Кто-то отдернул полог у кровати, подошел к окну и поправил тонкие, отливающие золотом шторы. Затем женщина, подбоченившись, обернулась, и я увидела на нагрудном кармане халата табличку с именем. Это была Флоренс, ассистентка старшей медсестры. Морщинки возле губ и глаз создавали такое впечатление, будто она непрерывно затягивается сигаретой. Она была тощей, как двенадцатилетний подросток, а когда улыбалась, во рту сверкала золотая коронка. Обесцвеченные перекисью волосы с сильно отросшими черными корнями были прикрыты бирюзовой сеточкой.

— Ну как, получше тебе? — Голос у нее был низкий, почти мужской, с сильным южным акцентом.

Я пожала плечами, делая вид, будто не могу разговаривать от слабости. Как-то раз в школьном театральном кружке нам дали задание жестами и мимикой общаться в течение десяти минут. Разговаривать при этом было нельзя. Мне удалось продержаться сорок. Я облизнула губы и потянулась к кружке с водой, стоящей на тумбочке. Во рту пересохло.

— А у нас для тебя хорошие новости, дорогая, — сказала Флоренс. — Тебя не насиловали.

Я удивленно воззрилась на нее. Сама мысль о том, что Конор мог меня изнасиловать, привела меня в ярость. Он на такое не способен! Мои познания о насилии ограничивались тем, что я прочла в толковом словаре. «Изнасиловать = взять женщину силой» — вот что было там написано. Вместе с одной любопытной подружкой мы узнали об этом довольно давно. Тогда же я поняла, что это как-то связано с сексом. Меня могли бы «взять силой», но я все еще была девственницей. Гораздо больше смущало то, что мне понравилось быть похищенной. Хотя поначалу Конор меня и напугал, но в сравнении с последующими событиями произошедшее в лесу казалось мне восхитительным. Ведь, мчась на лошади вместе с ним, я действительно испытывала неизмеримый восторг, даже счастье. Может, подобного счастья искала и Фрэнни, оставшись в лесу?.. Хотя вряд ли. Она искала чего-то другого, чего-то внутри себя.

— Смотрю, тебя это не удивляет? Что ж, меня тоже.

Флоренс подошла, взяла с тумбочки поднос и поставила его передо мной. От нее пахло сигаретами и лимонным спреем для тела «Жан Нате». Длинные ногти были покрыты оранжевым лаком.

— Я им сразу сказала — ты не из таких. Уж я повидала на своем веку шлюшек, которые шастают по лесу и находят приключения на свою задницу.

Меня так и подмывало расспросить ее поподробнее. Подобно большинству современных детей, мне было категорически запрещено брать сладости от незнакомцев, ведь они могли оказаться извращенцами и педофилами. Предупреждая об опасности поздних прогулок в лесу, мама имела в виду именно это. Но никто ни разу не предлагал мне на улице ни леденцов «Дум-дум», ни сникерсов. Разве что в Хеллоуин. К тому же мне никогда не рассказывали, чего требуют эти незнакомцы в обмен на сладости. Я представляла себе «плохого дядьку», одетого в черную шляпу и темный костюм, и непременно за рулем сверкающего «седана». Кельт, скачущий по лесу на лошади, не имел с этими представлениями ничего общего.

Флоренс взяла мою кисть холодной жесткой рукой и пощупала пульс. Я заметила, что она изучает мою ладонь. Она закашлялась, прикрыв рот рукой, затем вытерла ее об узенькие брючки. С минуту она поглядывала то на мою ладонь, то на свои часики с Микки-Маусом. Потом отпустила руку и пробормотала:

— Интересно… — Подошла к двери, вкатила в палату тележку с едой, затем сняла с ее средней полки металлический поднос. — Надо сделать еще кое-какие анализы. Мать есть мать, они все одинаковы. Хочет точно знать, что ни один из поганых мужиков не посягнул на ее малышку.

Мне становилось все труднее хранить молчание. Во-первых, вовсе я не малышка. Во-вторых, моя мама ничуть не похожа на других мам. И я гневно покосилась на Флоренс, которая ставила на тумбочку поднос с едой.

