Он удивленно заморгал, потом пробормотал:

– Как и ты для меня. Но тебе жену благодарить надо за то, что отказывала всем остальным мужчинам, которых предлагал ее отец.

Не сказав больше ни слова, он пошел в сторону, а я стоял и качал головой.

– Пагош? – позвал я. Он обернулся. – Ты можешь убедить и Тули сойти на берег?

В его глазах вспыхнуло веселье.

– Зависит от того, что скажет твоя жена, – поддразнил он меня, – доверяет ли она тебе настолько, чтобы отпустить его?

Когда мы наконец остались на судне одни, я не мог найти слов, чтобы нарушить возникшее молчание. Асет раскладывала тюфяки, выполняя работу служанки, словно была рождена для этого. Я какое-то время наблюдал за тем, как ровно она укладывает их рядом друг с другом – только так их и можно было вместить у поднятой грузовой палубы – а потом взялся помочь. Но слишком поздно. В ответ она улыбнулась и позвала меня:

– Садись рядом, чтобы скрыться от ветра, и выпьем вина – отметить новое начинание.

– В-вина? – с запинкой произнес я.

Асет показала на глиняную флягу, вставленную в узкий угол в носу лодки, где соединяются ее борта.

– Это подарок от Пагоша, в дополнение к ценному совету.

Я скрестил ноги, согнул колени и плюхнулся рядом с ней.

– Он считает, что празднование по-настоящему важных событий помогает их запомнить и дает возможность лелеять воспоминания целый год.

– Пагош так немногословен, и я всегда слушаю, что он говорит, – сказал я, глядя, как она достает пробку из фляжки. – А ты как считаешь?

– Я всегда считала его чрезмерно мудрым. – Она дала мне две глазурованные чашки и наклонила флягу, чтобы наполнить их. Потом я отдал ей одну. – Пусть твой ка живет вечно, Тенра, и пусть твои глаза всегда светятся счастьем.

– И твои, – прошептал я. Мы одновременно наклонили чашки, глядя друг другу на губы. Я всегда плохо подбирал слова, подобающие случаю, так как мне нужно было время поразмыслить, но я постарался сказать что-нибудь, чтобы этот день запомнился.

– Я не подготовился и не могу подарить тебе золота или драгоценностей, но руки у меня не совсем пусты. – И я ушел к ящику с медицинскими свитками, в том числе с теми, что написал сам. Я взял их с собой, так как не хотел оставлять эти страшные доказательства там, где на них кто-нибудь может наткнуться. Тот свиток, что я искал, уже стал мягким от частого разворачивания.

– Я боюсь, что ценности тут особой нет, – объяснил я, кладя папирус ей на ладони, – разве что ты убедишься, что я не стал жертвой твоего плана. – В глазах Асет вспыхнуло любопытство, и я думал, что она сразу же развернет свиток, но она спросила:

– Что там?

– Стихи. Мои. – Она все еще ожидала, глядя на меня. – Я старался различными способами описать, насколько я тебя люблю… люблю с того дня, как стал домашним врачом твоего отца, и по сей день. – Я улыбнулся, вспомнив ночь, когда Асет упрекнула меня в том, что я не позволю своему ка говорить, и как долго я работал над своим первым стихотворением про возможность.

– О, Тенра, почему ты никогда не говорил мне об этом?

– Как я мог? – спросил я, надеясь, что она поймет, что и я жил только наполовину.

Асет снова протянула руку и дотронулась до моего лица, а я положил свою ладонь на ее, чтобы она не убирала ее.

– Можно я сейчас прочту несколько стихотворений про себя?

– Как хочешь. – Я отпустил ее руку и поднял флягу, чтобы заново наполнить наши чашки, а Асет расположила свиток так, чтобы поймать последние лучи солнца, льющиеся с неба в золотистую полоску. По выражению лица Асет я догадывался, какое именно стихотворение она читает: по тому, как она сводила брови, по мелькнувшей игривой улыбке, и, наконец, по изгибу губ, сдерживающих смех. Потом она внезапно напряглась, и я испугался, что мои слова могли шокировать или обидеть ее.

– Что такое? – спросил я. Вместо ответа Асет положила свиток и посмотрела на меня – не с мимолетным детским интересом, а с негасимой радостью женщины, уверенной в том, что сильно любима. И мне было все равно, пусть даже мне лишь казалось, что ее прекрасные глаза светятся любовью ко мне.

Солнце умерло, и совершенно внезапно пришла ночь, в огромном темном небе ожили звездочки, а мы сидели молча, потихоньку пили вино, наблюдая за тем, как лунный свет расстелил на воде серебряную дорожку.

