел себя товарищ пленный? – справился комиссар у Аристархова.

– Просил отпустить, – не стал скрывать комбат.

– А ведь в самом деле! – улыбнулся Чугункин. – Отчего не отпустить товарища Геллера? Я вижу, он наш человек! Сочувствует большевикам, помогает нам не словом, а делом! С самим товарищем Мышковским работал. А что до перестрелки – сочтем это досадным недоразумением.

Аристархов неопределенно мотнул головой, дескать, решайте сами.

– Впрочем, может, вы, товарищ Геллер, присоединитесь к нашему батальону? Рабоче-крестьянской армии нужны квалифицированные командиры.

Геллер улыбался широко, совсем не пытаясь скрыть свою радость: очевидно, что оставаться пленным ему недолго.

– Нет, спасибо… – ответил он. – У меня имеется совершенно иное задание. К сожалению, не имею права его разглашать…

Чугункин едва не всплеснул руками. Определенно наш человек, бдительный, умеет хранить секреты. Вот если бы его расстреляли, кто бы выполнил задание партии? В том, что Геллер выполняет задание партии, Чугункин практически не сомневался.

…Прощались довольно тепло.

Пленному не только вернули коня, но выдали сухой паек на три дня. Отсыпали бы и дефицитных боеприпасов, но пулемет Рихарда снаряжался редкими французскими патронами…

Когда Геллера простыл и след, Аристархов, наконец, заговорил:

– Ваш Мышковский – грабитель… Гангстер. И мы отпустили бандита…

– Да полно вам. И Мышковский, и ваш знакомый – наши, благородные революционные разбойники. Те, кто отбирает деньги у богатых… И отдает их партии.

– А как же бедные?

– Ну сами подумайте – что можно отобрать у бедных? Как говорил Маркс: только цепи…

«Пролетарию нечего пропивать, кроме золотых цепей буржуазии!» – подумал Евгений. Но промолчал…

– А, в общем, тут ничего сложного… – вытирая ветошью руки, проговорила Ольга. – Этот рычаг одну шестерню из коробки убирает, а вторую, наоборот – в зацепление вводит. Верхняя идет на ходовой винт, а нижняя – на ходовой вал. Чтоб зацепление раньше не случилось – на одной стороне рычага три десятки снято. На глаз и пальцем это не почувствуешь. Надо брать штангенциркуль… А вы этот рычаг вверх ногами поставили. Здесь три десятых не хватает, тут три десятых лишних. Итого имеем шесть десятых нахлеста. Потому у вас две шестерни сразу и включалось. Нортон тянет суппорт и ходовым валом, и ходовым винтом – двойная подача во всей красе. Как результат – постоянно срезало шпонку. Ну что, понятно?

Ответа не последовало. Механики крепко задумались. Сказать, дескать, да все ясно – что расписаться, будто эта деваха больше мужиков знает. Оно-то, конечно, так и есть. Да вот признавать это обидно. Молчать дальше? Еще хуже. Этак все решат, что остальные механики ничего в своей профессии не смыслят. Оно и так худо – девчонку над ними поставили. Куда уж дальше. И самое плохое в этом положении то, что девка действительно оказалась права: да, рычаг с проточкой, которую никто не заметил. И это хорошо, что станок ограничился только тем, что срезал шпонку, коей цена – копейка. Если бы двойная подача включилась в коробке скоростей, то вместо половины шестерен была бы сплошная стружка.

– Ну так что, понятно? – переспросила Ольга. – Я могу идти?

Слесарь – старый, седой, промасленный – наконец проговорил:

– Замуж бы тебе надо, Ольга.

Как ни странно, это сработало. Ольга фыркнула, швырнула ветошь в поддон и пошла прочь.

В столовой Ольга взяла обычный обед и чашку чая с плюшками. Села в уголке, у окна. Попивая чаек, принялась листать книжку: справочник Хютте. Книга эта служила пособием по всему механическому на свете и была читана-перечитана. Но девушка ее все равно любила и, даже зная некоторые страницы наизусть, читала с удовольствием. Около стола остановился молодой застенчивый инженер, пробормотал: