– Да пошел ты! – ответил человек в кожанке.

И небрежно смазал рукой куда-то в направлении старика. Ударил не то чтобы сильно – в эпоху сабельных атак некоторые дамы пощечины бьют сильнее. Но старику хватило и того. Он, охнув, рухнул на землю, да так неудачно, что сам себя стукнул по носу. Пролилась первая кровь – пока что из разбитого носа. Густая кровь, цвета пурпурного, упала вниз, обернулась корочкой пыли. Геддо тут же поднес руку к лицу, зажал нос. Но было уже поздно: пока капля падала, что-то изменилось в этом мире.

Собака очнулась от полудремы. Словно лениво поднялась на все четыре лапы, неспешно подошла к старику.

– Смотри-ка, – бросил один из прибывших, – этот блошиный питомник еще двигается.

– Нет… – заклинал старик. – Только не это, не сметь! Пусть бьют.

Собака не слышала – она была глухой. Да если и слышала – что бы это изменило? Искушение было сильней. Она подошла к старику, прямо с земли слизнула капельку крови.

– Эй, дед, да ты свою шавку что, не кормишь? – предположил тот же балагур.

Остальные услужливо засмеялись.

И тут собака прыгнула. В мгновение произошла трансформация: от земли оторвалась некрупная собака породы будто обыкновенной, дворовой. Но в прыжке она стала больше, тяжелей, с огромной силой ударила в грудь обидчику так, что тот не удержался на ногах – и, махая руками, рухнул в пыль. Трое выхватили пистолеты – закружили вокруг борющихся, но стрелять опасались. По крайней мере сначала. Что было дальше – старик не видел. Он по-прежнему лежал на земле. Вокруг него происходило что-то ужасное, но он не желал знать и видеть, что именно. Прятал голову в руках, смотрел на мир по-воровски, одним прищуренным глазом. Да и тем видел совсем немного: лишь узкую полоску земли под собой. Звучали выстрелы, мелькали тени, шла борьба. Что-то треснуло, лопнуло, будто разорвалась ткань. Короткий крик. Прямо на полоску земли под стариком упала тугая красная струя. Капли крови тут же покрылись серой пленкой пыли. Геддо снова зажмурился. Но совсем скоро все затихло. Даже не раскрывая глаз, Геддо понял: мир стал другим. Вместо неуместной весны теперь пахло смертью.

Нужно было вставать. Старик поднялся, огляделся. Собака лежала тут же рядом, в пыли. Могло показаться, что псина здесь совсем ни при чем, если бы не полосы крови на ее шкуре. Строго говоря, кровь была везде, просто на собаке ее было больше всего. И еще: теперь собака не просто лежала, а, словно маленький щенок, трепала кусок материи. Окровавленный, как и все остальное. Присмотревшись, Геддо рассмотрел рукав от кителя. И внутри рукава, кажется, еще что-то было.

– Фу! – крикнул старик. – А ну брось гадость!

Глухая собака не заметила слов. Геддо топнул ногой. После этого животное действительно оставило рукав и побрело к дому.

На земле лежало… Впрочем, точное количество трупов установить не представлялось возможным. Некоторые части были разбросаны на всем пространстве поля боя. На первый взгляд мертвых имелось от двух с половиной до трех с четвертью. Воздух словно дрожал от густого запаха крови.

– Нет, ну я же их предупреждал! – частил старик. – Совершенно честно предупреждал.

На дороге паслись четыре лошади. Выглядели они так, словно во дворе ничего особенного не случилось, их не испугали ни выстрелы, ни кровопролитие. Они были привычными. Но глупо было думать, что ничего не произошло. Что достаточно закопать покойников, присыпать кровь песком, и все вернется на круги своя. Нет, не вернется. Эти четверо, пусть и не ехали именно к нему, здесь оказались не просто так. Они не были разбойниками – во всяком случае, в примитивном смысле этого слова. Их наверняка хватятся, и сюда прибудет сорок, четыреста, четыре тысячи – сколько надо, чтоб установить здесь свой порядок. Может, некоторым удастся противостоять – собака уложит в пыль еще десятки, а может, сотни. Но все равно найдется кто-то достаточно умный, чтоб не дать убить себя, но уничтожить собаку и убить старика. Геддо это совершенно не устраивало. Следовало бежать – и, чем скорей, тем лучше. Но что делать с плодами трудов своих?

– Федот! Федот! – звал Геддо со стороны болота. – Ты где?!

Зашумела трава за спиной. Старик быстро обернулся, а Федот уже стоял, будто вырос из-под земли или из-под воды. А может, именно так оно и было.

– Ты звал меня?

– Федот… – начал Геддо и замолчал.

Что говорить? Что в его дворе лежит четыре покойника? Что их задрала собака. Что?

