– Вся тщетность мук человеческих сосредоточена в аспартаме,[2] – говорит она и делает глоток. – М-м, но как вкусно.

А Анника, в свою очередь, сыплет в свой макиато неимоверное количество коричневого сахара.

Вместе подружки смотрятся странно: одна розовощекая, нелепая, низенькая (Харди); вторая грудастая, стильная, высокая (Анника). Розовощекая машет бармену, но тот не замечает; грудастая кивает, и он кидается к ней.

– Меня раздражает твоя поразительная способность привлекать мужское внимание, – говорит Харди. – Хотя они так пускают при виде тебя слюни, просто унизительно.

– Меня это не унижает.

– Зато меня унижает. Я хочу, чтобы официанты и ко мне относились как к человеку, – говорит она. – Кстати, я тебе сказала, мне приснился очередной кошмар про волосы?

Анника улыбается.

– Харди, ты больная.

– Во сне я посмотрела в зеркало, и мне оттуда подмигнуло нечто с оранжевыми кудрями. Просто ужас. – Она бросает взгляд на зеркало за барной стойкой и, увидев свое отражение, отворачивается. – Такой сюр.

– Мне, между прочим, – говорит Анника, – очень нравятся твои волосы. – Она слегка тянет Харди за кудрявую прядь. – Смотри, какая тугая. И каштановый цвет обожаю.

– Каштановый? – отвечает подруга, вскинув брови. – Они у меня такие же каштановые, как морковный суп. – У Харди звонит телефон, и она допивает капучино. – Наверняка это Кэтлин с расспросами насчет статьи. – Харди отвечает деловым тоном. Она какое-то время слушает, и голос ее становится тревожным. Она говорит по-итальянски, записывает адрес и кладет трубку.

– Мою квартиру ограбили, – сообщает она подруге. – Звонили из полиции. Кажется, они схватили парочку нариков, ну этих, панков помоечных, которые выходили из нее с вещами.

Дома ее ждут раскрытые шкафы и разбросанные по полу продукты. От мини-стереосистемы и крохотного телевизора с плоским экраном остались только провода. Слава богу, ноутбук был в офисе. Она живет на первом этаже, грабители разбили кухонное окно, выходящее на улицу. Полицейские говорят, что воры влезли через него. Видимо, двое подозреваемых сложили все что можно в пакеты и сбежали. Но пакеты, где уже лежало барахло, которое они сперли в другой квартире в Трастевере, не выдержали веса и порвались, так что все награбленное посыпалось прямо на дорогу. Преступники попытались запихнуть все обратно, но эта суета привлекла внимание стражей правопорядка.

Ее диски, мини-стереосистема, маленький телевизор с плоским экраном, дивиди-плеер, парфюмерия и бижутерия разбросаны на длинном столе в полицейском участке, вперемешку с вещами второго пострадавшего, который пока еще не явился: это синтетический галстук примерно 1961 года, несколько шпионских романов на английском языке, католический Катехизис и, как ни странно, стопка поношенных мужских трусов.

Для протокола Харди сообщает, что среди конфискованного находятся ее вещи, но ей не разрешают ничего забрать: для этого необходимо присутствие другого потерпевшего, чтобы избежать путаницы, что кому принадлежит, а найти его полицейские не могут.

Вечером Харди звонит Аннике и уговаривает ее зайти в гости.

– Мне как-то страшновато с разбитым окном, – объясняет Харди, – может, придешь покараулить меня. А я приготовлю поесть.

– Я бы с радостью, но я все еще жду, когда мой вернется, – отвечает Анника, она имеет в виду Крейга Мензиса, редактора отдела новостей. – Но ты в любой момент можешь приехать к нам.

– Это было бы слишком. Справлюсь сама.

Харди проверяет, закрыта ли дверь на засов, уютно устраивается с ногами на диване и укрывает их одеялом, недалеко от нее лежит разделочный нож. Она встает и снова проверяет замок. Проходя мимо зеркала, она поднимает руку, чтобы не видеть собственного отражения.

