Потом в центре я встретила Кольку Демчука, случайно – в супермаркете. Выглядел он, как всегда, энергично.

– Как Марианна? – спросила я, что-то припоминая о ее болезни.

            Он закивал:

– Да-да, лучше. Шок у нее был после его отъезда. Конечно… Но мы все преодолели, вместе. Организм вообще дал сбой – температура упала, иммунная система отказала. Но ничего, доктора ее на ноги поставили. Теперь все отлично. Даже, говорят, детей можно заводить. И она к этой идее уже нормально относится, не в штыки, образумилась вроде. Хоть бы только назад его не принесло. Марта звонила, говорила, что он уехал, но куда подался – хрен его знает.

            Я была удивлена. Мне казалось, что Колька относился к Горчакову так же, как мы все, что он фанател вместе с нами, а он просто поддерживал жену в ее увлечении.

– Так это ты уговорил Марту купить его картины?

– Соня, дело это прошлое. Ты – журналистка, серьезный человек, ты же сама все понимаешь. Уговорил, заплатил, студию ему там организовал. А что мне оставалось делать? И Марте пообещал, что он на все согласится и на секс-услуги тоже. Он же вообще существо беспринципное. Марта сомневалась, но свои условия выполнила – машину ему предоставила, вид на жительство оформила, удерживала его там, сколько могла. Но вдруг сорвало его с места – ветром сдуло. А я не хочу, чтобы у Марианны снова был нервный срыв. Еще одну депрессию уже никто из нас не переживет. Я люблю ее. У нас хорошие времена были, пока она Горчакова не встретила…

            Было грустно. Я передала ей привет и пожелала окончательно выздоровления.

            Сколько же иллюзий было у нас в прошлом, которые до сих пор лопаются, как мыльные пузыри! Не было никакой дружбы, кто-то врал, кто-то притворялся, кто-то искренне ненавидел Горчакова, кто-то убивал…

            Я даже забыла, что хотела купить в супермаркете. Хотелось немедленно позвонить Бусыгину и рассказать о Кольке, но наша прошлая связь – как служебный роман – исключала дальнейшие деловые отношения. Я не позвонила. И ничего не сказала Ивану.

            Он тоже пришел домой расстроенным.

– Представь, встретил Стаса! Да я не скрываюсь ни от кого, но нырять в это болото снова – никакого желания! Тем более – выслушивать претензии! Пришлось соврать, что я ненадолго приехал.

– Сказал, что со мной живешь?

– Нет. Ничего не сказал. Но они, наверное, за той квартирой наблюдают – знают, что я там не был. Я ключи матери оставил, она иногда наведывается. Говорит, всегда куча записок под дверью. От Аси, от Димки, от Андрея, – ото всех. Ну, кроме тебя…

– Может, и мне стоит написать? Для конспирации?

            Иван засмеялся.

– Все равно работаю на старом месте. Отыскать меня не сложно.

            «Фьорды» он сложил в углу и принялся за какую-то непонятную картину… слишком непонятную, чтобы я могла угадать что-то по наброску. То ли каркасы гор, то ли рваные кардиограммы разрезали горизонталь…

            Прошло еще несколько дней, и мне позвонил Витек:

– Это правда? Вы живете вместе?

– Кто тебе сказал?

– Сказали! Так значит, подруга! Подсуетилась? Отхватила себе суперприз? А мы тут думаем-гадаем, что за таинственное исчезновение…

– Он сам принял решение. Он взрослый человек. Он решил начать новую жизнь. Вы ему не нужны.

– Мы ему не нужны? После всего, что мы для него сделали? А ты нужна? Ясно.

            Витька бросил трубку. Меня стало тошнить. Может, от нервов, но я пошла в ближайшую аптеку и купила тест на беременность. Честно говоря, никогда в жизни не покупала таких тестов – не было повода. Не было мужчины, которому я позволила бы дать мне повод. И теперь я читала инструкцию и думала о Горчакове, о неровном силуэте гор на его холсте, о звонке Витьки, о Демчуке, о Бусыгине… Нужно было все-таки позвонить ему.

            Но Бусыгин позвонил сам.

– Сонь, ты заскочи прямо сейчас ко мне на работу.

– Я и сама собиралась.

– Ага.

