— Он их убивает? — спросил я.

— Он в них тычет.

Ей тоже было противно.

Тень приблизилась, и я перестал ее видеть как тень. Это был человек с погонами тени. Он улыбался и помахивал указкой.

Вот женщина с голыми ободранными локтями подняла голову и заглянула ему в лицо. Ее обкусанные губы растянулись в улыбке. Так в последний раз улыбаются детям их куклы, прежде чем дети ради интереса бросают их в огонь. Человек с погонами тени приостановился. Он смотрел на женщину с веселым удивлением. Потом пожал плечами и протянул к ней указку. Чпок!

— Чему он улыбается? — спросил я.

— Он узнает этих людей. Ему смешно, что они лопаются, а назавтра снова ползут к нему. Одни и те же!..

Человек с указкой был в двадцати шагах. Смотрю, а скрипачка на него идет. Я ее окликнул, а она как во сне. Смычок поднимает, как будто фехтовать с ним хочет. А человек-то с указкой — невысокий такой. Лысоватый и с морщинками возле губ. Мне он понравился. Ну, думаю, ему бы клерком работать или страховым агентом, людей-то уговаривать. Таким всегда верят. А он в это время указкой, как тросточкой, помахал, будто скрипачке дорогу расчистил, а она идет. Ну, я догнал ее:

— Ты чего хочешь делать? — спросил я.

— Я хочу, чтобы его не было.

— Кто это?

Она так отвечает, как будто я и так все давно знаю:

— Как — кто? Это президентская программа.

Смотрю, у нее слезы потекли. Ну, я слушаю, а сам на человека с указкой-то поглядываю, что он делать собирается. А он будто устал махать по сторонам, встал и стоит себе.

— Почему он программа? — спрашиваю.

— Сначала я тоже не понимала, — сказала она. — Когда поняла, то перестала спать по ночам. Потом захотела тоже так… Потому что это программа, которая делает россиян счастливыми и преуспевающими. Если они устали, то появляется он… Тык! Программа всегда знает, кого куда направить. Человек, который часто бывал в плохом настроении, не находил себе места, беспокоился, — лопается, как мыльный пузырь, а потом просыпается обновленный и забывает все лишнее… Его направили туда, где он нужен.

Ну, я после всего, что в Обновленной России повидал, этой новой ерунде не удивился. Только мне было дядю Андрея и Кабинетова жалко, как они перед обновленным Витькой расстилались. Взять бы, да надавать Витьке по морде…

— Ладно, — говорю. — А что, эти люди, которые ползут не первый раз, — они разве не обновляются? Почему их так много? И почему их не было видно, пока ты не заиграла?

— Их не было видно, потому что это тоже часть программы. К нам ведь из цивилизованных стран приезжают, из Китая, например. Нельзя им показывать, сколько у нас слабаков.

— Каких слабаков?

— На которых не действует президентская программа. Кто ничего не хочет делать сам. А только верит человеку с указкой… Что он сделает их сильнее, благороднее, добрее. А он — чпок! И назавтра им снова приходится ползти. Он ведь не умеет по-другому. Он только тычет.

— Вот, черт, — сказал я. — Давай уйдем. И сделай, чтобы я больше не видел эту программу. И указку.

Тут я почувствовал, какой холод вокруг скрипачки. Она выпрямилась.

— Не могу, — сказала она и усмехнулась. — Теперь это навсегда. Когда-то и я увидела указку впервые. Еще ее видели Старобабин и сержант Шнурко. Да и все, кто из того, старого мира. Мира, который не заснул…

Я помню, как мы с отцом, тетей Катей и Генкой впервые ехали по Нью-Йорку из аэропорта Кеннеди. Повсюду были пробки. Наш автобус подолгу застревал на перекрестках, и я помню, как я смотрел на новый город. Он тогда еще был сильный, а я оглядывался, как кошка, которую принесли на порог новой квартиры. А город встречал меня крепким американским рукопожатием.