— Думаешь, держать язык за зубами поможет? — весело спросила она. Затем цокнула языком и передвинула то, что стояло на подносе: маленький картонный пакет молока в виде домика, пластиковый стаканчик с соком, миску с овсяными хлопьями. — Я тебе вот что скажу. Игра в молчанку с такими людьми, как сестра Элеонор, у нас не проходит. Она обожает провоцировать молчунов. А потом делает укол длинной иглой, и они затыкаются уже по-настоящему, надолго. А доктор Келлер поступает по-другому. Если пациент молчит, он сам придумывает диагноз. Не успеешь оглянуться, — она подняла руки и заложила их за голову, — как тебе кранты!

— Они что, будут лечить меня электрошоком?

— Пока что нет, но потом — возможно. Если будешь играть не по правилам.

Я не знала, правда ли то, что она говорит. Тем временем Флоренс вскрыла пакет-домик и налила молока в миску с хлопьями. Как будто мне два года и я не могу сделать это сама! Оранжевые хлопья утонули в молоке, затем всплыли. В серединке каждой виднелась белая капля. Я наблюдала за тем, как хлопья медленно оседают на дно, унося с собой мой аппетит.

— Ты здесь, как в тюрьме, под постоянным наблюдением. — Для пущей наглядности Флоренс сложила пальцы колечком, поднесла к глазам, словно бинокль. Как будто я не понимала по-английски. — Надзор и еще раз надзор! Будут ждать, пока ты не учудишь чего-нибудь.

— К примеру, пырну кого-нибудь пластмассовой ложкой?

— Или и дальше будешь рассказывать сказки о кельтских парнях на лошади.

— Вам-то что. Вы даже не медсестра. Няня.

— Да будет тебе известно, что Флоренс проработала здесь дольше, чем все медсестры и доктора, вместе взятые! Прежде девочек называли истеричками. Теперь — шизофреничками. Уж я-то знаю, откуда ветер дует. Келлер бывает здесь пару часов в неделю. А когда его нет, главная у нас Элеонор. Это не женщина, а Вторая мировая война! Раньше она работала в психиатрии. Тогда свихнувшихся солдат запирали в клетке, а няньки через каждые несколько часов бросали им куски сквозь прутья, как собакам. Уж она позаботится, чтобы продержать тебя здесь до тех пор, пока не кончится страховка.

Я не знала точно, насколько хватит моей страховки, и смогла лишь произнести:

— Я не сумасшедшая.

— Знаю, что не сумасшедшая. Готова поспорить на миллион баксов, что Келлер специально это делает, потому что твоя мама купила дорогую страховку. И тебе придется соблюдать правила игры. Главное, не бузи, не поднимай шум, не спорь. Элеонор не верит в разговорную терапию и прочее. Просто подумает, что ты избалованная девчонка, которая заслуживает хорошего пинка под задницу и…

— Флоренс! — В дверях стояла медсестра, постукивая авторучкой по створке.

Она подошла бесшумно благодаря тапочкам на толстой войлочной подошве. Низенькая, плотная, пышногрудая, с мускулистыми коротенькими ручками. Мелкие кудряшки цвета перца с солью подобраны под белую кадетскую шапочку. Лацкан украшала серебряная булавка с буквами «США», рядом висел пластиковый бейдж с именем Элеонор. Эта женщина не понравилась мне с первого взгляда. У нее был напористый вид и командирский голос. Внешне же она скорее походила на разжиревшего копа, нежели на бравого подтянутого солдата.

— Тебя ждут другие девочки. — Элеонор промаршировала через комнату и поправила шторы — так, чтобы они свисали ровными прямыми складками. — В армии, Пенни, даже занавески должны висеть по уставу! — И она расхохоталась, точно это была необыкновенно удачная шутка.

От ее фальшивой веселости меня едва не стошнило. Я сразу же почувствовала: Элеонор почему-то хочет подлизаться ко мне.

Флоренс покатила тележку к двери, на миг остановилась и подмигнула мне. Глаз ее при этом почти исчез в складках морщинистой кожи. Да уж, побег от Конора был легкой прогулкой по сравнению с тем, что творилось в этом заведении. Флоренс права. Придется говорить взрослым то, что они хотят от меня услышать. А поскольку Конор остался в лесу, внезапное разоблачение мне не грозит. Следует признаться, я вела себя страшно глупо. И если не возьмусь за ум, то никогда не увижу Конора снова, проторчу здесь бог знает сколько времени.

— А что, Флоренс ваша бывшая пациентка? — спросила я.