Федот сам пришел на помощь:

– Ты весь в крови… Это твоя кровь?

– Нет.

– Недавно в деревню приехали. Они…

Федот кивнул: спокойно, без осуждения. Дескать, ничего неожиданного, он догадывался, что тем и закончится.

– Это сделала твоя собака?

Теперь пришла очередь кивнуть Геддо.

– Вот, оказывается, отчего она на меня не кидалась. Она тоже нечисть. Что ты будешь делать?

– Я ухожу сейчас, – ответил Геддо. – Пока этих хватятся, пройдет дней пять. Но мне нельзя терять время.

– Может, пока укроешься у нас на болотах?

– Нет, – ответил Геддо быстро, так что понятно стало: обдумывал он и этот вариант, да ничего в нем хорошего не нашел. – Нет, мне надо уходить дальше.

Немного подумав, Федот кивнул:

– Ну что же. Если решил уходить – уходи. Останавливать не буду.

Однако Геддо не торопился.

– Что-то еще? – спросил Федот.

– У меня будет к тебе просьба…

– Говори.

– То, что я посадил перед домом, надо убрать. Может быть – вместе с домом.

– Боишься, что твои труды попадут в злые руки?

– Зачем в злые? Достаточно просто в неумелые. Я сниму обереги, выставлю самогон за порог, разожгу в печи огонь… Сделаешь?

Федот кивнул.

Солнце из-за леса поднималось крайне неохотно. Сперва осторожненько выглянуло поверх макушек деревьев – от этого мира нынче можно ожидать всего что угодно. Затем осмотрелось – а стоит ли мир солнечных трудов, не следует ли подремать где-то за облачком? Но как назло ни одного облачка рядом не оказалось, и солнце поползло выше, по-осеннему лениво обогревая землю. Проверило, все ли на месте. Мир оставался прежним. Реки все так же текли к морям. Деревья по-прежнему росли вверх, хотя некоторых и не хватало.

Рассвет неспешно добрался до деревни. Здесь все оставалось будто на месте, но за ночь что-то изменилось. Ленивая дорога, по которой хорошо если раз в день кто-то проезжал, сейчас была разбита сотнями копыт. Да и сама деревня преобразилась, затаилась: народец местный просыпался обычно рано, а сегодня носа из дому не казал, собаки жались по будкам, все больше скулили, нежели лаяли. Лучи солнца осветили крыши, заглянули в окна. Стали будить людей, которых еще вчера в деревне не было. Пришлые, похоже, к побудкам до рассвета были не приучены. Дремали часовые на крылечке, сонно ожидали своего часа кони, что протоптали дорогу к этой, казалось бы, богом забытой деревушке. Во дворе хаты рядышком стояло две тачанки. В самой большой избе отходил ото сна Афанасий Костылев – командир этого войска. Пытался уцепиться за обрывки сна, кутался под теплым одеялом. Вроде оно и хотелось, но сон не шел. Афанасий поднялся, недовольно осмотрелся, глядя, на ком бы сорвать злость, но в комнате он был один. День начинался определенно неудачно. Хотя, с одной стороны, нынче имелась крыша над головой, с иной – оставаться в деревне более чем на сутки было опасно. Дел на сегодня было запланировано много, и Костылев стал лениво надевать сапоги. Необходимо решить, куда отряду двигаться дальше. Жаться по лесам, перебиваясь мелкими деревушками? Или рискнуть и захватить какой-то городишко? Хорошо, если б там был банк, чтоб его, значит, экспроприировать. Или арсенал с винтовками. Но если в городе есть оружие, значит, атака будет отбита… Следовало также придумать какое-то название себе, да и своему отряду. Назваться атаманом? Батькой? Нет, не то – атаманов нынче по два на версту. Афанасий скривился: со вчерашнего вечера крутило живот, мучили газы. Последнее было не так уж и страшно ночью, в одиночестве. Но перед коллективом становилось как-то неудобно. С утра привычно заболела голова – обидно, что вчера не шибко и пили-гуляли. Так, приняли с дороги. К тому же заныл зуб. В порядке лечения Костылев прополоскал зуб самогоном. По завершении процедуры продукт сей принял вовнутрь, то есть просто проглотил. Затем взбил пену, стал бриться. Пока лезвие снимало щетину, поглощенный самогон впитался в желудке, растекся теплыми ниточками по телу. Становилось легко. Последняя полоса пены была сбрита, плеснув на руки все тот же самогон, Афанасий растер лицо. Кожа приятно охладилась, защипало над губой – похоже, бритвой срезал прыщик. После бритья угостился еще рюмочкой. Сделалось легко, жизнь стала налаживаться. Посмотрел на себя в зеркало. Остался определенно доволен.