– Видишь, как она топорщит перья в предвкушении убийства? Она чувствует приближение того возбуждающего момента, когда взлетит в поисках добычи. Ради этого она живет, даже если приходится проводить все остальное время под темным капюшоном, ожидая и голодая, так как кормят ее лишь тогда, когда она прилетит с тяжелым грузом.

– Значит, правду говорят, – спросил я, раз уж друг предоставил мне такую возможность, – что мужчинам нравится подчинять себе самку сокола, потому что они видят в ней дикую покинутую женщину?

– Возможно, – согласился он, когда мы несли птиц туда, где собрались остальные, – но все же самая притягательная женщина – одновременно и дикая, и скромная. И по правде говоря, мой воздерживающийся друг, у тебя яйца сморщатся от заброшенности, если ты не будешь исследовать такое на собственном опыте.

Мы уже слишком близко подошли к остальным, чтобы отвечать в том же духе, так что я придержал язык до того времени, когда можно будет дать достойный ответ. Меранх, огромная охотничья собака Царя, стоял рядом с хозяином, лениво помахивая хвостом, когда Тутанхамон гладил его по висящим ушам. Поводка на нем не было – он слушался команд.

– Мне нравится приезжать сюда, – сказал Фараон человеку, которого я не узнал, – потому что охотиться там, где дичи не слишком много и нет того, что птица любит больше всего, – вот настоящий вызов для моего Небесного Гора. Разумеется, в это время года количество перелетных птиц в наших полях снижается. – Он бросил взгляд на меня и живо улыбнулся, а я вспомнил, что они с Асет – одной крови. – И все равно я позволю вам досчитать до десяти, прежде чем выпущу в небо своего Небесного Гора.

– Я тоже, – согласился Хикнефер.

Мена было возразил, но Тутанхамон поднял руку:

– Это вполне маат. Наши птицы знают территорию, а ваши нет. – Свободной рукой он нащупал кожаные ремешки на ногах своей птицы, и золотой сокол затанцевал в предвкушении. – Будем ли заключать договор, что тот, чья птица первая принесет живую дичь, ставит кувшин лучшего вина?

Таким образом он скрыл свое приобретенное высокомерие за врожденной щедростью, и впервые я увидел в этом человеке бога. Я улыбнулся, надеясь дать ему что-то такое, что стало бы для него такой же редкостью, как его подарки для меня, – дух дружбы.

– А хозяин птицы, которая первая принесет ему добычу? – поинтересовался я на случай, если действия его ястреба окажутся несовершенными. – Может, пусть тоже ставит вино?

Тутанхамон рассмеялся:

– Согласен.

Он подождал, когда и Мена с Хикнефером его поддержат, затем мы с Меной встали рядом, чтобы выпустить птиц одновременно, а Тутанхамон и Хикнефер отошли на некоторое расстояние и сделали то же самое. Как только с птиц сняли капюшоны, Фараон начал считать, – сопровождаемый хором возбужденных криков и хлопаньем крыльев.

Через какое-то мгновение он стянул капюшон, и все мы благоговейно замерли, наблюдая, как его сокол поднимается в синее небо. Что человек мнит безрассудно небрежным, для сокола – совершенный контроль: природа создала эту птицу так, чтобы она могла подниматься выше и выше в потоках и переменах ветра.

Тишина была почти зловещей – только вдалеке поскрипывали упряжи наших лошадей, а птицы, одна за одной, описывали в воздухе круги, переворачиваясь на вершине каждого вверх ногами, демонстрируя изящество и грацию, которыми не обладают другие животные. Или человек, прикованный ногами к земле, даже когда идет по дороге в вечность. Может, у жрецов просто не хватило воображения сделать так, чтобы человек мог парить – хотя бы вместе с Шу, богом воздуха, и Нут, богиней неба, – и таким образом Амон сделался завистливым богом, обиженным на собственных братьев?

Красавица Мены первая начала пикировать, прервав широкую петлю и преследуя маленькую цаплю, – у этой птицы легкие кости, поэтому она может подниматься кругами меньшего диаметра. Цапля – достойный противник, ибо соколу для того, чтобы подняться выше жертвы и поразить ее, приходится взлетать большими кругам и на более высокой скорости.

