Вот почему Роман Ефремович Селиверстов-Панюшкин шел в такую рань пешком по бульвару, сосредоточенно шевеля губами и морща высокий лоб. Примерно через полчаса он пересек тихий двор, вежливо поздоровался с бдительными старушками и торжественно вознесся на лифте навстречу неизвестности, понятия не имея, что является в этот момент вестником Судьбы.

Когда раздался звонок в дверь, Ольга сгоряча вообразила, что это одумавшийся Петечка, и метнулась в комнату, чтобы убрать компромат в виде разбросанной мужской одежды. О компромате в виде Кирилла Сергеевича она как-то забыла, да и убрать его так же запросто возможным все равно не представлялось.

В результате Кирилл Сергеевич в зайчиках открыл дверь сам и любезно раскланялся с окаменевшим на пороге Романоидом, отчего халат окончательно распахнулся, явив миру — и Роману Ефремовичу — веселенькие трусы модели «семейные». Впрочем, Романа Ефремовича, как прирожденного гетеросексуала, вид мужского белья, равно как и божественное телосложение носителя этого белья, совершенно не взволновали. Романа Ефремовича мучил только один вопрос. Родственник или хахаль?

Кирилл приглашающе замахал руками и издал могучий вопль в сторону комнаты:

— Лелечка, у нас гость! Ты уже одета, солнышко?

На пороге комнаты появилась Ольга Ланская, румяная и лохматая, сжимая в руках стопку мужских трусов.

Роман Ефремович совершенно пал духом. Идеальный, простой, прекрасный план рухнул, не успев даже начать осуществляться.

Даже ежу ясно, что так краснеть и бледнеть попеременно, тем более — ТАК смотреть на родственника ни одна баба не станет! Значит, хахаль. Значит, опоздал…

Раздавленный и поникший Селиверстов-Панюшкин был представлен запинающейся Ольгой, как коллега по бизнесу, после чего Кирилл нагло отрекомендовался «ейным женихом» и силком препроводил коллегу на кухню.

Ольга потащилась следом, медленно осознавая размеры катастрофы. Романоид непременно будет на корабле, так что о замене жениха придется забыть. Одной — немыслимо, значит, ехать с этим…

Кирилл разливался соловьем, удачно вставляя в речь английские слова и тут же извиняясь за это — мол, давно живет в Англии, так что не взыщите. Ввернул пару раз с уважительно-панибратской интонацией фразы типа «Когда мы с Борисом…» и «У меня, разумеется, именная ложа на «Челси»…».

Постоянно бросал на Ольгу нежные и горделивые взоры, а когда она встала, чтобы взять новую пачку салфеток, перехватил ее руку и поцеловал в запястье. То, что Ольга после этого уселась на место и замерла в явном ступоре, мужчин совершенно не взволновало. Романоид к тому времени оттаял и смекнул, что будет неплохо встретить Кирилла на яхте дружеским похлопыванием по плечу, как старого знакомого, и потому с удовольствием ахал и восторженно крякал в ответ на все Кирилловы байки, мотал головой и всячески выражал свое восхищение.

Через час Романоид был вежливо, но настойчиво выперт из гостей, перед чем Кирилл, воспользовавшись отсутствием Ольги в комнате, понизил голос, многозначительно подмигнул и поведал новому другу с непосредственностью истинно западного человека, что они с Ольгой переживают такую влюбленность, что буквально не успевают выйти из дома… ну… ты понимаешь, Роман?

О да, смущенно и понимающе закивал Роман, распрощался и покинул квартиру своей неудавшейся невесты на удивление в хорошем настроении.

После ухода Романоида Ольга молча ушла в ванную и переоделась. Вышла она оттуда уже в домашнем — вчерашних джинсах и рубахе. Лицо у нее было мрачным и несколько обреченным, но в глазах сквозило странное облегчение. Кирилл мысленно усмехнулся. Анфиса Бромберг действительно гений! Она так и говорила: если человек хочет принять определенное решение, но боится это сделать, то даже те обстоятельства, которые вынудят его принять ровно противоположное решение, он встретит с облегчением и едва ли не с радостью. Мол, он бы рад, но Судьба…

Ольга посмотрела на Кирилла Сергеевича и вдруг улыбнулась. Сердце у него немедленно подскочило куда-то в район затылка и затрепыхалось в ушах. Ольга Ланская и в ярости, и во сне была красива, но улыбающаяся она была неотразима.

