– Я раньше об этом в таком ключе не думал, – отвечает он. – В чем-то вы, наверное, правы.

Эрцбергер откидывается на спинку дивана.

– Удивительное дело! – и она снова подается вперед. – Вас это не поражает? Личность постоянно умирает, а ощущение такое, будто «я» – это нечто постоянное, непрерывное. В то же время мы панически боимся смерти, которой никогда не испытывали. Тем не менее этот иррациональный страх мобилизует нас. Мы готовы убивать друг друга и калечить самих себя ради каких-то побед и славы, словно таким образом можно обмануть смерть и продлить жизнь. А по мере приближения смерти мы начинаем мучительно переживать, что так мало достигли. Например, я неразумно распорядилась своей жизнью. О ней не останется почти никаких свидетельств. Разве что в вашей чудной газете. Я не буду спрашивать, почему вы меня выбрали – слава богу, хоть кому-то я оказалась нужна! Это подкрепляет мои иллюзии.

– Вы слишком скромны.

– Это никакая не скромность, – возражает она. – Кто читает мои книги? Кто теперь обо мне знает?

– Ну, я например, – лжет Артур.

– Милый, послушай меня, – продолжает Эрцбергер. – Я вот говорю, что амбиции – это абсурд, и тем не менее я остаюсь в их власти. Это все равно, что всю жизнь быть рабом, а потом однажды осознать, что хозяина у тебя никогда не было, и, несмотря на это, вернуться к той же работе. Есть ли во вселенной какая-нибудь более мощная сила? В моей – нет. Она владела мной даже в раннем детстве. Я стремилась чего-то достичь, в особенности хотела добиться влияния, воздействовать на людей. Я веровала в это, как в бога – в то, что заслуживаю внимания, что те, кто меня не слушают, неправы, а те, кто со мной спорят, – дураки. Однако, чего бы я ни достигла, земной шар продолжает вертеться – мое существование его ни капли не интересует и считаться со мной он не собирается. Я это понимаю, но в голове все равно не укладывается. Полагаю, поэтому я и согласилась на беседу с вами. Я по-прежнему готова отстаивать любую чушь с пеной у рта, только чтобы вы заткнулись и слушали меня – вы должны были слушать с самого начала! – Она кашляет и тянется за очередной сигаретой. – Вот вам факт: за всю историю цивилизации не нашлось ничего продуктивнее смехотворных амбиций. Сколько бы от них ни было несчастий, по результативности их не переплюнешь. Соборы, сонаты, энциклопедии – за всем этим нет ни любви к богу, ни любви к жизни. Только любовь человека к почестям.

Эрцбергер без предупреждения выходит из комнаты и заходится в кашле, хотя из-за закрытой двери слышно не так громко. Потом она возвращается.

– Посмотрите на меня, – говорит она. – У меня нет детей, я никогда не была замужем. И, дожив до такого возраста, мистер Гопал, я пришла к забавному выводу: наше единственное наследие – наш генетический материал. Я всегда презирала тех, кто рожал детей. Я считала, что такова участь посредственных людей – заменять собственную никчемную жизнь новой. А вот теперь я жалею, что не родила. У меня есть лишь племянница, назойливая девица (хотя мне не следует называть ее «девицей» – у нее уже появилась седина), она словно смотрит на меня в перевернутый телескоп. Каждую неделю она приходит и приносит мне суп, литры супа, суп, суп и снова суп и приводит свиту докторов, сестер, мужей и детей – проведать меня в последний раз. Знаете эту дурацкую поговорку: «Человек приходит в этот мир один и уходит из него один» – это глупость. При рождении и при смерти нас окружают люди. Одиноки мы в промежутке между этими двумя событиями.

Эрцбергер сильно отклонилась от темы разговора, и Артур не знает, как к ней вернуться, чтобы не показаться грубым. Впрочем, кажется, его собеседница, несмотря на дымовую завесу, и сама чувствует, что он пришел не за этим.

– Можно мне выйти в туалет? – Артур закрывает за собой дверь, разминает плечи, смотрит на часы. Времени прошло намного больше, чем он рассчитывал. А ему еще даже нечего процитировать. Ничего из того, что она сказала, не годится. Но задача кажется невыполнимой. Артур мечтает о другой работе: мазать булки «Нутеллой» и объегоривать Пикл за игрой в «Монополию».

Он смотрит на телефон – перед началом интервью он отключил звук. Там двадцать шесть пропущенных звонков. Двадцать шесть? Такого не может быть. Ему за неделю-то обычно столько не звонят. Он проверяет – да, двадцать шесть за последний час. Первые три из дому, остальные – с мобильного Византы.

Он выходит из ванной.

– Простите, мне надо позвонить. Простите. – Он идет на крыльцо. На улице мороз.

