Я смотрю на дубовый стол. На его полированную поверхность, на блестящее лаковое покрытие. И думаю о том, что раньше этот эксклюзивный стол был роскошным деревом под синим небом, а стал предметом мебели в Генкином кабинете. Он стал функциональным придатком и не видать ему уже синего неба и родного леса. И дальше – только на дрова. На дрова...

– На дрова...

– Что?

– Кто убил ее?

– Ты меня слышишь вообще? Или у тебя башка тоже прострелена? – спрашивает Босс прямо.

– А ты меня слышишь? Я спрашиваю, кто ее убил? Кто ее убил, пока мы разруливали эти гребаные денежные потоки?!

– Никогда не ругай деньги, кретин, иначе никогда их не увидишь! – взрывается Генка. – Что тебя интересует? Кто ее шлепнул? Да кто угодно! Мы – детективы, мы всегда в зоне риска. И не кисни здесь! Хочешь искать – ищи! Хочешь мстить – мсти! Но не забывай, что ты руководишь этим бюро и работаешь на меня.

         Генка вдруг смягчается.

– Ну, Илья. Ну, я знаю, что ты умеешь зачудить. То морали кому-то вычитываешь, то напиваешься, то по каким-то девкам рыдаешь. Такой у тебя характер. Я понимаю. Но не испытывай же ты мое терпение! Не прикидывайся же ты идиотом! Или ты пока еще не понял, как мы выросли? Как мы взлетели вверх?

– Я найду, кто ее убил, – говорю я тупо.

– Вот-вот, найди! – одобряет Генка. – Займись делом. А то сидишь тут – бледный-полуживой. Соберись, брат, чивас будем ведрами глушить. 

– Не в чивасе счастье...

– Не в чивасе, верно. Но когда ползешь раненый по их блядским сопкам, поливаешь своей кровью их землю, когда от неба ждешь не счастья, не милости, а гул нашей вертушки, и знаешь, что своему государству ты – полумертвый и недееспособный – на хер не нужен, то понимаешь – и в чивасе тоже. А значит и в том, чтобы нужных людей в нужное время поддержать, чтобы выжить, чтобы подняться... А ты учись, пока я добрый. А ругать гребаные деньги – это любой может, любой бомж. Я прав?

         Видно, задел я Босса за живое. И это удивительно – значит, есть в нем еще это «живое», осталось где-то, не перетлело окончательно.

– Да ведь не война же, Ген... Что ж ты так через людей переступаешь?

– Через каких людей? – щурится он. – Через Ирину?

– Она ж только ради тебя все это...

– Не говори мне об этом! Ради меня? Ради того, чтобы бабки нехилые получать и на тачке крутой гонять. Ну, и чтобы со мной потрахиваться – само собой. Ты усложняешь просто. Ты все процессы глобализируешь. Уверен, чтоб тебе уже кажется, что это я пришел и убил ее, превозмогая свою боль, ее любовь и еще какую-то херь, которую «невозможно превозмочь». Не так, Шекспир?

         Я, конечно, ценю здоровый стеб, но оттого, что Генка так зло это подметил, меня прошибает холодный пот.

– Ты же не такой, Илья. Ты же быстро прохватываешь тему. Ты можешь разобраться – холодно и без сантиментов. Но вот эти твои припадки чувственности... Пока они меня только забавляют. Потому что погода хорошая, и солнышко светит. Но в целом – ты с этим борись. Найди убийц – убей их, реши это, а не задавай мне психологических вопросов. Тут нет никакой психологии. Уяснил?

         Я молчу. Смотрю на дубовый стол и ясно вижу вековые кольца, которые оборвались.

– Ты бледный, говорил я тебе? – продолжает Генка. – Тебе нужно есть побольше и витамины принимать. А ты тут изводишь меня дурацкими вопросами.

– Дай сигарету.

– Не дам. Куда тебе курить?

– Я свои в машине оставил.

– Кстати, как тачила?

– Обалденная.

– И мне понравилась, когда я выбирал. Поехали – прокатишь меня. Пообедаем.

– Да я хотел... инфу проверить по Ирине.

– Завтра проверишь. Это, так сказать, наше внутреннее расследование. Чтобы врагам неповадно было.

         Я поднимаюсь.

