— Остановитесь!

Зеленое с белым такси пронеслось через стоянку и вывернуло на шоссе. Я попытался поймать машину, но вокруг было пусто.

Мне пришлось вернуться в гостиницу.

Мне нашли номер, и прежде чем подняться к себе, я оставил у портье записку для Марка:

"Судя по всему, ты передумал возвращаться в Нью — Йорк. Я пробуду здесь до завтрашнего утра. Если тебе нужен билет, позвони. Мой номер 7538. Лео".

В номере на полу лежал зеленый ковер, две двуспальные кровати были застелены цветастыми оранжевыми с зеленью покрывалами. Там же находился гигантских размеров телевизор и окно, которое не открывалось. От цветовой гаммы мне стало совсем тошно. Я вспомнил, что обещал позвонить Вайолет, даже если будет очень поздно, и набрал нью-йоркский номер. Она ответила после первого же гудка. Я рассказал ей, что случилось, она молча слушала, потом спросила:

— Неужели он все наврал?

— Не знаю. Чего ради он тогда вызывал меня в такую даль?

— Может, у него не было другого выхода и он не знал, как быть? Лео, ты позвонишь мне утром?

— Конечно.

— Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Ты удивительный.

— Приятно слышать.

— Я даже представить себе не могу, что бы я без тебя делала.

— Ты бы со всем замечательно справилась.

— Неправда. Если бы не ты, я бы пропала.

Я помолчал несколько секунд, потом сказал:

— Я тоже.

— Ну, значит, и от меня хоть какой-то прок, — почти прошептала она. — А теперь постарайся хоть немного поспать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Из-за голоса Вайолет меня вновь охватило возбуждение. Я пошарил в мини-баре, извлек оттуда маленькую бутылочку виски и включил телевизор. На мостовой лежал труп мужчины. Я переключил канал. