На звонок в дверь Шурка не реагирует. Ну, кто может звонить? Шнур с того света?

На пороге стоит Жека и смотрит на нее, как на видение из далекого прошлого, мучительного подсознания и кошмарных снов.   

– Шурочка...

Она отступает:

– Проходи, друг. Гостем будешь...

Шурке не интересно, ни как он ее нашел, ни что он хочет ей сказать. Она видит, что Жека выбрит и наглажен, она помнит, как была к нему привязана, но сейчас не чувствует ничего, кроме усталости.

– Что ты такой нарядный? Предложение мне собрался делать?

Шурка шутит. А он садится на стул, потом поднимается и закуривает.

– Вот, никак не могу курить бросить. С тех пор, как ты ушла, плохо мне.

– И мне плохо, – кивает Шурка.

– Я... Шурочка, очень... тебя люблю. Я немолодой уже, но ты будешь со мной счастлива. Конечно, семьи у нас не будет, но мы будем жить вместе. Я квартиру куплю в центре. Дом я достроил – продам его. Некому там жить – дочки замуж все выйдут, разлетятся. А ты родишь мне сына. Будем растить нашего сыночка и радоваться. Или дочку родишь. Все равно. Тебе хорошо будет, я всем тебя обеспечу. Прошли трудные времена, кончились. Будем жить очень хорошо, спокойно...

Шурка улыбается. Видит, что Жека много думал о том, что он ей скажет и о том, как сказать ей это. И неловко ему оттого, что он хотел говорить долго, а все аргументы уже закончились, и ему больше нечего ей пообещать. И Шурке, как обычно, хочется броситься ему на помощь и закончить за него его сумбурную речь.

– Не говори ничего, Жека. Наше время прошло. Я не хочу больше.

И снова она делает ему больно. Может, даже больнее, чем в тот раз, когда ушла так неожиданно. Снова у него сереет лицо и широко раскрываются карие глаза.

– Шурочка...

– Неужели ты не видишь, какая я? Ты мне не нужен, Жека. Не нужен! Я была с тобой только потому, что мне нечего было дома есть, а ты кормил меня бутербродами. Я проститутка! Оставь меня в покое! – Шурка срывается на крик, заглушая в себе жалость к этому человеку и к себе самой. – Мне не нужны ни дети, ни дом, ни семья, ни твои обещания! Я ничего к тебе не чувствую, понимаешь? Оставь меня только! Забудь меня!

Жека мотает головой.

– Нет, нет. Не говори так. Я вижу, какая ты. Я тебя очень люблю. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– С тобой я не буду счастлива, – бросает она.

– Ты мне душу рвешь, а я все равно тебя люблю. Я буду тебя ждать...

– Не жди!

– Не могу...

Еще с минуту они молча смотрят друг на друга.

– Не могу, – повторяет Жека.

Шурка зажимает уши руками. Кажется, ее злые слова еще звучат в комнате и бьются в стекла. Но нет сил начинать отношения заново. Не нужны ни его любовь, ни его вечное ожидание – не нужна вечность с ним.

А потом – совершенно неожиданно – приходит Вангелис. Шурке даже кажется, что Жека никуда не уходил, а превратился на лестничной площадке в Вангелиса и снова позвонил в дверь. Она молчит от изумления, а он – так же изумленно говорит, словно поражаясь самому себе:  

– Прости меня, Шура. Я столько думал о нашем разговоре, что уже не понимаю, где правда, а где мои фантазии. После того, как я узнал тебя, как видел тебя каждый день, как мы по утрам просыпались вместе – я не могу жить по-прежнему. Я уже поговорил с женой – мы разводимся. Я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы мы поженились и зажили новой жизнью. Может, у нас не будет детей, но ты будешь со мной счастлива. Я обещаю тебе это...

Он смотрит на Шурку своими чернющими изумленными глазами, и она спрашивает прямо:

– Разве ты не убедился, что нет другой стороны медали, что все женщины проститутки и все в жизни делают ради денег?