Фараон стоял поодаль от остальных с волнением на лице, отрывисто дыша, пока Красавица Мены не поднялась над своей жертвой и не взмыла вверх с пустыми когтями. К тому времени Небесный Гор Тутанхамона поднялся настолько высоко, что казался лишь темным пятнышком на сияющем небе. Какое-то время он планировал, меняя направления, ловя то один поток воздуха, то другой. Потом вдруг сложил крылья, подался вниз, словно кивая Владыке Двух Земель, и резко пошел к земле, демонстрируя великолепную скорость и мощь.

Я слышал даже, как ветер ерошит ему перья, пока он не изменил угол нырка и не направился прямо к нам, набирая скорость. Когда я заметил, что он готов атаковать дичь, мне показалось, что это солнце играет на золотых перьях птицы. Но в следующий миг я услышал громкий треск, который раздался где-то поблизости, развернулся и увидел, что молодой Фараон пошатнулся на месте. У него задрожали веки, потом он закатил глаза и упал, словно тряпичная кукла.

Мы с Меной одновременно бросились к нему, а остальные замерли от ужаса. Или невозможности поверить. Кроме Хикнефера, который мучительно взвыл и упал на колени рядом со своим другом.

– Не трогайте его! – крикнул Мена. Я сорвал с себя передник и скомкал его, потом упал на колени и прижал ткань к щеке Фараона, по которой текла кровь, а Мена прижал пальцы к выемке у основания гортани. – Неглубоко. И слишком быстро. – Он осмотрелся, ища Эйе, который стоял как вкопанный на том месте, где мы его оставили. – Привези его колесницу! – заорал Мена. – Надо как можно скорее вернуть его во дворец. – Старик развернулся и побежал по песку, а Мена повернул Фараона, чтобы снять тканевую повязку с головы, и обнаружил вздутие размером с гусиное яйцо. – Возможно, удар только лишил его сознания на несколько минут, – прошептал он. Но мы не забыли звук когтей сокола – будто камень попал по полой тыкве, – когда он ударил по черепу молодого Царя. – Подними плечи, а я подержу голову. А Хикнефер возьмет за ноги. – Нубийский Принц лишь кивнул, а по его смуглым щекам лились слезы. – Держи под коленями и бедрами, – добавил Мена, – надо поддерживать нижнюю часть тела.

Эйе поднял облако пыли, развернул колесницу Тутанхамона и задом подъехал к нам.

– Кто-то из нас должен его держать, – сказал я Мене. – Слава богам, его колесница больше обычных, иначе она бы не выдержала двух стоящих человек, уж не говоря о третьем, если он лежит на спине. Кто-то должен держать его, а моих приказов во дворце слушаться не будут. Так что поезжай вперед, подготовь носилки.

Я протиснулся мимо него, уперся ногой о бок колесницы и прислонил к груди голову и плечи Тутанхамона. Меранх тоже попытался забраться, но Мена оттолкнул его, потом закрепил петлей кусок веревки, протянув ее через открытую площадку, от поручня к поручню, чтобы я мог за нее держаться.

– Скачи назад по беговой дорожке. Тогда его не будет так трясти, – сказал он Эйе. – И не теряй времени. – И убежал за своими лошадьми.

Дорога показалась мне бесконечной. Я старался ехать так, чтобы Фараон оставался неподвижен, принимая всю тряску на себя. И все это время следил за ним, не пошевелится ли он сам – рукой, ногой, или хотя бы дернется веко. Но мысленно я вернулся к тому моменту, когда Тутанхамон снял капюшон со своего золотого Небесного Гора. Я будто вновь увидел, как тот поднимается выше и выше, а потом отвесно летит к земле. И тогда я понял, что правда крылась в том мгновении, когда я отвернулся. Я попробовал закрыть глаза, попробовать, может, уши вспомнят то, чего не могли вспомнить глаза, – и я услышал, как тишину пустыни нарушил скрип упряжи, шепот перьев на ветру и мягкий, еле слышный свист. Не высокий и резкий, а тихий, словно мурлыканье кошки. Такой сигнал сокольничий мог использовать, чтобы не испугать птицу, пока она ест, но достаточно громкий, чтобы сокол понимал, что этот призыв означает кормежку. Или то был всего лишь ветер, дующий сквозь расселину в голых камнях?

Когда я снова посмотрел на лицо молодого Царя, глаза его были широко открыты.