— Я снова чувствую себя ребенком, — сказала она.

Я глянула на часы и ужаснулась. Оказывается, мы бродим больше двух часов. Я вдруг почувствовала, что страшно устала и хочу есть. Пот смыл средство от комаров, и я машинально чесала бугорки от укусов. Из них сочилась кровь.

— Пора домой, — заспешила я. — Уже почти четыре. Если пойдем прямо сейчас, можем успеть к обеду.

— Но я не могу останавливаться! — воскликнула Фрэнни. — Я чувствую, заветное место совсем близко.

— Мама рассердится, если я не успею помочь Грете с ужином.

— А что, уже так поздно?

Я снова взглянула на часы.

— Без двадцати четыре. Мне пора бежать и накрывать на стол.

— Но я совершенно не хочу есть, — сказала Фрэнни.

— А я хочу. К тому же если не помогу Грете, то получу кучу проблем. Завтра парад. Выступает моя команда по гольфу.

— Да, парад пропускать никак нельзя…

Фрэнни прикусила указательный палец и задумчиво, с какой-то детской тоской оглядела лесной простор. Раскидистые темно-зеленые кроны, запах земли и опавших листьев — все манило, обещало приют и прохладу. Но мне показалось, что она видит там что-то еще. Фрэнни всматривалась в чащу, будто там было нечто скрытое от меня. Сейчас она выглядела как дикарка — в прямых светлых волосах запутались листья, красивые длинные ноги напряглись и приготовились к бегу. Нечто необузданное было в ее облике. Расширенные синие глаза, запах пота… Мне было одиннадцать, и я не понимала, в чем тут дело. Я вдруг испугалась, что Фрэнни будет бегать по лесу до ночи, а нам с мамой придется сидеть дома и молиться, чтобы с ней не случилось беды.

— Послушай, — сказала я, — мы можем вернуться сюда завтра, прямо с утра. Проснемся и сразу же пойдем.

Фрэнни покачала головой, нервно дернула уголком рта. Прижала к груди книжку в матерчатой изумрудно-зеленой обложке, затем взмахнула ею и указала в глубину чащи.

— Я чувствую, тропа там. Надо идти туда.

— Но мне здорово попадет, я же говорила. Может… — Я запнулась, отерла пот со лба тыльной стороной ладони. — Может, ты сходишь туда без меня? Ты ведь сумеешь найти обратную дорогу?

— Но я хочу, чтобы ты насладилась тишиной и покоем вместе со мной!

— Говорю тебе, не могу! — злобно заорала я, окончательно потеряв терпение.

— О! — Фрэнни отступила на шаг и забормотала все ту же молитву: «Господи Иисусе, милостивый и всемогущий, помоги мне».

— Прости меня, — пробормотала я, ощутив себя столь же настырной и непонимающей, как Зуи и мама.

— И ты меня прости. Просто я подумала, что ты… — Она уставилась на меня своими яркими глазищами. — Ты мой самый лучший друг.

Я была польщена столь неожиданным признанием. Какой-то шпингалет, всего лишь маленькая девчонка! Я молчала, не находя слов, а Фрэнни сказала:

— Я понимаю. Она твоя мать. Тебе придется… ответить. Но ты уверена, что с тобой ничего не случится, если ты пойдешь одна? Дружок, мне бы не хотелось, чтоб ты шла домой без меня. Но я чувствую, что заветное место совсем близко!

— Да ничего со мной не случится. Не волнуйся. — Мне стало стыдно за то, что накричала на единственную взрослую героиню, обратившую на меня внимание. — Только обещай, что вернешься не очень поздно. Мама говорит, что ночью в лесу опасно.

— Конечно, — воскликнула Фрэнни и обняла меня.

Я ощутила прикосновение мокрого платья, через которое выпирали ребра. Прежде мне ни разу не доводилось прикоснуться к героине. Фрэнни показалась мне хрупкой, костлявой и маленькой — в точности как я сама. Еще от нее сильно и остро пахло потом, и даже когда я отстранилась, то продолжала чувствовать этот запах.

— Ты лучше всех! — шепнула она и крепко пожала мне руки.

— До скорого! — крикнула я.

Развернулась и полезла по насыпи вверх к путям, чтобы поскорее оказаться как можно дальше. Мне не нравилось происходящее. В глубине души мне хотелось поскорее оказаться дома — и не только из страха оказаться одной в темном лесу. Я подозревала, что у Фрэнни не все в порядке с головой.

Железная дорога непременно выведет меня к знакомой опушке у луга, так что надо просто идти вдоль путей. Так я и поступила. Я побежала по темным растрескавшимся деревянным шпалам. Рельсы отсвечивали серебром, слепили глаза. Я прекрасно знала, куда идти, но все равно было страшно. Даже днем я боялась наткнуться на волка или медведя, хотя они и не водились в нашем лесу. На мгновение я оторвала взгляд от шпал и увидела, как далеко впереди пути перебегают олениха с олененком. Я разинула рот от изумления, споткнулась о шпалу и растянулась плашмя. Правда, успела выставить перед собой руки. Мелкие острые камушки впились в ладони и колени, от сильного удара закружилась голова. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, ничего не увидела, кроме плывущих радужных пятен. Я глубоко вдохнула, пытаясь избавиться от головокружения. Радужные пятна исчезли, и я увидела, что лежу на путях под жарким солнцем, одинокая и беспомощная. Я сделала ошибку. Не надо было заводить Фрэнни в чащу, а тем более оставлять ее там. При мысли об этом я покрылась холодным потом.

