Сначала Аш решил, что эта буря бушует уже почти час, но по зрелом размышлении изменил свое суждение. Он явно потратил не более десяти минут на то, чтобы разорвать рубашку, найти спасительные скобы и привязать лошадей. Значит, минут пятнадцать от силы, и, разумеется, во всей Раджпутане, несмотря на засушливость здешних краев, не найдется такого количества пыли, чтобы подобная буря могла затянуться надолго. Разве что она совершает круговое движение – а так это или нет, Аш тоже не знал. Но в любом случае она не может продолжаться вечно, и, как только ветер растратит первоначальную силу и начнет стихать, облака пыли улягутся и все благополучно закончится. Хотя, судя по всему, уже после захода солнца.

В кармане бриджей у Аша лежал хронометр, но он ни разу не посмотрел на него с момента выезда из лагеря, а сейчас разглядеть циферблат было невозможно, и он понятия не имел, который теперь час. Но он вдруг сообразил, что едва различает выход из пещеры не из-за одной только пыльной бури, неистовствующей в долине. Период сумерек после захода солнца длится считанные минуты, ведь здесь ночь наступает не медленно, как на Западе, а следует по пятам за днем. И если солнце уже село, им придется искать обратный путь в темноте, через незнакомую местность и лабиринты холмов.

«Мулрадж пошлет людей на наши поиски», – подумал Аш, но скорее с надеждой, нежели с уверенностью. Он хорошо понимал, что буря наверняка ввергла лагерь в ужасный хаос и Мулрадж и все остальные сейчас заняты по горло, а потому сумеют выслать поисковые отряды лишь на рассвете. К тому времени, если повезет, они с Джули вернутся самостоятельно. А пока бушует буря, им придется оставаться здесь и стойко переносить неудобства.

Аш стянул повязку с лица и, вдохнув через нос, обнаружил, что дышится здесь гораздо легче, чем он предполагал. Наверное, в глубине пещеры воздух еще чище, особенно если от нее отходят боковые пещеры, куда пыль не попадает. Кроме того, здесь царила приятная прохлада. Жар солнечных лучей не проникал так глубоко в недра горы, и после палящего зноя снаружи понижение температуры воздуха казалось весьма существенным. Аш надеялся, что Джули не простудится: она была в тонком ачкане, надетом, возможно, на голое тело.

Он позвал Джули, и снова по пещере прокатилось многократное эхо: казалось, будто дюжина голосов, близких и далеких, кричит с разных сторон в темноте, пытаясь перекрыть жуткий вой ветра, но слова теряются в оглушительном шуме. Эхо стихло, но рев ветра продолжался, и Аш не знал, откликнулась девушка или нет: голос ее потонул бы в хаосе диких звуков. Внезапно, без всякой причины, множество страшных предположений разом пришли ему на ум, и сердце у него болезненно сжалось. Он велел Джули соблюдать осторожность, но что, если в полу пещеры есть яма? Или даже колодец? Или глубокая расселина, куда она могла упасть? А вдруг от пещеры отходят тоннели, которые уходят далеко в недра горы, разветвляясь и петляя так, что любой человек, ощупью идущий по ним, вскоре безнадежно заблудится? А если здесь водятся змеи…

Охваченный паникой, он бросился в темноту с вытянутыми вперед руками, крича:

– Джули! Джули! Ты где? Отзовись, Джули!

И эхо запрыгало вокруг, передразнивая его, то замирая, то перекрывая пронзительный вой ветра: «Джули… Джули… Джули…»

Один раз Ашу показалось, будто он услышал ее голос, но было непонятно, с какой стороны донесся звук, и в тот момент он не колеблясь продал бы душу дьяволу за луч света или несколько секунд тишины. Напрягая слух, он не слышал ничего, кроме воя ветра, похожего на заунывное пение тысячи волынок, да сводящего с ума эха собственных криков, и продолжал бежать вперед, шаря руками в кромешной тьме, но нащупывая только каменные стены, шероховатую землю или пустоту.

Должно быть, он ненароком свернул в боковую пещеру. Внезапно шум заметно стих, словно за ним захлопнулась дверь, и дышать стало гораздо легче благодаря почти полному отсутствию пыли. Не было слышно никаких новых звуков, и здесь царил все тот же непроглядный мрак, но Аш вдруг понял, что именно отсюда доносился голос Джули и что она по-прежнему здесь: в спертом прохладном воздухе слышался слабый аромат розовых лепестков. Он пошел на запах и заключил девушку в объятия.