– Любить – значит верить в богиню, – прошептала Асет; это была строчка из стихотворения, которое я написал всего два дня назад. – Муж мой, кажется, ты слишком долго заботился о моем ка, и совсем забыл про ах, дух, который ускоряется, стоит только тебе войти в комнату. Иногда, когда я замечала, что ты идешь ко мне через сад, сердце мое начинало биться настолько сильно, что я почти не слышала того, что ты мне говорил. Мне постоянно хотелось смотреть в твои карие глаза, чтобы видеть, как в них появляется нежная любовь, которую ты ко мне питаешь. Или как-нибудь вызвать ту медленную улыбку, которой ты улыбаешься только мне, и почувствовать теплый свет, заполняющий все мое тело, изгоняющий из меня и разум и волю.

Как я мог быть настолько слеп?

Но надолго я над этим задумываться не стал, ибо в тот миг ощущал в себе невероятную жизненную силу, любовь – и страх – боялся, что у меня разорвется сердце. Так что я обнял Асет и сказал ей правду, позволив губам направлять мои руки, губы и тело.

Только однажды разум приостановил мое желание, – я вспомнил ее детское тело, которое пытался охладить водой. Мне вдруг показалось порочным то, что теперь я пытаюсь возбудить ее настолько, чтобы она горела желанием – таким желанием, которое могу удовлетворить только я. Когда я помедлил, Асет тоже замерла.

– Это из-за того, что со мной сделала та старуха?

Я прижал ее покрепче, чтобы она слышала, как бьется мое сердце.

– Меня переполняет желание, а еще – страх сделать тебе больно. Но есть и опасение, что если мы будем продолжать без пауз, я могу прийти к кульминации раньше тебя.

– Я не настолько хрупкая, чтобы защищать меня от моего же удовольствия, Тенра. Помнишь, мы обещали учить друг друга?

– Каждое слово, сказанное тобой прошлой ночью, отпечатано в моем сердце, – ответил я. И мы продолжили, время от времени приостанавливаясь, чтобы конец получился более ярким.

Потом я приобнял Асет, не желая отпускать ее даже теперь. Когда наши тела остыли, я потянулся за одеялом, чтобы накрыться, и заметил, что она уже уснула. Но я долго не засыпал, смотрел на звезды, из-за которых было светло, почти как днем, и пытался понять, где сон, а где реальность. Мысленно я вернулся в прошлое, к тому, какой была моя жизнь, прежде чем в ней появилась Асет. И понял, что она придала моему существованию не только направленность, но и цель, и что без нее этот мир был бы таким же бесцветным, как и окружающая пустыня.

Когда я открыл глаза в следующий раз, звезды сияли на небе все так же ярко, и я подумал, не приснилось ли мне, будто кто-то разрисовывает мою грудь кисточкой из мягкого пуха. Но теперь-то я не сплю и все еще чувствую, как она путешествует вокруг соска, потом вокруг другого, пока они не затвердели. Через секунду кисточка направилась в другую сторону, через грудную клетку и дальше по животу. Все внутри сжалось и кровь подступила к чреслам – словно тело реагировало на чью-то команду. Что же это за мрачная фантазия, мучающая меня и во сне? Я опустил руку и наткнулся на мягкие кудри.

– Асет? – прошептал я, так как не был уверен, что она проснулась и понимает, что делает.

– Ш-ш, не шевелись, – прошептала она, не отрываясь от исследования моего тела, и не осталось такой части, по которой она не провела бы волосами, гибкими пальцами и нежными влажными губами. Каждый раз, когда я поднимал руку, чтобы дотронуться или погладить ее, Асет останавливала меня, не разрешая мне отвлекаться от приготовленного для меня праздника ощущений, и тогда я отдался ее нежным рукам.

Асет опустила голову, оставляя губами и быстрым языком горящий след, а когда она дошла до моего набухшего члена, движения стали медленными и нежными. Я был погружен в дымку ожидания, и все тело вздрогнуло от неожиданного удовольствия, когда ее рот охватил меня. И когда экстаз, заливший мои чресла, был готов к тому, чтобы вырваться наружу, Асет отстранилась, оставив меня между этим миром и другим, и я не мог двинуться ни вперед, ни назад. В следующий миг она перекинула через меня ногу, оседлала мои бедра и медленно поднялась, дразня и мучая меня набухшими нижними губами, а потом наконец впустила меня в свое влажное отверстие на всю глубину. Бесконечную секунду она лежала совершенно неподвижно. Потом, рассматривая при лунном свете мое лицо, снова начала скользить вверх и вниз. Когда дело приблизилось к концу, я сделал рывок вверх, в то время как Асет опускалась вниз, – схватив ее руками за бедра, я прижал к себе изо всех сил, чтобы она почувствовала то мгновение, когда я прольюсь в нее. Когда я кончил, Асет упала вперед, щекой мне на сердце, и стала слушать, как неистово оно бьется.