— Гад ты… жених. Куда ж теперь тебя девать?

— Я бы тебе сказал, но ты будешь ругаться.

— Тебя ругать бесполезно. Себе дороже. У тебя на языке осы живут. И змеи.

— Леля…

— Это тоже на фирме придумали?

— Ты про что это?

— Про Лелю. Очень трудно злиться, когда тебя так называют.

— Представь, как тебе трудно будет злиться, когда ты начнешь называть меня Кирюшей!

— Да ни за что на свете!

— Да и слава богу! Дай, поцелую?

— Еще чего!

— В знак примирения! В щечку! Братски!

— Ты ж обманешь…

— Никогда! Я же джентльмен! Из самого Лондона.

— Ладно. Но по-братски!

Разумеется, не надо было соглашаться. Правда, только при условии, что ей действительно этого не хочется. А вот в этом Ольга как раз и не была уверена. И когда Кирилл Сергеевич вдруг стал очень серьезен, она немножко испугалась, потому что… потому что…

Потому что понятия не имела, что это значит — если мужчина так смотрит на женщину. Потому что она вообще мало о чем имела понятие, и выяснилось это только сейчас. Прожила целую жизнь… и даже не знала…

Она не знала, что может быть вот так — горячо и холодно, стыдно и весело, хорошо и страшно.

Она не представляла, что поцелуй может довести до оргазма за несколько секунд.

Она не верила, что страсть может заставить забыть обо всем на свете.

Руки мужчины были нежнее шелка, губы мужчины были настойчивы и искусны, тело мужчины расплавило ее плоть и превратило кровь в жидкий огонь.

Ольга, Оленька, Олюшка… нет, теперь и навсегда — Леля — умирала от счастья и любви в руках Кирилла Сергеевича Андреева, своего наемного жениха из Лондона, и не могла отвести взгляда от ослепительных синих глаз, на дне которых мелькали золотые искорки.

Честная девушка, каким-то образом сохранившаяся глубоко внутри нее, храбро попыталась соблюсти бывшую девичью честь.

— От… пус… ти меня, щас… же… Кирилл!

— Нет уж, Лелечка! Я слишком долго терпел, наступал себе на горло и прочие части тела. Я за эти сутки вылил на себя тонну ледяной воды. Теперь я не могу тебя отпустить. Я простужусь, заболею и умру.

— Я уже умираю… Почему так горячо?

— Это очень теплая рубашка… Возможно, с начесом. Мы ее сейчас снимем к лешему…

И ладони его легли ей на обнаженную грудь, и Ольга выгнулась от сладкой боли и счастья, вся раскрываясь навстречу Кириллу…

Ее тело пело в его руках, словно скрипка Паганини. Кирилл больше не мог сдерживаться. Его губы скользнули по горячей и нежной коже, обхватили нежный бутон напряженного маленького соска…

— Я умираю, Кирилл Сергеевич…

— Нет, маленькая. Ты только начинаешь жить…

И был свет под стиснутыми ресницами, и крик, рвущийся из закушенных губ, нереально яркое солнце, взорвавшееся мириадами радужных брызг, стон и смех, слезы счастья и боли, покой и уверенность, что все именно так, как нужно, так, как и должно быть…

Она не понимала, что с ней происходит, не знала, где находится. Иногда она начинала сопротивляться — неведомо зачем, — но Кирилл быстро подавлял все ее попытки освободиться. Вернее, она сама в конце концов прижималась к нему все теснее.

Ольга жадно пила его любовь, как пьют воду в пустыне. Растворялась в его дыхании, приникала к горячей коже, становилась единым целым с ним, его частью, его собственностью. Мужчина был неутомим, она — ненасытна. Голод одиноких лет, все бесплотные мечты об этом человеке воплотились сейчас, здесь, на этой кровати, и не было в мире более необузданной любовницы, чем Ольга Александровна Ланская, и более нежного любовника, чем Кирилл Сергеевич Андреев.

А потом она свернулась клубочком и зарыдала, потому что достигнутая мечта перестала быть мечтой, и день стал реальностью. Синеглазый демон осторожно прижал ее к себе, и она чисто машинально отметила, что он снова возбужден.