Бусыгин приехал в маске. Маска была обычная, зеленая.

– Можно пасть с зубами нарисовать. Прикольно, – предложила я.

– Это ваш Горчаков таким промышляет?

            Юморок? Как-то холодно становится с ним наедине в комнате смеха.

– Кстати, как продвигается ваше расследование?

– Не уполномочен давать разъяснений по поводу…

            Ну, тогда и я не уполномочена с вами тут нежничать!

– Соня, ты беспокоишься? – Бусыгин смягчился. – Думаешь, ему что-то угрожает? Нет. Нет, однозначно. Только тем, кто может помешать ему рисовать…

– А вы подозреваете кого-то?

– Подозреваем некоторых. Но фактически… предъявить ничего не можем, – признался Бусыгин.

– А кого?

– Тайна следствия.

– Кого-то из нас?

– Ты вне подозрений.

– А Горчаков на выставку едет в столицу, – сказала я осторожно.

– Бог в помощь.

– Со Стасом.

            Реакции не последовало. Зато он похвалил мой ужин. Беседа стала легче, он не вспоминал ни о Горчакове, ни о нашей компании, ни о своей бывшей жене. И на диване прижимался ко мне довольно страстно.

            Просто мне он не нравился. Не нравился визуально что ли, не нравился как образец гомосапиенса мужского пола. Мне не хотелось с ним обниматься на диване. Но против самого секса я ничего не имела: почему бы не закрыть глаза и не забыть о майоре Бусыгине?

            Мне не нужно представлять в постели американских киноактеров. Моей любви хватит и на случайный секс, и на ужин, и на завтрак, и на рекламу по телику, и на собственное отражение в зеркале, и на цены в супермаркете. Любовь преображает черно-белый мир золотистым сиянием: Гор-ча-ков.

            Горчит его фамилия на языке. Покалывает в пальцах. Шумит в ушах прибоем.

            Я не смогла бы прикоснуться к нему. Я обожглась бы.

– Ох, ооооо, Соня, оооо…

            Прикольный этот майор. Я по-прежнему говорю ему «вы».

– А грипп не передается половым путем, как думаете?

– Соня, может быть, мы сможем жить вместе?

– Вместе с кем?

– Мы вместе.

– А, я думала, вместе с вашими родителями…

– Ты совсем меня не любишь, Соня?

– У меня к вам доброе отношение.

– Тогда почему нет?

            Он нашел кодовый вопрос: почему нет? Почему бы и не жить в квартире, за которую я плачу? Почему не есть на ужин то, что я покупаю? Почему не пить вино, которое ему не по карману? Не в этом, конечно, дело. Но если еще и это прибавить…

– Нет.

– Значит, не любишь.

– А вы меня любите?

– Да.

– Так вам, Сергей Сергеевич, меня проще любить, чем мне вас.

            Бусыгин обиделся. Очень круто обиделся. Собрался, надел маску и ушел среди ночи.

            Без него спать лучше. Без него диван шире.

11. АНДРЕЙ

            Чтобы построить семейную жизнь, нужно сломать две отдельных жизни и создать общую, другую, одну на двоих. Не объединить, не трансформировать, а сломать. И это не у всех получается. Это легче удается в юности, пока твоя отдельная жизнь еще не сложилась, а потом – какой бы сильной ни была твоя любовь – на другой чаше весов всегда будет повседневный уклад, твои привычки, твой распорядок дня, твоя работа, твои вкусы. Это тянет вниз и перевешивает.

            А Андрей тогда вообще отказался взвешивать и сравнивать. Он любил. Она была дочерью крупного чиновника – стала выравнивать его под свой уровень, и он стал выравниваться. Выбросил майки и бейсболки, вжился в строгий костюм, ушел из софт-компании в налоговую службу. Не сам, конечно, а тесть замолвил словечко. Жена была писательницей – тоже с подачи папика. Издала двенадцать детективных романов с подробными описаниями погоды, природы, характеров, мест убийства и ироническим подтекстом. Андрей читал, перечитывал и знал наизусть. Впрочем, содержание всех двенадцати томов можно пересказать кратко: я шла-шла-шла, пирожок нашла, села, поела и дальше пошла. Книги, как водится, пользовались популярностью – я часто встречала их на витринах книжных магазинов и в руках утомленных женщин в метро.

