В том дворе, где они жили, вечерами собирались. По-соседски сидели, пели песенки, вспоминали. Рассказывали, у кого кто умер или спился… или сел, или уехал. А кого-то избили милиционеры. Эти — они все словно были другой национальности — жирные, потные, уверенные, жадные. От них откупались, чтобы не били, чтобы не отнимали все деньги и продукты, чтобы не разоряли сады, но они появлялись снова и снова.

На этих посиделках стала бывать новенькая, Юнче Юзениче. Ее стали ждать, за ней приходили. Она изысканно благодарила всех собравшихся и рассказывала. Она никогда не прятала глаз от слушателей и всегда улыбалась. А ее рассказы!..

Когда она жила на Альбионе, там, в Европе, дети занимались и плаванием, и греблей, и бегом, с барьерами и без, и играли в футбол. И как будто в том свежем и звонком, веселом воздухе у Юнче прибавились силы, перестали сниться плохие сны, и хотелось прыгать и бегать втрое больше, чем здесь, в интернате…

— Хотя я никогда не мечтала попасть на Олимпиаду, а делала это просто так, больше ведь ничего не умела. Спасибо мастеру, что отправил меня в Европу, там были такие ребята, такие удивительные люди!

И мы ловили рыбу и ходили на охоту… Мне нравилось стрелять, — продолжала вспоминать Юнче. — На Альбионе мы охотились на куропаток. Здесь таких нет, жирные и ленивые — и вкусные. Мы их жарили сами! Был у нас одно время такой дикий лагерь, скауты приезжали со всего мира, и вот — командир устроил проверку. Всех разбросали по лесу, по Скотлэндским горам, и каждый выживал как мог целый месяц!

Правда, с револьвером не поохотишься, а ружье мне быстро надоело. Мне нравились именно револьверы.

И она показала, как она стреляет. Схватила деревянную палочку и направила ее вдаль, изображая, что прицеливается.

— Рука была маленькая, детская, и попадала я всегда левее, чем надо. Когда давишь на спуск, револьвер ведь не остается неподвижным. Еще мы стреляли из лука и арбалета. Мистер Харрисон, который дал нам луки, раньше был тренером чемпионов в этом виде спорта. Кто-то говорил, что его прогнали из тренеров, потому что он какого-то азиата обозвал «желтопузым»… Нам это тогда смешно казалось, мы так смеялись!

Они с ребятами стреляли на спор, вовсю проигрывали друг другу деньги. Деньги они зарабатывали сами, развозили на велосипедах почту. Городок был немаленький, и работы хватало всем.

Потом их группу перевели в Галлию, куда-то на юг. Обучение там было гораздо хуже, зато веселья — больше и почти каждый день.

— Помню, мы смогли хорошо заработать на трюфелях. Нам дали взаймы одну свинью и одну собаку, желтую такую, и мы сутками шатались по лесу, по высоким таким дубовым рощам. Свинья — она сначала успевала съедать трюфели, пока один местный житель не показал нам, как с ней обращаться. А собака воспитанная, она те грибы не ела. Вот бы здесь были трюфели! Почему там все есть, и много возможностей, а у нас — ничего, даже самой маленькой? Хотя, будь здесь трюфели, их бы отобрали у вас, а взамен — величие вашей истории и национальное самосознание…

У нее однажды поинтересовались, почему она вернулась в Великодержавию. Все заметили, как осунулось ее лицо при этом.

Мастер Халиев, который учил ее еще здесь, в Злом, однажды был в Европе на соревнованиях и заехал повидать свою ученицу. Они тепло встретились, он рассказал о других ребятах, которые теперь были раскиданы по разным республикам (у некоторых даже были заключены контракты), после он переночевал в гостинице и наутро отбыл.

Через неделю к фрау Бонг, у которой жила девочка, пришел человек в черном плаще, который он не снял. Они с фрау о чем-то говорили в гостиной, оба вежливо, однако он весьма настойчиво чего-то от нее добивался. Послышалось имя и фамилия Юнче. Девочке показалось, что речь идет о ее контракте. Она тревожилась и крутилась на лестнице, а потом, не выдержав, сбежала вниз, в гостиную. Фрау Бонг строго посмотрела на нее, но только мельком; она была сильно взволнована. А ее гость спросил довольно раздраженным тоном:

— Теперь-то я могу воспользоваться случаем, любезная фрау? — И, не слушая возражений (Бонг обладала весьма тихим голосом), обратился к девочке по-великодержавски: — Куда поехал мастер Халиев?