Но вот, оказалось, что сила Америки не навсегда. И вот, кошка облизывается посреди обломков некогда нового и богатого жилья и чувствует себя настоящей хозяйкой в доме, раз уж не осталось никого из людей. Может, кошки тоже ненавидят своих хозяев, как русские всегда ненавидели Америку? Но нет, кошки хотя бы ласковы. Наверно, речь можно вести о злобной обезьяне с бритвой, которая точила эту бритву, да не успела прирезать человека — он сам ушел из жизни, повинуясь накопившейся усталости. Обезьяна машет бритвой и налаживает связи с такими же обезьянами, строит с ними цивилизованное общество.

Хорошо, что никто, ни скрипачка, ни президентская программа не знают этих моих мыслей. Мне стыдно перед самим собой. Животным я никогда не был, а американцы не были моими хозяевами. Но я начал было жить в том самом доме, который развалился потом у меня на глазах, придавив не только американцев, но и мою семью. Лучше бы в меня, действительно, ткнули президентской указкой и заставили забыть о годах жизни, потраченных на обезьянью злобу.

Ошибка.

Если обезьяне нравится строить цивилизованное общество, обкарнывая бритвой все недостатки, которые обезьяне померещатся, то обезьяна не станет человеком и не построит новый дом…

Я последний раз взглянул на скрипачку, потом оценил расстояние до человека с указкой и снял куртку. Холодный ветер окатил меня со спины. Я взял куртку за оба рукава и махнул, пробуя ее тяжесть.

… Он был ловкий, этот тип с указкой. Несколько раз я чуть не попал под его удары. Хотя он, видимо, быстро понял, что ему не удастся уколоть меня, и он стал действовать свободной рукой и даже ногами. Наверно, он был растерян. Мне показалось даже, что в первые секунды он и не видел меня, как и я не видел его весь этот месяц. Я не силен в таких вещах, как обмен ударами. Поэтому я только уворачивался, не выпуская ни куртки, ни футляра, который так давно был у меня под мышкой, что я даже забыл положить его перед схваткой.

Все-таки он пытается действовать указкой, как рапирой. Хотя даже он сам, наверно, не знал, куда я попаду, если лопну, как мыльный пузырь. Да и лопну ли я вообще? В Америке меня приучили не ныть и не чувствовать себя слабаком.

Я ударил его курткой по лицу. Он сморгнул и отмахнулся указкой. Тогда я ударил его с другой стороны и понял, что он не успевает. А что теперь делать? На какую-то долю секунды он потерял ориентировку, и я зачем-то сделал шаг. Может, я хотел попробовать уронить его? Но он схватился свободной рукой за куртку и притянул меня вплотную. Я извернулся, и указка запуталась в куртке. И куртка исчезла со странным звуком, напоминающим треск ткани, но я был уверен, что ткань осталась цела…

— Осторожно! — крикнула скрипачка.

Что она делала — я не видел. Меня душил человек с указкой. Я даже не мог теперь уронить футляр от скрипки. Человек плотно прижал меня к себе. Я не пускал его указку ткнуть меня, но долго это продолжаться не могло.

И вдруг он исчез. Как мыльный пузырь. А я упал.

Скрипачка засмеялась.

— Я ткнула его смычком, — сказала она.

Я поднялся. Подобрал с земли указку. Она была теплая, и мне даже показалось, что она заряжена электричеством. Когда я провел по ней рукой, ладонь защекотало…

— Как все просто, — сказал я. — Один укол смычком… А что теперь? Указка теперь у нас. Теперь она не действует, без программы?

Скрипачка странно глянула на меня.

— Теперь мы сами — программа, — сказала она и взялась за конец указки. И не успел я что-либо сделать, как она ткнула себя острием в грудь. Я почувствовал, что по указке пробежала новая волна электричества.

— Я не исчезла, — сказала скрипачка.

И я увидел… Только что их не было, но теперь они появились. На плечах скрипачки были маленькие золотые погоны. Она расхохоталась.

— Ты чего смеешься? — спросил я, делая шаг назад.

Она глянула так, словно извинялась, но в то же время весело:

— Снова не понимаешь… Я всегда этого хотела, только человек с указкой не видел меня. А я хотела быть такой, как все. Счастливой. Веселой. Ходить на работу. Иметь друзей. И не видеть таких, как сержант Шнурко, Старобабин и… как я.

И тут вокруг стало легко.

— Стать как все? — переспросил я. — Поздно.

В этот вечер в Музее молодежи было шумно. Организатор Концов вновь собрал молодых писателей и поэтов.