Мне кажется, я ясно вижу цель. И при виде этой цели все посторонние мысли исчезают, как обычно и бывает в период максимальной концентрации. Исчезает даже мысль о том, как долго одинокая женщина на краю опасности может обходиться без секса. А эта мысль – сама по себе – многих стоит!

         Иванна по моей просьбе звонит отцу и говорит хмуро:

– Мы заедем в субботу. Хочется подышать свежим воздухом. Душно в городе.

         Оправдывается, что зачастила. Думаю, старик тоже немало удивлен, но удерживается от вопросов. Адвокатам не так легко быть искренними друг с другом.

         Она неловко кладет трубку, и мы уходим из офиса. Телефон только в офисе. Офис под надежной охраной. А в ее пещере – прежнее, унылое, неэлектрифицированное пространство.

– Твои друзья удивились бы, узнав, как ты живешь.

– Поэтому у меня нет друзей.

– А журналисты удивились бы еще больше.

– Не забывай, что ты тоже живешь в этих условиях.

– Для меня это рай в шалаше.

– Для тебя это рай?

         Это я сказал? Я не подумал. Точнее, я подумал о другом. Иванна смотрит с недоуменной кривой усмешкой, не решаясь ни высмеять меня, ни восхититься моей галантностью.

         Пожалуй,  я должен добавить что-то в том же духе. О том, к примеру, что ее близкое присутствие скрашивает все горести и лишения спартанского образа жизни, который я вынужден вести в ее шалаше.

– С одной разницей: укус любого гада смертелен, – добавляю я вместо этого.

         Она обреченно отмахивается.  

Ей не может не хотеться любви. Я понимаю это, но не хочу, чтобы она выбрала меня потому, что у нее нет выбора. Когда-то я хотел этого, теперь уже нет. Я понял это в тот момент, когда увидел Эльзу в кафе.

         Женщины называют это: клин клином. Я выбил. Я вышиб. Эльзы для меня больше нет. Это чувство проходило мучительно, и вдруг прошло. Теперь для меня есть только она – вот эта девушка с волосами цвета крепкого кофе без сахара. Этот жесткий адвокат. Эта беспомощная жертва. Только она...

         И мое сердце подсказывает мне одно – спасти ее. Вернуть ей ее жизнь, от которой она уже отказалась. Вернуть ей ее будущее, о котором она боится даже мечтать. Вернуть это – бескорыстно. Не ради ее любви. Не ради завоевания ее сердца. Не ради обладания ее телом. Спасти ее ради нее самой.

         Я больше не стремлюсь влюблять ее в себя. Моего чувства с лихвой хватит, чтобы заполнить доверху каждый день нашего совместного существования. И даже – чтобы заполнить холодные ночи в разных постелях. Чтобы согреть ее ледяной пол. Чтобы осветить ее темное жилище. Чтобы заслонить ее от подступающего мрака.

– О чем ты думаешь, Илья?

– Не знаю. Думаю о том, что холодно для мая. Кажется, даже листьям холодно.

– Листьям?

– Видишь, как они дрожат.

– Потому что ветер.

– Да, ветер.

         Может быть, я должен спросить в свою очередь, о чем думает она. Может быть, она ответит «о тебе». Но я не сделаю этого.

         Когда люди находятся рядом, у них нет вариантов чувств. Они не могут бы равнодушными и равнодушно терпеть друг друга долгое время. Они обязательно будут либо ненавидеть, либо любить друг друга. Часто говорят, что дети отплатили родителям ненавистью. Дело в этом случае не в детях, и не в родителях, и не в родстве вообще, а в том, что разные люди, независимые личности были вынуждены находиться вместе под одной крышей. К примеру, если бы Иванна жила со своим отцом на его вилле, она неизбежно ненавидела бы его. О себе не скажу: я потерял родителей очень рано, и единственное, что осталось в памяти о нашем семейном быте, – обрывки ссор и чмоканье от примирений отца и матери. По-моему, там всегда штормило... 

         Мне повезло, что живя с Иванной, я люблю ее так беззаветно. Так преданно. Так невзыскательно. Если бы я ее ненавидел – это погубило бы нас обоих.

