Симона задумалась.

Ксентрэй тем временем разрезал верёвки кинжалом, освободив трувера. Тот дрожащей рукой, currente calano[23], начал писать эпистолию для мадам Милож. После того как письмо было готово, Ксентрэй вновь связал поэта и вставил кляп.

Утром Аньез привела себя в порядок и отправилась в дом Карденале. Дверь открыла сама мадам Милож. Аньез увидела, кого и ожидала: даму в возрасте, седую, сухопарую, в тёмно-коричневом платье и накрахмаленном белом чепце.

– Доброе утро, мадам, – Аньез старалась быть предельно вежливой. – Вам письмо от господина Карденале.

Мадам Милож взяла эпистолию, прочитала и подозрительно уставилась на девицу. Аньез выдержала взгляд, мило улыбаясь.

– Следуйте за мной, – сухо пригласила старуха.

Вошли в кабинет. Экономка ещё раз смерила взглядом Аньез.

– Вот ящик в столе, но он закрыт. Надеюсь, ключи у вас есть.

– С вашего позволения, мадам, – продолжая мило улыбаться, ответила девушка и сняла с шеи ключ.

Мадам Милож фыркнула и удалилась. Аньез взяла увесистый мешочек, положила в напоясный вместительный кошель и вышла из кабинета. Мадам Милож стояла под дверью:

– Надеюсь, вы не взяли ничего лишнего.

– Не волнуйтесь, мадам, я ограничилась только золотыми.

Ла Гир ждал Аньез за углом дома. Она хлопнула по полному кошелю рукой, давая понять, что все прошло удачно.

Деньги разделили немедленно. Симоне отдали обещанные двести салю. Она осталась довольна. Ла Гир и Аньез получили двести пятьдесят салю на двоих. Ксентрэй, де Флок и де Кастельмар – по сто восемьдесят три. Оставшийся золотой решили дружно прогулять. Поздно вечером того же дня Карденале вывезли за город на дорогу, развязали, сняли с головы мешок, вынули кляп и отпустили, предупредив, что вернутся. Несчастный трувер моментально задал стрекача в сторону города.

В Безансон компания прибыла на рассвете. Утром посетили банкира-итальянца Джулиано Половичинни, восемь лет как обосновавшегося в крепости. Он давал денег в заём под грабительские проценты и принимал в рост на хранение под более скромные.

Дела банкира шли вяло: военных действий не велось давно, деньги в рост не приносили, просили только взаймы. По процентам отдавали плохо и нерегулярно. Хорошо, что была надёжная поддержка в лице коменданта гарнизона графа Луи де Монферая, который сам не брезговал услугами Половичинни на особых условиях.

В конце июля Луи де Монферай получил приказ от его светлости герцога Бургундского о выступлении в поход бригандов-наёмников. Бриганды должны были присоединиться к войскам виконта Марка Понтремоли в Туринском княжестве в Гаттинаре.

Наёмники ликовали. Наконец-то война! Можно будет пополнить тощие кошельки. Ни для какого другого дела мужчины не объединяются так быстро, как для убийства других мужчин. После выступления наёмников из Безансона его сразу же займут регулярные войска герцога, и в округе воцарится долгожданное спокойствие.

В крепости царило оживление, все готовились к походу. Маркитантки закупали припасы, вино, обувь, одежду и загружали в повозки. Аделина, Аньез и Люси на полученные деньги подготовили свою повозку богаче всех. Де Флок осмотрел свой бриганд. Вид, конечно, у солдат потрёпанный, но ничего, в Гаттинаре разживутся.

В Туринское княжество вступали из Лангедока. За три дня перехода по Туринской территории наёмники достигли окрестностей Гаттинары и влились в армию виконта Понтремоли.

Его войска безуспешно вели осаду уже месяц. Периодически палили из фальконетов и передвижных бомбард[24] по стенам города, но стены были сложены надёжные, и маломощная артиллерия не причиняла существенного вреда. Выход оставался один – брать Гаттинару штурмом. Но княжеские войска, состоявшие в основном из германских наёмников, энтузиазма не проявляли.