Я спустилась с насыпи и зашагала к лесу. Странно, но тропинка с нашими следами отыскалась очень быстро. Слава богу! Вскоре запахло водой, послышалось кваканье лягушек, и на душе полегчало. Я оказалась на той самой стороне пруда, где бывала каждый день, и камыши приветственно закивали мне удлиненными бархатистыми головками. Обежав вокруг пруда, я вышла на тропинку, ведущую к лугу. Я страшно обрадовалась, увидев знакомые места, однако понимала: Фрэнни сейчас очень далеко и вряд сможет вернуться скоро.

К усадьбе я подошла в половине пятого, остановилась, прислонилась к ограде и перевела дыхание, прежде чем открыть дверь в кухню. Заглянула в окошко и увидела, что мама солит и перемешивает в огромной миске картофельный салат, а Грета готовит лимонад в миксере. Грете было слегка за сорок — довольно симпатичная женщина с гладкой кожей и золотистыми волосами. На талии, плотно опоясанной передником, слегка нависал жирок. Я побаивалась и в то же время любила ее, но не так, как маму. Грета управляла в доме буквально всем, держала меня в строгости, учила премудростям домашнего хозяйства. Она постоянно была чем-то занята и никогда не лезла в мою жизнь. Интересы и заботы ее были сугубо материальны: мясо, напитки, жареные овощи. Героинь она зачастую игнорировала, общалась с ними лишь тогда, когда какой-нибудь особенно немощной требовалась физическая помощь. Фрэнни тоже была для нее всего лишь очередной постоялицей.

— Где Фрэнни? — спросила мама, как только я вошла.

— Она не выйдет к ужину. Неважно себя чувствует.

— Неважно себя чувствует, — многозначительно повторила мама. — Она что, наверху?

Я подбежала к буфету и распахнула дверцы. Передо мной высились стопки разномастных тарелок.

— Какие ставить, Грета? И где накрывать, в доме или на улице?

— На улице, — ответила Грета. — В столовой слишком жарко. Но прежде, мэм, извольте вымыть руки!

Я подошла к раковине, включила холодную воду и стала намыливать грязные руки. Затем вытерла их кухонным полотенцем и, снова подойдя к буфету, достала стопку фарфоровых тарелок, которые мама покупала на распродажах и в антикварных лавках.

Грета протянула мне большую полотняную скатерть, расшитую красными клубничинами.

— На, постели на стол.

— Надо отнести Фрэнни ужин, — сказала мама.

— Я отнесу, — и вышла из кухни.

— Очень мило с твоей стороны, Пенни, — заметила мама. — И вообще, ты ей нравишься. Я подам вам ужин на двоих. Может, она лучше поест в компании.

Я накрыла стоящий на лужайке стол для пикника, туда уселись наши постояльцы. Мама приготовила поднос, где лежали сэндвичи с цыпленком, картофельный салат и запеченная свекла. Я была так голодна, что запросто могла уничтожить обе порции. Я медленно поднялась по лестнице. В глубине души теплилась надежда, что за дверью я увижу Фрэнни, сидящую на подоконнике или валяющуюся на кровати. Но комната была пуста, а белое покрывало на кровати оставалось аккуратно заправленным и туго натянутым на уголках — так всегда делала Грета. Солнце просвечивало сквозь желтоватые полупрозрачные шторы. Я поставила поднос на тумбочку и уселась в кресло. Рассеянно сжевала сэндвич, бессмысленно уставившись на отклеившийся уголок обоев в цветочек. Мне было по-настоящему страшно. Если Фрэнни вдруг поранится, или ее кто обидит, или же она просто заплутает и не сможет выбраться из леса, в этом буду виновата только я. Несмотря на юный возраст, я понимала свою ответственность. Мама, наверное, решит, что Фрэнни вернулась в свою историю. Я не считала, что ее историю можно изменить, — ведь Фрэнни появилась у нас под самый конец своей книги. Но я по-настоящему тревожилась, потому что единственная неравнодушная ко мне героиня могла попасть в беду. Я съела все, что лежало на тарелке, кроме свеклы, и оглядела комнату. На потолке следы от протекшей дождевой воды, персидский ковер вытерся. Все в «Усадьбе» было изношенным и старым. Я мечтала о пестрых жалюзи, ярких диванах, бархатных пуфиках, набитых пластиковыми шариками, — словом, об обстановке, виденной мной в доме Элби. Я была слишком юной и наивной, поэтому верила: нормально жить можно, только если дом обставлен подобной мебелью.