Раны адвоката закрылись, как глаза. Он сел и изогнул свою злобу. Она с каждой минутой набирала силу. Преступники часто возвращаются на место преступления, чтобы вдоволь поржать. Решив проверить верхние этажи Высотки на Торговой, что пеномозглое братство должно было сделать сто лет назад, Спектр напряг свой труп и вышел.

Сидя за рулём ободранной грохочущей коповозки, Панацея пытался ускорить процесс привыкания ко всему подряд и безжалостному факту, что это всё настоящее. Лобовое стекло просеивалось песком на алюминиевом полу, и пыльный ветер выл в кабине. Он поглощал детали.

Бенни Танкист выглядел мрачным и опустошённым, когда поднял комбат магнум 66 на уровень благодарного взгляда Панацеи. Его курносый ствол из нержавейки сиял, как ложка.

Водитель и пассажир были связаны двумя толстыми серебряными браслетами, цепочкой и смущением Бенни.

Панацея продолжал рассказывать, тщательно избегая любого упоминания BP гипноза и самовнушения. Бенни сам по себе решил прийти к нему на помощь — молодец. Наручники, конечно, простая маскировка, на случай, если их остановят и придётся отбрёхиваться — «перевожу опасного преступника в другой штат, братишка, отсюда и наручники».

Но взломщик не мог перестать хвастаться своими достижениями в Молоте. Демографическая пушка, которую Блинк полюбил словно давно утраченную мать, была вирусом, выплавленным Панацеей в кузнице своего возмущения. Она воспроизводила себя в форме оружия и заражала улицы так, чтобы их можно было захватывать и выжигать одну за другой, чтобы весь закон и большая часть дня принадлежали Панацее. Торговая была полностью забита, и он видел достаточно отчаянных и тупых, чтобы знать — мало кто научится оставлять оружие в покое.

— Мило, а? — Он сверкнул улыбкой в слишком реальный ствол курноса Бенни. — Я могу привести всё в порядок — я умею. Нарушение времени. Я кое-что присвоил, понимаешь? Боссы твоего босса убьют за это, и я один знаю, где оно лежит. Тебе больше не надо будет оставаться подпевалой Блинка. Преступление не обретает бытиё за гранью закона — это закон обретает бытиё внутри преступления. Новые ингредиенты не требуются, Бенни, — просто перенастрой свою среду. Все что-нибудь воруют. Но пусть это считается выражением твоей самобытности и требованием эволюции. Вот как преступление становится искусством, через привнесение ощущения абсолютной специфичности.

Грязное и напудренное стеклом лицо Бенни откликнулось не враз, его сухие, потрескавшиеся губы раскрылись, как мешок с трупом.

— Что ты хочешь учудить?

Пока Блинк и Герион смотрели со второго этажа, из башни толпоудовлетворителя вылез другой человек. Не в первый раз Блинк не мог поверить в доказательства, представленные ему. Там внизу был Брут Паркер — убийца, развлекающийся в этом районе. Блинка и Гериона немедленно арестовало любопытство — что этот ублюдок делает?

Паркер тянул старый уличный череп, застрявший между гусеницей и задним колесом. Он вынул его и быстро побежал вперёд, согнувшись, чтобы царапать им по бетону, словно обломком мела размером с футбольный мяч — за ним оставалась тонкая белая полоса. Стремительно управившись с первой линией, он пошёл на второй заход.

Блинк и Герион обменялись хмурыми взглядами и посчитали представление дешёвкой.

Паркер во дворе писал что-то длинными тонкими штрихами. Он работал быстро, пыхтя и без привычной сдержанности. Потом отбросил череп, поднял на них взгляд и указал на дело своих рук.

— И что это значит? — спросил Блинк.

Герион вгляделся. Надпись гласила «ОГНИ МЁД».

— Генри, написано «огни мёд». Мёд — такая отрыжка пчёл.

— Я знаю, что такое мёд. — Блинк моментально утратил выражение. — «Огни мёд». Что это вообще — киллерский сленг такой? Что это вообще есть?

— Эй, Генри, остынь.

— Кого-кого, но только не меня проси остыть, эта турбообезьяна разнесла берлогу в нижнем округе. Теперь он бросается больными упрёками — швыряется в меня осетром. Только глянь на него.

Они посмотрели на Паркера, тычущего в надпись, — по глазам его за зеркальными очками ничего нельзя было прочитать.

— Он говорит, что я тут жгу мёд, да, как грязный ребёнок, не отрастивший систему ценностей! Мать его, он оскорбляет полицейского на службе! — Блинк выхватил пистолет Узи из-за пояса у Гериона, распахнул бойницу в блочном окне и принялся стрелять с одной руки. Паркер бросился бежать, взлетел на танк и головой вперёд нырнул в люк.