Голый по пояс, он ощутил теплую наготу ее гладких рук, плеч, грудей, тонкой талии: она потеряла где-то в темноте ачкан, который накинула на голову для защиты от удушливой пыли и сняла, когда звала Аша. Щека, прижатая к его щеке, была мокрой от слез, и Джули тяжело дышала, словно после быстрого бега, ибо она в страхе бросилась назад, услышав крики и приняв их за призывы о помощи – столько отчаяния звучало в его голосе. Но, сбитая с толку эхом, она заблудилась и вслепую бродила в грохочущей тьме в поисках Аша, больно ушибаясь о скалистые выступы, рыдая и безостановочно крича.

Они стояли так бесконечно долгую минуту, не шевелясь и не произнося ни слова, а потом Аш наклонил голову и поцеловал Джули в губы.

Если бы пыльная буря не налетела столь стремительно… Если бы они заметили ее приближение раньше… Если бы пещера оказалась меньше и в ней было не так темно и не так шумно…

Много позже Аш задавался такими мыслями и гадал: изменилось бы что-нибудь от этого? Вероятно, да. Но если старый дядя Акбар, в честь которого его назвали, был прав, тогда – нет.

И дядя Акбар, и Кода Дад уверяли Аша, что каждый человек приходит в этот мир со своей раз и навсегда предопределенной судьбой и убежать от нее не в силах.

«Написанного в Книге Судеб не изменить». Сколько раз Кода Дад повторял это? А до него то же самое говорил Акбар-хан: в первый раз – когда Аш стоял и смотрел на мертвого тигра, застреленного пятью минутами раньше из засады, где они сидели несколько часов подряд, а в другой – когда произошло не менее памятное событие во дворе огромной мечети Шах-Джахан в Дели, где в кошмарной давке двое мужчин сорвались с ворот и разбились насмерть и Аш потребовал объяснений. Но в данном случае вопрос предопределения и свободной воли представлял чисто теоретический интерес. Факт оставался фактом: они не заметили приближения бури, а поскольку пещера, послужившая им убежищем, оказалась очень большой, Аш впал в панику при мысли, что Джули заблудилась в ней, или сломала шею, упав в какую-нибудь ужасную расселину, или наступила на кобру в темноте.

Если бы он сохранял хладнокровие, то наверняка преуспел бы в своих благих намерениях. Они двое просидели бы всю бурю, не прикасаясь друг к другу, и отправились бы в лагерь сразу, как только ветер стих. Однако тогда они разминулись бы с Кака-джи и рутхом, а по возвращении в лагерь оказались бы в центре страшного скандала и навлекли бы на себя серьезные обвинения.

Теперь же они понятия не имели, как долго продолжалась буря и когда стих ветер. Возможно, прошел час, а возможно, два или десять. Они потеряли счет времени, и даже тот факт, что уже наступила тишина и они могут разговаривать еле слышным шепотом, не вернул их к действительности.

– Я не хотел этого, – пробормотал Аш, и он говорил почти правду.

Но если у него и оставалась хоть самая слабая надежда избежать этого последним невероятным усилием воли, она бесследно растаяла, когда Джули, наконец найденная, обвила руками его шею и тесно прижалась к нему. И тогда он поцеловал ее…

В том поцелуе не было ничего, похожего на братскую нежность; он был страстным и яростным, и, хотя у Джули мучительно заныли губы и перехватило дыхание, она не отшатнулась, но прижалась к Ашу еще крепче. В тот момент безумного отчаяния они походили на врагов, которые сошлись в смертельном поединке, одержимые единственно желанием причинить боль противнику и не замечающие собственной боли.

Короткий приступ неистовства миновал, и напряженное тело Джули расслабилось, избавившись от панического страха, и стало мягким и податливым в объятиях Аша. Отчаяние схлынуло и сменилось медленно нарастающим восторгом, растекающимся по жилам жаркими токами, воспламеняющим каждую клеточку, каждый нерв, каждую фибру существа. Аш чувствовал на языке ее соленые слезы и тонул в ее волнистых волосах. Длинные шелковистые пряди, благоухающие розами, легко скользили по коже, точно одеяние из перьев, или обвивались вокруг него, улавливали в свои сети, будто живые существа, обладающие собственной волей. Губы Джули, поначалу холодные и напряженные от ужаса, стали теплыми и податливыми, и он целовал их снова и снова, покуда они наконец не раскрылись под его губами, – и он почувствовал дрожь желания, пробежавшую по ее телу.