            Я сложила статьи стопкой, сунула тест в сумку. Вызов Бусыгина показался мне очень кстати, я решила, что не только смогу ответить на его бесконечные вопросы, но и задать свои.

            Апрель заканчивался, пахло весной, дождем, корой деревьев, почками, мокрыми тротуарами, новыми дорогами, новыми надеждами, новой жизнью и счастливым будущим.

30. ПЛОХОЙ СОН

            Бусыгин был один в кабинете.

– Проходи, Соня, садись, – он поднялся мне навстречу, подвинул стул.

– Что ты такой вежливый? Не сердишься на меня?

– Не сержусь, нет, – майор мотнул головой. – А ты как?

– Ничего.

– С ним живешь?

– Да.

– Когда он вернулся?

– Месяц назад.

– Уже не думаешь о том, что можешь ему дать?

– Думаю. Но он меня любит. Это меня оправдывает. Немного, – я улыбнулась.

– А кто знал о том, что он вернулся?

            Я удивилась вопросу.

– Ну, сначала не знали. Потом узнали. Он вернулся на прежнюю работу. Случайно встретил Стаса. Стас рассказал всем. Стали звонить, материть меня. Как будто я его похитила и выкуп требовала. Я ему не рассказывала, понятно.

            Бусыгин молчал.

– Что? – спросила я. – Ты что-то знаешь об этом?

– Соня, ты только не волнуйся. Я решил сам тебе сказать. Его родителям уже сообщили. Утром, когда он ехал на работу… ловил такси рядом с твоим домом, в него стреляли. Два выстрела было в грудь из пистолета, с расстояния нескольких метров. Убийцу задержали, она не бежала, сидела рядом с ним…

– Он умер?

– Через час в реанимации. Пули пробили легкое.

– И все?

            Как и не было.

            И не было ничего.

– Это Марианна была ваша, Демчук. Ее задержали на месте преступления, – продолжал Бусыгин. – Вызвали ее мужа. Он все время покрывал ее, задействовал людей, чтобы обеспечить ей алиби, платил свидетелям. Ну, ты понимаешь. Это она договорилась убрать Аванесову, потом столкнула Илону, потом разобралась с Ириной Максимовой. Сначала, чтобы сделать ему лучше, потом из ревности, потом – чтобы сделать ему хуже, что, в принципе, обычно для фанатизма. Подозрения, конечно, были, но много людей свидетельствовало в ее пользу, и муж зачищал все ее следы – надеялся спасти ее от помешательства, сохранить семью, завести детей. Потом вообще услал Горчакова за границу, но тот вернулся. От нее скрывали, но ей позвонил Семен Бородин – пригласил на вечеринку, пообещал, что там будет и Горчаков, что он его уговорит придти. Она стала выслеживать, от мужа все скрыла, он был спокоен, а она нашла у него пистолет. Будет проведена судебно-психиатрическая экспертиза, конечно, но наш психиатр уверен в ее невменяемости. Может, начинала она и в здравом уме, но сейчас от ее ума вообще ничего не осталось. Так что, скорее всего, закроют в дурке. Ты меня слушаешь?

– Да-да, я как раз хотела сказать, что Николай его ненавидел, но теперь уже это неважно. Неважно, кто кого ненавидел, и кто кого любил.

            Бусыгин потер переносицу.

– Ну, хорошо, что ты не плачешь. Ты держись, пережить это как-то нужно. Теперь его картины должны лучше продаваться, я думаю.

– У меня как раз осталось несколько «Фьордов» – из тех, что он в Норвегии писал.

            Майор посмотрел странно. Даже подозрительно.

– Ты, правда, в порядке?

– Да. Для меня он все равно жив. Ничего не изменилось.

            Просто на улице перестало пахнуть весной.

            На диване лежал его шарф. Трудно было поверить, что ветер уже разрушил наш песчаный замок, что уже не нужны ни шарф, ни мольберт, ни кисти. Я убрала все в шкаф, спрятала от себя.

Потом стала писать эту историю в старом конспекте по «Основам стихосложения», складывая из букв слова, чтобы не думать о нем, а просто механически фиксировать последовательность ощущений.

И вдруг вспомнила о тесте. Он так и остался в моей сумке вместе с недочитанной инструкцией. Я бросилась за ним.