– Не повторяй этого! – он отворачивается. – Я сказал это сгоряча. А потом много думал. У каждого из нас – свое прошлое, но наше будущее принадлежит только нам. Мы должны быть вместе. Здесь, или в Греции, или в Европе – где хочешь. Где ты пожелаешь, там мы и купим дом, там мы и останемся.

Шурка качает головой.

– Я не люблю тебя, Вангелис. Я тебе очень благодарна за твою доброту, но я тебя не люблю. И ничего не стану делать ради своего благополучия – не хочу... просто так.

Он разводит руками.

– Лучше бы ты была проституткой...

Шурка впервые улыбается.

– Я тоже так думаю. Но у меня не получается...

Вангелис долго сидит молча, не глядя на нее, а потом спрашивает:

– Но мы будем видеться?

– Конечно.

– Ты будешь помогать мне с переводами?

– Все, что хочешь, – заверяет Шурка.

– Может, потом ты передумаешь, – говорит он тихо. – Я буду ждать.

Она делает судорожный жест протеста, но он не хочет замечать этого. Целует ее в губы своими полными холодными от чужой зимы губами и уходит, немного успокоившись, с посветлевшим взглядом. И Шурка тоже успокаивается. Так все вертится, такова жизнь. Нельзя хранить на людей обиды, потому что со временем останутся на свете одни обиды, а сами люди исчезнут.

         А он обиделся. Навсегда. На всю жизнь. До кровавых слез. Он обиделся на нее за то, что она его обманула, и на самого себя за то, что обманулся.

         Шурка пытается не думать о нем и жить дальше. Но та нить родственного, бесконечно нежного, хрупкого чувства, которая протянулась между ними, никак не рвется. И ее сердце продолжает ждать и задыхаться от боли. Не проходит...

         Жизнь зашла в тупик, остановилась там и стоит. Чего ждать-то? Со всех сторон – серые стены зданий. И даже обратного пути нет.

         Савва никогда ее не поймет, потому что он не психоаналитик какой-то, а простой парень, без изощренных философских выкладок в голове. Он проблемы решает выстрелом, а не разговором по душам, потому что его опыт подсказывает, что задушевные беседы никому не помогают. Он знает жизнь не понаслышке и не по хорошим примерам. Он оценивает людей так, как они того заслуживают, и если говорит что-то, значит, уверен в своей правоте. Сейчас он уверен, что Шурка – путана, которая пыталась и его обвести вокруг пальца. Он так это видит, значит, так и есть.

         Шурка согласна. Она даже про себя, наедине со своей совестью – не спорит. Правда, странно, что никакой выгоды она не получила от всех своих афер, но она ведь к ней стремилась – вполне осознанно.

Новый директор смотрит на Шурку косо. Как-то абстрактно она себя ведет – непонятно, согласится или нет. Должна – по идее, но он видит перед собой ее насупленные брови и сомневается. 

– Веселее, Шурочка!

Она кивает – выдавливает кислую улыбку. «Нет, пора увольнять», – думает он про себя, а потом бросает взгляд на ее губы и заканчивает мысль по-другому: «Или хотя бы сказать ей прямо».

И Шурка знает, что как только он выскажется напрямую, она снова согласно кивнет, даже если не хочет – после Саввы – ни одного мужчины на белом свете. И света белого не хочет. Но она кивнет и снова вытащит из памяти Бертино пособие...

Впиваются ночью в бока диванные пружины. И не хочется жить...

Зарплату платят каждую неделю – это новый европейский принцип, чтобы легче было увольнять персонал и принимать на работу новых людей. Это должно держать в напряжении.

Шурка с первой зарплаты купила пудру – сидит перед зеркалом и замазывает черные круги под глазами. Не очень-то помогает.

Она так и открывает дверь – с пудрой в руках и под глазами. А перед распахнутой дверью стоит Савва, как в старые – такие недобрые – времена...

У Шурки даже «здравствуй» не получается. Она опускает взгляд в коробочку с розоватой пудрой и молчит.

– Я... поговорить хочу, – Савва делает шаг вперед и проходит мимо нее в комнату.

Зачем он пришел? – думает Шурка. – Все уже сказано-пересказано. И ничего уже не исправить. И не виноват никто. Кроме, разве что, дворничихи с метлой. Старая ведьма!