Она, наконец, смягчается, роняет снисходительно:

– Ты мог бы стать настоящим адвокатом. Иногда говоришь очень убедительно.  

         Я стараюсь не слушать шорох ее одеяла. Май стоит холодный. Ночи леденят кровь. Я почти не сплю, почти не дышу, почти не смотрю в окна.

         И мысль об Энжи тоже не греет. Мы увидимся... Но до этого я должен встретиться с Гарри. И все это наваливается холодными предчувствиями и вдавливает в ледяной матрац на ее ледяном полу. Энжи – девочка-призрак. Чего мне ждать от этого призрака? К добру или к худу?

         А может... ни к тому, ни к другому. Может, просто девочка. Мои предчувствия могут и обманывать. Такое уже бывало – и я не очень-то им доверяю.

         День измотал напряжением, и ночь продолжает изматывать. До меня доносится всхлипывание. Укрывшись с головой, уткнувшись лицом в подушку, Иванна плачет о том, что не хочет умирать молодой, не хочет считать эти последние дни и прислушиваться к тиканью невидимых часов. О том, что совершила когда-то ошибку. О том, что есть необратимые поступки и неотвратимое возмездие. И о том, что не верит в ангелов-хранителей.

         Я предпочел бы не слышать ее плача. И я уверяю себя, что не слышу его. Я не умею утешать. И пока еще не сделал ничего такого, что могло бы утешить ее хоть немного: ничего не нашел, ничего не решил.

         Говорят, это будет очень холодное лето. Не холоднее, конечно, чем была зима, но очень-очень холодное. Я стискиваю зубы и сжимаю кулаки, представляя этот коварный летний холод. Хорошо бы сбежать вместе с Иванной на Кипр, или на Бали, или на Канары. Хорошо бы сбежать вместе с Иванной – из этой темной квартиры, от этого плача – на светлый, залитый солнцем остров. На пуленедосягаемый, невзрываемый остров...

         Я снова влип в такое дело, от которого сжимается сердце. Я сам готов уткнуться носом в подушку и оплакивать свое безрадостное существование.

         Но я не сделаю этого.

         Я мужчина.

28.  ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

         Утром она вообще не смотрит в мою сторону. Может, решила для себя что-то важное. Может, она решает для себя что-то важное каждое утро, а к вечеру заходится в рыданиях.

         Я тоже напряжен и спешу расстаться с Иванной, но она, словно угадывая мою тревогу, вдруг приглашает меня войти в офис. Я кошусь на стрелки часов и вхожу. Сажусь в кресло для посетителей в ее роскошном кабинете. Вижу перед собой успешную, известную VIP-персону.

– Мы редко видимся... в нормальных условиях. При дневном свете, – усмехается она, по-прежнему избегая моего взгляда. – Я хотела бы... поговорить с тобой, Илья. То есть нет, не поговорить. Я не хочу, чтобы ты отвечал мне, спорил, противоречил, чтобы ты вообще как-то реагировал на мои слова. Не хочу услышать даже «да» или «нет» в конце... Кофе?

– Отвечать?

         Она снова криво усмехается, словно морщится от резкого ветра. Жмет кнопку для вызова секретаря.

– Два кофе.

         Сима приносит чашки и сахар. Кивает мне жизнерадостно – давно не виделись. Иванна провожает его взглядом и говорит, глядя в чашку кофе, словно гадая на кофейной гуще растворимого «Якобса»:

– Я вдруг подумала о том, что это дело, которое перешло мне от отца,  не должно остаться без присмотра потом... Это довольно успешный бизнес, слаженная команда, компания, которая и без меня будет продолжать свою работу и будет процветать. Я бы могла уже иметь взрослого сына... ну, почти взрослого, который подхватил бы наше дело, дело нашей семьи, дело Слуцких. Но у меня нет сына, нет дочери, и меня уже почти нет. Мне жаль оставить все... постороннему человеку, Орлову... или кому-то другому... мне это обидно. Ты мало знаешь дела этой компании, ты не «настоящий юрист», но я оставлю это все тебе. Сегодня же я оформлю все необходимые бумаги. Твоего ответа не требуется. Мне все равно, будет ли это наследство подарком для тебя, проблемой или обузой. О ночных разговорах – забудь. Ночь – не лучшее время для здравого смысла. Но при свете дня я могу рассуждать целиком здраво.

         Я молчу. Прячу взгляд. Ответить нечего. После такого заявления я – в первую очередь – должен быть заинтересован в ее смерти.

– А все остальное? «Опель»? Квартиру? Твое состояние?

– Хочешь все?

– Конечно.

         Теперь и она от удивления не находит слов.

– Наверняка, у тебя еще есть драгоценности. Акции. Счет в Швейцарском банке.

– Есть. Ты хочешь это все?

– А кому ты это оставишь? Платья, косметику... вот этот пояс, прошитый серебряными нитями? Белье?

– Прекрати!

– Завещай это мне! Почему нет? А я обеспечу тебе пышные похороны! По крайней мере, это я могу тебе гарантировать!

         И снова ее лицо искажают судороги рыдания. Она прикладывает руку к глазам. Пытается сдержаться из последних сил.

– Уйди...

         Я остаюсь неподвижным.

– Выйди! За что же ты мучишь меня? Мне и без того... и без тебя... я не могу...

         Отрывает руку от лица.

– У меня впереди рабочий день. Меня ждут люди. Уйди!

         И всматривается в меня пристальнее. Стою, глядя ей прямо в глаза. Пожалуй, я несокрушимая скала, выросшая в ее кабинете.

– Ты плачешь?

         Она подходит и стирает своей крошечной ладошкой слезу с моей щеки.

– Плачешь. Мучишь меня и сам плачешь. И себя мучишь тем, что не можешь мне помочь. Глупый мальчик...

         Боль – всего лишь иллюзия. Иллюзия того, что в этот миг ты теряешь то, что тебе очень дорого. Никакой боли нет. Ничего не дорого. Все проходит и все можно пережить... Но в этот момент адски больно... 

         А раньше мне было очень больно из-за Эльзы. И вот – история Эльзы для меня закончилась, и теперь мне так же больно, если не больнее, из-за другой женщины. Зачем же тогда была та боль? И зачем эта?

– Илья, ты хорошо себя чувствуешь?

– Вполне.

         Я выхожу – оставляю за собой успешный бизнес, слаженную команду, дело Слуцких. Это чужой бизнес, чужая команда, чужое дело. Но она – она не чужая мне...

         Гарри ждет меня по другому адресу. Перезванивает и сообщает новые координаты. Вот так и откажись от мобильной связи – рискуешь остаться навсегда вне зоны доступа.

         Встречаемся в квартире, ничем не похожей на офис. Обстановка – обычная, но не жилая.

– Пиво будешь?

– Нет.

         Он вручает мне несколько листов, пропечатанных мелкими буквами.

– Гарри, – я опускаюсь на табурет на кухне. – Я это прочту, спасибо. Но ты... расскажи мне, что там. Расскажи сейчас, кратко... У меня было тяжелое утро, я ничего не соображаю.

         Гарри поправляет очки и достает из холодильника две банки пива.

– Ты влип в мрачную историю, – говорит просто, забыв о своем подчеркнуто отстраненном «вы». – И если она связана с этой Энжи, то дна у нее не видно.

         Я откупориваю пиво.

– С Энжи она связана косвенно. Но все равно... Кто она?

         Гарри дергает плечами.

– Конечно, не дочь английских бизнесменов, хотя дача зарегистрирована на имя человека, проживающего в Лондоне. Ее мать умерла, когда ей было четыре года, и она – дочь своего отца, если можно так сказать.

– А он?

– А он был чеченским командиром и погиб пять лет назад, в горах... Тогда же был приказ захватить и его родственников, девочка спаслась только благодаря тому, что один российский офицер пошел против своих во время операции, помог ей и ее тетке бежать из Грозного. Парня потом убили чечены – на ее глазах... не отпускать же? Да и свои все равно уничтожили бы его.

– Она чеченка?

– Она – киллер. За ее плечами – серьезная подготовка и серьезный список жертв.

– Но она же совсем... девочка...

– Она начала в пятнадцать, а другие начинают тренироваться намного раньше. Убить неверного во славу Аллаха – благословенный поступок, как ты понимаешь. Работала сначала в Чечне, потом в Ингушетии, потом в Москве. Исключительно по заказу. Ее оружие – оптика и пистолет Макарова. Ее связной – Зак. Он – член группировки, но на кого работает конкретно... Это, знаешь, уже другой заказ. Она замкнута только на нем одном.