         Мое чувство дает мне силы переносить каждый день этой недо-жизни. И дает мне надежду изменить все. Я верю в это. Я так верю, что этого не может не произойти.

         И в то же время – ничего не происходит. Я ловлю каждый миг тишины в ее квартире, и понимаю, что эта тишина по-прежнему наполнена предчувствием катастрофы.

         Ее домашняя одежда – мягкий спортивный костюм. Мне всегда не нравилось, когда спортивную одежду носят не для спорта, а вместо пижамы. Но Иванна так мила в мягких контурах спортивных штанов, так мало похожа не непроницаемую леди, которой бывает в судах, что это невольно подкупает. А в то же время – я не должен подкупаться.

         Она входит в мою комнату и садится на пол.

– Чаю хочется...

         Нет ни плиты, ни электрочайника, ни кипятильника.

– А идти никуда не хочется.

– Завтра будет чай.

– Я знаю. Доисторическая жизнь, нет?

– Я уже привык.

– А я, как ты думаешь?

– А ты и подавно.

         В темноте ее лицо кажется бледнее, а волосы почти черными. Черты лица – резче, а контуры тела – мягче. Опасное сочетание.

– Я хотела тебе сказать, Илья... И никак не могу решиться.

         Если она скажет – все разрушится.

– Я должна это тебе сказать, чтобы ты не подумал, что я эгоистка или что-то вроде того. Ситуация усложнилась. Не знаю, почему, но я чувствую, что стало сложнее. Я хочу тебе сказать...

         Если она скажет – сломает то, чего еще нет.

– Ты можешь уйти, – говорит вдруг она. – Ты можешь все бросить.

– Бросить эту работу?

– Да.

– Бросить тебя?

– Да.

– Ты даешь мне выбор?

– Ты мне ничем не обязан. Не обязан рисковать из-за меня.

– Есть одно «но»...

         Если я скажу это – складки ее мягкого костюма ощетинятся.

– За эту работу я получаю приличные деньги.

         И Иванна улыбается в темноте. Улыбается темнотой.

– Об этом я забыла...

23. СОСЕДКА

         За городом, действительно, воздух кажется чище. Может быть, это и иллюзия, но он прозрачнее и холоднее. Слуцкий выходит мне навстречу и приглашает к столу в беседке.

– А Иванна?

– Она подъедет. Задержалась в магазине женского белья. Я не стал ей мешать.

         Старик прищуривается в мою сторону. Сто процентов – хочет спросить, не любовники ли мы с Иванной, но удерживается. А может, его это не так уж и интересует.

– Какой университет вы заканчивали? – спрашивает вместо этого.

         Я сажусь и мысленно готовлюсь к долгому разговору.

– А вот и Анжела, – перебивает он вдруг мои мысли.

         Во двор входит тонкая девчушка среднего роста, смуглая, с большими черными глазами, темными волосами с рыжими прядями, в джинсах и короткой маечке.

         Я чувствую, как дыхание перехватывает. В ее руках нет никакого пакета, нет ничего, что могло бы привлечь внимание штатного охранника. Минимум одежды. Напряженная девичья грудь под майкой.

         Она приближается, и мой взгляд отталкивается от ее упругих шагов. Если она и вооружена, то это может быть только небольшой пистолет, который можно спрятать на щиколотке под широкой штаниной брюк. А если это просто девочка... дочь соседей Слуцкого... тогда я старый параноик... 

– Здравствуйте, – приветливо кивает Анжела. 

         Слуцкий приобнимает ее за плечи.

– Это моя хорошая приятельница, Анжела, а это – друг Иванны, Илья. Она сейчас подъедет. Выпьешь с нами чаю?

         Девчонка косится на меня огромными черными глазищами.

– Здравствуй, кроха...

         Никогда не встречал в глазах такой глубокой черноты. Какие-то они очень уж темные и влажные. В ней нет молодежной резкости, выглядит она немного смущенной.

         И ей не шестнадцать лет. Никак не меньше девятнадцати, насколько я знаю девушек. Слуцкий просто забыл, как определяются подобные вещи. Он слишком долго живет, чтобы различать такие нюансы.

         Ирина приносит чай и всякие сладости. Девчонка садится между мной и стариком. Ее рыжие пряди играют на солнце и придают ей веселость, которой нет и в помине.