Савва останавливается посреди комнаты и уже не может оторвать глаз от ее лица. 

– Извиниться хочу...

– Не надо! – вскрикивает Шурка, как от внезапного выстрела.

– Почему не надо?

– Ты прав потому что. Ты прав.

– Нет...

Он отворачивается и уходит к окну.

– Я тогда как с ума сошел. А потом... посидел, очухался. Бред все это. Просто заболело сначала, а потом – остыл. Что было, чего не было – это все, знаешь, кончилось. И у меня много чего было, – он бросает взгляд на пол около дивана, где еще недавно лежал коврик, пропитанный кровью. –  Нехорошо все было, и лучше не вспоминать... Так?

– Да, – кивает Шурка.

– А я... ну, что мне в любви тебе объясняться? – он делает нервный жест. – Ты для меня самая лучшая, потому что моя. А если тебе плохо раньше было, так это потому, что меня не было рядом. Так?

Шурка опускается на диван, впервые не чувствуя под собой болезненных пружин.

– Не хочу никому тебя отдавать, – заканчивает Савва.

– И что будем делать?

– Что и все люди делают. Поженимся. Уедем отсюда. На остров поедем. В Тихий океан. Пока там поживем тихо-тихо. Денег хватит. Потом вернемся в Европу.

В комнате снова осень. Падают откуда-то с потолка золотистые листья – Савва стоит в этих листьях, и слова его растворяются в шорохе осени.

И Шурка знает, что это невозможно. Что нет на свете никакой другой жизни. Что после того, что было, ничего не может начаться заново. Что, пожалуй, даже Тихого океана не существует, а существует только вечная осень со своими приметами. Все не к добру, все к худу...

– Шура? – робко спрашивает Савва.

Все летит вниз и обрывается, чтобы было счастье. Или – никогда не было. Листья покрывают пестрым ковром вытертый пол ее комнаты. Разные – зеленоватые по краям, оранжевые и совсем коричневые, обуглившиеся под лучами жестокого солнца, слетевшие с кленов, рябин и платанов, а может, сорванные ветром с неизвестных тропических деревьев и брошенные под ноги ее любимому.

Все тонет в листве. Тает. Исчезает.

– Это невозможно, – произносит она.

– Нет, нет, возможно. Мы поженимся, будем жить далеко отсюда. У нас будут дети. Там никто нас не отыщет – там другой мир вообще... Все другое...

– Я очень тебя люблю...

Он садится рядом и обнимает ее за плечи. А она продолжает смотреть на желтые листья, приклеившиеся намертво к подошвам его ботинок. Не верит ни в другой мир, ни в будущее, ни в Тихий океан. Верит в бесконечную осень, которая пророчит, что они никогда не будут вместе. Потому что есть на земле невозможное... 

И оттого что болезненная, навязчивая осень кажется реальнее маленького острова в Тихом океане, пальм и белых стен дома, на коробочку с пудрой, крепко зажатую в руках, начинают капать слезы. Шурка плачет и все теснее прижимается к Савве. Он обнимает ее крепче, и его глаза тоже краснеют от порывистого осеннего ветра, усыпавшего все вокруг них мертвыми листьями. 

2004 г.

г. Салоники, Греция