— Он поехал домой, — от неожиданности с сильным акцентом ответила Юнче.

Пришелец нахмурился и сказал фрау Бонг:

— Видите, до чего довела ее оторванность от дома? Уже забывает родной язык. Воспитанница этого негодяя лжет, чтобы выгородить его. Домой он не приехал, потому что кто-то предупредил его. Вы мешаете мне работать. Я бы спокойно снял показания этой милой девочки, фрау Бонг, а вы, прикрываясь какими-то невнятными (хотя и уважаемыми мною) правами и кодексами, запрещаете мне это сделать. Тем самым вы помогаете опасному преступнику, террористу и наркоторговцу… Юнче, детка, — обратился он к ней, — твой мастер действительно совершил ряд преступлений перед Родиной. Мы следили за ним, но он смог временно ускользнуть — как раз на те два дня, в которые он был в этом городе. После этого мы усилили контроль, но он ускользнул и во второй раз, уже окончательно. Мне необходимо знать, с кем он встречался здесь, кому звонил, что говорил о своих планах.

— Понятия не имею! — возмутилась Юнче. — Кто вы такой? Из ВСБ? Дорогая тетя Клара, какие у него права?

— А почему ты решила, что я из ВСБ? — напирал пришелец. — Халиев что, говорил с тобой о нас? Кто был у него в гостинице?! Ты должна все знать, ты же спала с ним в номере! Ты не отходила от него.

— Сраный козел, — плача, прошептала Юнче. — Тетя Клара, я даже не знаю… Он обманывает вас, хочет запугать. Не верьте ему!

— Я и не верю, — опомнилась впавшая было в ступор фрау Бонг. — Милая, спецслужбы этой страны, в которой ты имела несчастье родиться, давно слывут своей лживостью и наглостью. Пойдем-ка, позвоним в полицию. Полицейские выгонят этого невежу, а потом я подам на него в международный суд.

Вээсбэшник успокоился.

— Я ухожу. Я накричал, но у меня нет времени подбирать верный ключ к вашим личностям. Этот Халиев угрожает многим людям смертью. Подумайте над этим.

И он действительно ушел. А фрау Бонг обняла Юнче. Но та долго не могла прийти в себя.

А через несколько дней в парке кто-то сбил ее с велосипеда и накинул на голову мешок. После этого ее долго везли по безупречным аустрийским дорогам так долго, что она устала отбиваться от их сильных теплых лап, а потом потеряла счет времени. Ей сделали укол. И потянулись куда-то белые коридоры, по которым она ползла, а ее хватали и ставили другой укол. И, конечно, она повторила то, что ей нашептывал чей-то сладкий голос, нашептывал то в одно ухо, то в другое, но никогда в оба, а именно то, что Халиев давал ей таблетки, бил и принуждал к оральному половому акту, и как ему принесли доллары в чемодане, а принес такой-то и такой-то. А потом голос кончился, и ей сунули ручку, которой она ткнула в какой-то листок. А она только лепетала одно и то же:

— Я не… совершенно… летняя.

И так миллион раз.

А потом несовершеннолетняя очнулась у дороги и больше уже не засыпала. Был вечер, а перед глазами трава. Трава качалась то туда, то сюда, и так всю ночь, а наутро Юнче встала и пошла.

— Позвоните в полицию, — сказала она, добравшись докуда-то, где были люди. — Пусть сообщат фрау Кларе Бонг, что ее воспитанница жива и зд… пока не знаю, здорова ли, но стоять могу. (Юмор и силы возвращались к ней.) Еще скажите полиции, что Великодержавная Служба Безопасности занимается киднэппингом на территории Аустрии, а также проводит допрос свидетелей с нарушением прав человека. И дайте мне воды…

Мужики смотрели на нее так, как тетя Клара посмотрела бы, застукай она Юнче с дымящейся сигаретой. Потом один из них воскликнул по-великодержавски:

— Вот это да, молоденькая! Заграничная шлюха! Надо «плечевым» сказать, что у них завелась конкуренция. Сколько? — деловито спросил он.

Юнче покачнулась. И как устояла? Но смогла:

— Вы ошибаетесь. Я попала в беду. Довезите меня, пожалуйста, до ближайшего патрульного поста.