         Чувства, которые вызывает у меня Никифоров, как всегда, противоречивы. Это и резкое неприятие, и в то же время – восхищение его холодностью. Эмоции не травят ему душу и не мешают достигать поставленных целей. А у меня – разве меньше было сил и возможностей? И чего я достиг? Сплошное бегство: от самого себя – в разные концы карты мира.

         «Скромное обаяние буржуазии...»

         В «Гудмене» на Тверской Никифоров уже вполне свой человек. Традиционный стейк, традиционный джаз. До ведер виски, конечно, не доходит. Мы выпиваем вина – очень в меру. Я впервые пью после ранения и желудок отвечает задумчивостью.

– Ну? Нормально? – беспокоится за меня Генка.

– Я это... я... спасибо тебе так и не сказал – по большому счету.

– А что помираешь уже?

– Да нет вроде.

– Ну, тогда не надо. Потом как-нить скажешь. Я рад и тому, что ты свои обличительные речи закончил.

         Он поднимает бокал за мое здоровье. А я пью за его. И жизнь вдруг начинает казаться легкой и приятной. Абсолютно одноцветной. И скорее всего – розовой.

         Так наступает розовое, теплое, чудесное, замечательное лето.

11. БЕРЕМЕННОСТЬ

         По поводу дела Ирины у меня нет особых сомнений. Я бегло просматриваю ее досье, проглядываю все дела с ее участием, но хорошо помню только одно дело – то, где мы наследили.

         Вечером того же дня я отлавливаю охранника Еременко, с однажды уже встречался на кухне одного московского ресторана. Парень возвращается домой, я вхожу следом за ним в подъезд и останавливаюсь рядом с ним перед дверью лифта. Лифт приходит. Мы входим.

– Вам на какой? – интересуюсь я вежливо.

– На восьмой.

– Мне тоже.

         Не знаю, узнает ли он меня. Но я одной рукой жму «стоп», а другой врезаю ему в живот так, что его сгибает пополам и ртом он не может схватить ни глотка воздуха. Падает на колени. Я отбираю у него оружие и ногой прижимаю его башку к полу.

– Вспомнил меня?

– Вспомнил, – выкашливает он в пол.

– А Ирину вспомнил?

– Вспомнил.

– Ты ее убил?

         По его телу пробегает судорога. Похоже, он хочет замотать головой, которая прижата моим ботинком.

– Не ты? – я ослабляю тиски.

– Не... не я. Приказа не было. Мы тогда пробили, кто она и откуда – не стали связываться. Не стали. Потому что вы просто... свою работу сделали... работу просто.

– Гладко выходит. И правдоподобно.

– Не веришь?

         Я убираю ногу. Парень встает на четвереньки, потом – держась за стенки лифта приводит тело в вертикаль.

– Не вру. Так и было. У Шефа спросите...

– Нужно будет, и у Шефа спрошу, – заверяю я.

         И снова нажимаю «восьмой». Я был настроен – убить этого слона, но я ему верю. Возвращаю ему его пушку и говорю на прощанье:

– Свободен. Только держи язык за зубами.

– Не вопрос.

         Двери открываются, и он вываливается на лестничную площадку, а я спускаюсь вниз.  

         В машине думаю о том, что теперь нужно подойти к этому делу с другой стороны. Со стороны тех, кто потерял на несостоявшейся сделке с Еременко. А это, конечно, сложнее.

         Почти в одиннадцать вечера я возвращаюсь в офис и начинаю искать материал об уральской компании, которая планировала поставлять сталепрокат на машиностроительный завод Еременко. Судя по данным – не производители, а дилеры крупного сталелитейного завода. Дилеры – мутная вода. О московском представительстве компании – информации нет, а может – нет и самого представительства. Неизвестно, кто проталкивал эту сделку в Москве. Проталкивал – до такой степени, чтобы убрать тех, кто ей помешал.

         Я сижу в кабинете до часу ночи, а потом звоню Ларе.

– Прости, что так поздно...

– Я не сплю.

– Почему?

– Жду, может, ты позвонишь...

– А сама почему не звонишь мне? Стесняешься?

– Да.

– Да? – я смеюсь. – Скажи мне адрес – приеду. 

         Она говорит адрес. И я приезжаю.

         Вхожу и осматриваюсь в ее новом жилище. Ничего, аккуратно. Ремонт и новая мебель – не очень роскошная, но и не допотопная. Лара – в брюках и широкой футболке, по-домашнему, но с макияжем. Я привлекаю ее к себе и целую. Не верится, что это она...