            Он безжалостно ломал свою личную жизнь и строил семейную, безличную. У них родился сын, которого назвали в честь ее отца Максимом. Вместе с женой он бывал в издательствах и на литературных встречах, посещал театры и галереи. На одной выставке и наткнулся на картину Горчакова, застыл, жена потащила дальше…

            Еще три раза в разные дни Андрей возвращался к картине. Хотя рисунок был не сложным. Сюр в духе Горчакова: море-небо-облака с перетеканием одного в другое, отражением одного в другом и полной цикличностью. Но синева манила…

Потом на одной встрече он увидел и самого Горчакова, но слова не мог выдавить и познакомиться не сумел. В это время сложенная по фрагментам семейная жизнь стала рушиться – жена влюбилась в другого и подала на развод, а никакой «своей», «личной» жизни у Андрея не было.

Разделение семейной жизни на две отдельные шло намного болезненнее: тесть уволил его с работы, выставил из квартиры и запретил видеться с сыном, чтобы не мешать контакту ребенка с новым отцом. Но хуже всего было то, что Андрей все еще любил жену.

            Это «все еще» длилось еще два года. Он звонил, пытался встретиться с сыном, конфликтовал с тестем, пока, наконец, окончательно не убедился в том, что она сука. Вся прошлая семейная жизнь враз заштриховалась черным, и осталось в ней одно-единственное светлое пятно – картина Горчакова о море, небе и облаках.

            Он нашел его на какой-то фотовыставке, где Горчаков поддерживал знакомых фотографов, подошел на шатающихся ногах, прошептал «купить» так, что Горчаков услышал «пить» и решил, что Андрею сделалось плохо от современного фотоискусства. Горчаков принес ему стакан воды, и тут оказалось, что Андрей хочет купить его картину.

 – Картину? «Синий мир»? Она у меня. Нет, не продал. И не продам. Просто так тебе подарю, парень!

            В тот же вечер поехали к Ивану, и он подарил Андрюхе картину.

– Легче? – спросил, поглядывая с усмешкой.

            Андрей молчал. Так наша команда пополнилась новым фаном.

            Постепенно Андрей вернулся к прежним настройкам – компьютерные программы, одинокая жизнь, редкие свидания с сыном. Но был уверен, что только синяя сюрреалистическая картина вытащила его из черной дыры.

            Приколы с масками после этой ночи уже не казались мне смешными, поэтому, когда позвонил Андрей и сказал: «Представь, только что видел чувака в маске кролика! Обычная новогодняя маска с ушами! Я угорел. Кому эпидемия, а кому Новый год!», я только сдержанно поинтересовалась:

– А ты как себя чувствуешь?

– Да, так. Никак. Кстати, Ася предлагала вместе с ее другом в клуб. Поехали с нами.

– А клубы не на карантине?

– Там таблетки выдают – против гриппа.

– Ее друг и выдает, – поняла я.

            Вечером встретились в «Проспекте». Опять шла речь о маски-шоу.

– Я бы не удивился, если бы маска свиньи была. Свиной грипп – свиные маски. Но кролика! – смеялся Андрей.

            Ася была в дутой куртке, ее парень – тоже в чем-то необъятном, верхнюю одежду никто не снимал.

– Так что? Зависнем тут? Или еще куда-то? – спросила я.

– Иван подойти обещал.

– Я, в общем, ненадолго, – предупредила я. – А что вы такие загадочные?

            Парень Аси Артем протянул и мне сигарету.

– Аааа, ясно.

            Загадочные существа в дутых куртках уже дунули. В космосе мы скафандры не снимаем.

            Земное притяжение исчезло, и голова наполнилась шуршащими гирляндами.

– А маска с пятаком была? – спросила я. – Я тоже такую хочу. На работу надену!

            Все смеялись.

– Они с Илоной вроде того… расстаются.

– То расстаются, то не расстаются.

            Горчаков пришел со Стасом. Огромный Стас успел задеть плечом официантку с подносом. Пролилось кофе.