Потом Харди внимательно осматривает кухонное окно: дыру она загородила куском картона, но из-под него все равно поддувает. Она проверяет картонку – держится, но вряд ли это надежно. Она снова залезает под одеяло, открывает книгу. Спустя восемьдесят страниц – читает Харди быстро – она встает и отправляется на кухню в поисках чего-нибудь, что можно съесть на ужин. Она останавливается на рисовых крекерах и банке куриного бульона, обнаруженной на самой высокой полке, до которой ей так просто не достать. Она берет половник и придвигает банку к краю. Банка накреняется, падает, Харди ловит ее другой рукой. «Я просто гений», – хвалит она себя.

Проходят дни, а полицейские все никак не могут найти второго пострадавшего, а это значит, что Харди пока нельзя забрать свои вещи.

– Сначала, – жалуется она Аннике, – я думала, что он какой-нибудь милый невинный английский монах – судя по этим его шпионским романам, Катехизису и всему остальному. Но сейчас я уже начинаю его ненавидеть. Теперь я представляю его скорее священником-извращенцем во власянице, у которого изо рта непрестанно текут слюни, сам он из США и прячется в каком-нибудь папском учреждении, дабы избежать обвинений в совершенных на родине преступлениях. К сожалению, я видела его трусы.

Полицейские находят его почти через две недели. Когда Харди приходит в участок, он уже там – отбирает свои пожитки. Она недовольно обращается к полицейскому.

– Поверить не могу, что вы меня не дождались, – возмущается она по-итальянски. – Ведь суть как раз заключалась в том, чтобы мы оба пришли и поделили вещи.

Полицейский исчезает, и к ней радостно поворачивается этот самый второй потерпевший. Он все-таки оказывается не священником, а неряшливым светловолосым юношей с дредами лет за двадцать.

– Buongiorno! – говорит он, демонстрируя одним этим словом неспособность изъясняться на итальянском языке.

– Вроде бы вы должны были дождаться меня, – отвечает она по-английски.

– О, вы американка! – говорит он с ирландским акцентом. – Обожаю Америку!

– Ну, спасибо, хоть я и не из посольства. Ну, что будем делать? Разберем для начала диски?

– Начинайте. Эта задача потребует много терпения. А много терпения – это не для Рори.

– Вас зовут Рори?

– Да.

– И вы говорите о себе в третьем лице?

– Каком лице?

– Забудьте. Ладно, я выберу, что принадлежит мне. – Она набивает сумку, потом рассматривает оставшиеся вещи. – Погодите, тут не все, что у меня украли. – А на столе, кроме его дисков, галстука и трусов, больше ничего не осталось.

– Чего не хватает?

– Кое-каких личных вещей. Черт, – ругается Харди. – Эти безделушки ничего не стоили, они дороги мне как память. Кубик Рубика, если хотите знать. Мне его подарили. Ладно… – она вздыхает. – Вы будете подавать заявление, чтобы получить страховую выплату?

– Честно говоря, не собирался. – Он высовывается из двери и смотрит, нет ли кого в коридоре. Потом поворачивается к ней и шепчет: – Вообще-то я проживаю в этой квартире незаконно. Строго говоря, это нежилое помещение. Я могу там только работать, но не жить.

– А кем вы работаете?

– Преподаю.

– Что?

– Кошмар с этими копами из-за того, что я там официально не проживаю, не прописан, как положено. Я уж думал вообще за своим барахлом не приходить. Но без этого я не могу, – он с ухмылкой показывает на кучу трусов.

– Ясно, но я все равно хочу получить компенсацию по страховке, и ваши проблемы с жильем не имеют ко мне никакого отношения.

– Но они же могут начать разнюхивать, нет?

– Простите, Рори, вы не повторите, что именно вы преподаете?

– Импровизацию, – говорит он. – И жонглирование.

– Надеюсь, не одновременно.

– Что?

– Не важно. А из какой части Ирландии вы родом? Не из графства Корк, случаем? Чуть ли не все ирландцы, с которыми я сталкивалась, именно из Корка. Там, наверное, никого уже не осталось.

– Нет, нет, там много народу, – простодушно отвечает он. – Вам что, такое говорили? Что там никого не осталось?

– Я шучу. Ладно, давайте вернемся к делу. Вами моя страховая компания интересоваться не будет, так что я подам заявку. Грабители разбили окно в моей квартире, в Риме ремонт обойдется мне в целое состояние.