Катрин никак не могла уснуть. У нее еще остались кое-какие счеты с мужчиной, который тяжело переносил поцелуи. Вернее, счет — за химчистку. Почему он не звонит? Почему она сама среди ночи должна брать в руки телефонную трубку? Неужели ей действительно придется спрашивать его, что для него предпочтительней — получить от нее счет по почте или зайти за ним самому? Неужели без этого не обойтись? Почему он вынуждает ее прибегать к крайним мерам? Почему не подает признаков жизни?

Она положила трубку, включила компьютер и обнаружила сообщение от Макса. Он писал:

А с красной строки:

Катрин прочла ее трижды. Потом распечатала и прочла еще два раза. Затем положила распечатку рядом с собой в постель, туда, где еще недавно лежал «говорящий» сэндвич. Через час она включила свет и прочла историю еще раз. Потом выключила свет и уснула. Через полчаса (или через час, а может, через два) она проснулась и опять включила свет. Она забыла, как именно у Макса было написано про «заспанное выражение». Потом выключила свет и уснула. Через два или три часа она проснулась, включила компьютер и отправила Максу коротенький мейл:

Потом легла в постель, выключила свет и уснула.

Ее «я хочу спать с тобой и засыпать рядом с тобой» возбудило и смутило Макса. Возбуждение относилось к первой части сообщения и было меньшим злом. Нет, оно не было злом, оно было противоположностью зла. Оно было мощным, как фён, который уже несколько часов ломился в окна, только градусов на сто тридцать по Цельсию теплее. И этот жар накатывал волнами, внезапно вздымался в нем, так же быстро спадал и вновь стремительно нарастал.

Он представлял себе, как она стоит, прислонившись к дверному косяку, как она смотрит на него одним из тех взглядов, из которых сразу же явствует, чт оза ними последует, а потом говорит: «Я хочу спать с тобой и засыпать рядом с тобой». Он представлял себе, как она при этом расстегивает пуговицу, все равно какую. (Ну хорошо, не все равно какую! Например, не на рукаве.) Ему важно было это маленькое движение, этот поворот пальцев, расстегивающих пуговицу, игривый сигнал готовности, сама смена полюсов — «до того» (пуговица застегнута) и «после того» (пуговица расстегнута), — то, что она хочет ему этим сказать, то, как меняется при этом ее взгляд.

А потом он по порядку представлял себе все, что должно было за этим последовать. Он часами созерцал картины, сжатые его фантазией до нескольких секунд. Волны жара в его груди наступали друг другу на пятки. А самое главное — в его грезах не было места кощунственным, порочным, разрушительным поцелуям. В этом и заключалось тонкое различие между сексуальным мышлением и сексуальным поведением, и потому он, предаваясь первому, предпочитал воздерживаться от второго.

Именно поэтому его и смутили слова «я хочу спать с тобой и засыпать рядом с тобой». У него было шизофреническое чувство, что она мимоходом, не задумываясь, высказала то, чего ему самому хотелось еще больше, чем ей. Ему хотелось этого так сильно, что он никогда бы не решился это сформулировать, тем более в такой откровенной форме. Его желание было слишком велико для какой бы то ни было словесной формы. Катрин слишком многого требовала для него — и от него.

Кроме того, он как раз собирался резко поменять курс. Катрин поймала его со своим откровением в самый разгар генеральной репетиции бегства на побережье Индийского океана. Ему уже прислали по почте билеты на самолет и ваучер на размещение в отеле. Он уже достал свой летний гардероб, и его двойник в зеркале устроил для него показ мод. Он открыл окно, высунулся из него и поклялся мрачно завывающему ветру отомстить за все его козни, а погребенному солнцу пообещал досрочное освобождение. Он уже готов был собственными силами вытащить себя из снежного болота, дерзко нарушив запрет на езду без этих приторно-разноцветных рождественских цепей противоскольжения.

Катрин всего несколькими словами вернула его назад. Мысль о возможности спать с ней и засыпать рядом с ней, этот соблазн, этот вызов судьбы, не давала ему покоя. Он решил сделать это (даже ценой лишнего деструктивного поцелуя, очередного фиаско и окончательного краха). Потом решил не делать этого. Потом решил спросить Паулу. Потом решил не спрашивать Паулу, поскольку и сам уже был не мальчик.

Потом написал Катрин:

Потом удалил «но мне нужно еще немного времени». (У Макса была странная особенность: в трудных ситуациях он тяготел к самым глупым выражениям и формулировкам, какие только накопились в истории человечества.) Потом прочел вслух то, что осталось: «Я тоже хочу этого». Потом до тех пор читал этот остаток, пока в душе у него не рассеялись последние сомнения. После этого он заставил свой левый указательный палец пять часов подряд (во всяком случае, не менее десяти секунд) в нерешительности провисеть над кнопкой «отправить сообщение». Потом его, по-видимому, кто-то нечаянно подтолкнул, и палец нажал на клавишу, выполнив упомянутое действие. Курт явно этого сделать не мог. Он лежал под своим креслом и спал.

Катрин прочла его «я тоже хочу этого» только под вечер. До этого она с возрастающей силой ненавидела себя за свой редкий талант собственными руками создавать ситуации, в которых ей ничего не оставалось, кроме как ждать. Утром она зверски пытала свой компьютер, пока тот не впал в виртуальную кому, так и не выдав ей ответа на отправленный накануне мейл. В клинике она проклинала телефонную компанию, подсунувшую ей в трубку Аурелиуса вместо Макса. Вымещая на нем свою досаду, она вышвырнула его из телефонной сети предельно лаконичным ответом, по сути мало чем отличавшимся от «вы ошиблись номером». Троих последних пациентов она слепо отправила восвояси. Ей нужно было срочно домой, чтобы посмотреть, не пришла ли электронная почта от Макса. И она пришла!.. Это положило конец мукам, которые Катрин по неосторожности сама себе организовала.

Слова Макса «я тоже хочу этого» действовали приблизительно в течение часа. Это был замечательный, ясный и полный драматизма ответ, заставивший Катрин принять успокаивающую обжигающе горячую ванну. После этого эмоциональный подъем быстро спал. И тут ответ Макса вдруг показался ей совершенно неудовлетворительным и откровенно слабым. Он звучал как «согласен». Как «о’кей». Как «почему бы и нет?». Как «вреда от этого не будет». Этому ответу не хватало огня. И второй части. Ему не хватало самого главного — продолжения, решения, следующего шага.

Поскольку никуда идти вечером Катрин не планировала, а сидеть дома одной с этим холодным и невнятным «я тоже хочу этого» ей не хотелось, она нанесла телефонные визиты своим обеим верным подругам. Беата находилась на стадии очередного расцвета отношений с Джо. Она как раз только что простила ему его последний «прыжок в сторону», и он отблагодарил ее за это специально для нее разученной песней о любви (которую ему одолжил его друг Брюс Спрингстин [20]).

— Он что, был у тебя? — спросила Катрин.

— Нет, прислал мне диск с демоверсией. С курьером, представляешь? Понимаешь, он говорит, что когда видит меня, то настолько теряется, что не может петь.

Кроме того, Джо пообещал ей длинные выходные вдвоем.

— Когда? — резко спросила Катрин.

— Понимаешь, сейчас он все время на гастролях, а вот после Рождества…