— Здорово он, — добавил Блинк, когда обойма опустела.

Звон танкового люка подвёл итоги.

— Хорошо сработано, Генри, — сказал Герион.

— Спасибо, Телл. Теперь, мне кажется, настала пора рассказать тебе одну маленькую подробность. Дай другую обойму. — Герион протянул магазин, и Блинк перезарядил Узи. — Про этого близнеца. Телл, это не совсем чтобы близнец — скорее это большая проблема.

В отражении Данте в ракетонепробиваемом стекле появился Данте Второй. Данте подошли друг к другу и положили ладони на гладкую поверхность — стекло задрожало.

— Так ты жив, значит, — сказал Данте. Данте Второй обнаружил, что слышит его как колокол, хотя стекло не меньше ярда в толщину. — Я не слишком качественно тебя застрелил.

— Не бичуй себя по этому поводу, — проворчал Данте Второй, махнув в сторону окровавленного бинта, — застрелил ты меня здорово, мне просто попёрло, приступ воли к жизни. Ты как?

— Ужасно. Ты где спёр эти отвратительные штаны?

— С охранника. А ты что напялил, Локоть?

— Серферские. А что, не нравится? Нашёл в танке. Знаешь, я осторожный покупатель.

— Осторожный на тему как бы за что не заплатить, да? Они не чёрные — не подходят к плащу.

— Ну, у меня хотя бы есть плащ, мальчик в пижаме. Я вижу шрамы у тебя на груди и дырку в голове от гаечного ключа — Роза постаралась, а?

— Я первый там был.

— Я заметил.

— Эй, ничего личного.

— Личного? Дурень, помнишь, кто я такой? Посмотри на свою причёску, растрёпа.

— Ты не лучше по ту сторону лица. Не хочешь спросить, как дела у Розы? Скажу тебе: она злится.

— Отлично, просто отлично. Я заезжал к ней домой, видел руины — приехал сюда с Паркером.

— С Паркером? Ты идиот? Мы нарисованы в самом верху его списка на подарки.

— Я в курсе, поверишь ли.

— Да, с ним мы движемся к финалу «Оружейного Безумия».

— А? РОЗА ТЕБЕ НЕ КАКАЯ-НИБУДЬ БЕСХРЕБЕТНАЯ ЦЫПОЧКА.

— Что? Ты говоришь про римейк?

— Да, 92 года… Мне больше нравится, чем от 49.

— Как он может нравиться больше 49?

— Джозеф Г. Льюис?

— И что? Да, Джозеф Г. Льюис. Помнишь долгие кадры во время погони? Изнурённая болотная сцена без музыки?

— А, затусуй её себе в очко.

— Мы с тобой один человек, и как ты можешь предпочесть римейк? И вообще, как он может понравиться хоть кому-нибудь? И с каких пор?

— С самого… — Данте выглядел озадаченным, — …этого утра.

Данте Второй не мог думать. В его голове разросся пронзительный, полувоспринимаемый свист, словно вибрировали атомы.

— Не понимаю.

— Знаю, поганая тема, я погрузился во тьму так же глубоко, как и ты.

— А, шут с ним, — слушай, я познакомился с Эдди Гаметой.

— Шутишь.

— Знаешь же, что не шучу. Он осел в Высотке, мучает топоры.

— Гамета. Как у него дела? Что он сказал?

— Всё и ничего, Локоть. Шутка — пыль и цель.

— Что? — Данте Второй едва слышал его за звоном в ушах. Образ Данте размывался в пятно. — Что с тобой творится?

— Оно того не стоило, — объявил Данте, и когда Данте Второй схватился руками за голову, стекло пошло паутинкой трещин, расходящихся от ладоней Данте.

Паркер ошибался насчёт механизма контроля огня, который был цел и выключен. Броня танка состояла из стальных секций, перемежающихся слоями композитного свинца, керамики и обеднённого урана, который между тем экранировал софтвер контроля огня. Пушка была жива.

Перекинув выключатель и увидев, как пульт стрельбы засветился, словно предапокалиптический городшафт, Паркер в первый раз пожалел, что не следил за технологией прекрасного оружия. Он увидел сетку, квадраты которой вспыхивали и гасли в случайном порядке, как дисплей свободного игрового автомата. Он нажал по пуску стрельбы, и ничего не случилось. Дисплей вспыхнул словами «надвигающееся препятствие/корректировка схожести». Эта соломинка сломала его терпение. Что случилось с прямыми действиями?