Эрцбергер сидит на своем кожаном диване и курит, она слышит голос гостя, но не разбирает слов. Потом Артур смолкает, но не возвращается. Она тушит сигарету и закуривает другую. Выглядывает за дверь.

– Что такое? Вы же уже договорили. Чего вы тут стоите? Мы будем заканчивать интервью или нет?

– Где моя сумка?

– Что?

Он проходит мимо хозяйки в гостиную.

– Вы помните, куда я положил сумку?

– Нет. А что? Вы уходите? Что вы делаете? – кричит она ему вслед. Артур даже дверь за собой не закрывает.

В последующие дни в редакцию Артур не ходит. Вскоре все узнают почему. Кэтлин звонит и выражает соболезнования.

– Возвращайтесь, когда будете готовы.

Через несколько недель коллеги начинают брюзжать.

– Да вообще все равно, тут он или нет, – говорят они.

– Теперь «Загадками и шарадами» занимаются стажеры.

– И справляются лучше.

– Он каждый день рано уходил с работы. Конечно, я сочувствую бедолаге. Но знаете что? Это как-то… уже слишком. Вам так не кажется? Сколько его еще не будет?

Редактор отдела новостей, Крейг Мензис, оказывается в этот период его самым верным товарищем. Он защищает Артура, говоря, что ему надо дать столько времени, сколько потребуется. Но через два месяца Бухгалтерия ставит Артуру ультиматум: либо он к Новому году возвращается на работу – либо теряет ее.

Мензис рекомендует Артуру появиться на рождественской вечеринке – это оптимальный способ увидеться со всеми сразу. Там будет море бухла, выпендрежа и флирта, а это означает, что все будут заняты исключительно собой, и никто на него не обратит особого внимания.

Мензис встречает Артура и Византу внизу, они поднимаются в офис и сразу же натыкаются на кучку коллег.

– Артур. Привет.

– Ты вернулся.

– Артур, чувак, хорошо, что ты пришел.

Но, по всей видимости, на самом деле ничего хорошего тут нет; они все резко трезвеют.

Встревает Мензис.

– А где выпивка? – и он уводит Артура и Византу.

Время от времени кто-нибудь подходит к Артуру и сообщает, как рад его видеть. Те, кто посмелее, заводят речь о его долгом отсутствии, но Артур пресекает такие разговоры:

– Я не готов это обсуждать. Прости. А у вас тут как дела? Все как обычно?

В дальнем углу отдела новостей стоит елка, а вокруг нее лежит куча подарков, завернутых в блестящую красную бумагу и перевязанных вьющимися золотыми ленточками. Дети бегут к елке, хватают коробочки и трясут их – открывать пока нельзя, по традиции в газете подарки детям сотрудников дарят до Рождества. Мензис с Артуром забыли, что на вечеринке будут детишки, но теперь до них доходит этот печальный факт. Мензис встает перед Артуром с Византой и старается говорить погромче, чтобы загородить и перекричать копошащуюся в углу малышню.

Клинт Окли ходит вокруг Артура, Византы и Мензиса кругами с большим радиусом, бросая на них взгляды, и временами едва притрагивается к пуншу, которого так много, что он вот-вот выльется из бокала. Когда Византа с Мензисом отходят за тарелкой с закусками, Клинт подлетает к Артуру. «Рад тебя видеть, дружище!» – и хлопает его по плечу, проливая при этом пунш на и без того уже грязный ковер. «Ты как, будешь нас теперь радовать своим присутствием ежедневно или после сегодняшнего снова бросишь? Нам тебя не хватает, приятель. Возвращайся. „Загадки и шарады“ без тебя еле дышат. Сколько тебя уже не было?» И он продолжает, настойчиво, словно вколачивая гвозди, не давая Артуру вставить и слова. «Видишь, какие мы добрые, пустили тебя выпить за наш счет. А? Ну молодцы же мы, правда. Мои детишки уже получили рождественские подарки. В этом году барахло стоящее – я заставил их показать мне, что там. Хотел убедиться, что „Отт Групп“ покупает только дешевку. Но нет, вполне себе ничего. Игрушечные пистолеты, Барби, что там еще. Хотя не стоило заглядывать. Надо было дождаться, когда старина Клаус спустится по трубе, да? Но у меня никогда выдержки не хватало. Ну, ты же понимаешь, рождественское утро, пока родители спят и вся эта хрень, ты прокрадываешься к елке и разворачиваешь обертки? Ты же понимаешь, о чем я, мой индийский друг? Ты наверняка так же в детстве делал? Знаю, что делал! Но все, в этом году ты без подарка, приятель. В этом году тебе не положено. Пойду возьму торт». И он уходит с напыщенным видом.