Луи де Монферай поставил Понтремоли условие:

– Виконт! Предлагаю достичь consensu[25]! Мои люди возьмут город штурмом. Потери будут большие. Но оставшимся в живых вы должны отдать город на полное разграбление. Иначе бургунды будут стоять под стенами так же, как и ваши германцы. Обещайте!

– Хорошо, – уныло кивнул тот. – Выхода у меня нет. Даю вам слово чести!

Вскоре была предпринята первая попытка штурма после предварительной артподготовки. Атака захлебнулась почти сразу же. Бургунды поняли: Гаттинара – крепкий орешек, простым наскоком её не возьмёшь. Перевязав раны и похоронив погибших, через несколько дней попытку повторили. На этот раз бургунды проявили большее упорство. Осаждённые метко отстреливались из луков, аркебуз, бландербасов[26] и метательных машин, атакующие сыпались со штурмовых лестниц как горох.

Потери были значительны. Бриганда отважного капитана Ла Гитэна погибла полностью вместе с командиром. Ряды наёмников существенно поредели. Среди бургундов зрело недовольство. Де Монферай прекрасно понимал: ещё два-три подобных штурма и воевать будет некому. Виконт Понтремоли берёг своих людей, предоставив бургундам свободу действий. Для него главное – взять Гаттинару. На войне всё просто, но самое простое всегда в высшей степени трудно.

После недели пребывания бургундов под Гаттинарой прибыл сам князь с личной свитой. Он возмущался положением дел, сетовал на то, что зря платит наёмникам, поскольку от них нет никакого толка. Понтремоли пытался возразить:

– Ваше сиятельство! Стены города непреступны, наши фальконеты и бомбарды бессильны перед их толщиной. И так погибла едва не половина бургундов.

– Я не желаю ничего слышать, виконт! – раздраженно отвечал де Монферрай. – Если вы не овладеете Гаттинарой через неделю, то я конфискую всё ваше имущество и земли. И поверьте, вы никогда не получите от меня ни одной инвеституры[27].

Понтремоли был в отчаянии. Выход он видел только один – пойти на приступ вместе с наёмниками и погибнуть, чтобы избежать позора.

Капитан де Флок пребывал в удручённом состоянии: он потерял половину людей. Хорошо хоть Ла Гир, Ксентрэй и Кастельмар остались живы.

– Если так пойдёт и дальше, мы все здесь передохнем. Будь прокляты стены Гаттинары, сколько людей полегло! – возмущался де Флок. При втором штурме стрела попала ему в правый наплечник, распорола кожу плеча. Аделина меняла повязку каждый день, и рана постепенно затягивалась.

– Чтоб они рухнули, чёрт бы их побрал! – поддержал его Ла Гир. Люси протянула ему чашу вина. Он жадно припал к ней, постоянно чертыхаясь.

– Да, точно. Рухнули… А это мысль! Надо, чтобы стены рухнули… – задумался Шарль.

– Ха-ха! Тогда нам придётся ждать землетрясения, – засмеялась Аньез.

– Нет, не придётся. Я придумал! В бочку заложим порох. К ней привяжем длинный шнур. Когда бочку подкатим к воротам, шнур запалим, человек успеет убежать, и ворота взорвутся, – изложил Шарль свою идею.

Все посмотрели на него с нескрываемым изумлением.

– Задумка прекрасная! Только пока вы будете бежать к воротам, дорогой барон, вас расстреляют со стен лучники и арбалетчики. Поверьте мне на слово, вы превратитесь в мёртвого ежа, – высказался Ксентрэй.

– Слова ваши вполне благоразумны, капитан. Можно проделать это ночью, когда военные действия прекращаются. Я надену нагрудник и сервильер[28]. В городе опомниться не успеют, как ворота разлетятся на части. В случае чего прикроете меня, отвлечёте дозорных на башнях, – Шарль говорил столь убедительно, что его план был принят безоговорочно.

Ночью, когда осаждённый город погрузился в сон, Аньез и Аделина разделись догола и в отблесках луны появились на безопасном расстоянии от дозорных лучников крепости.

Они обливали себя вином и кричали: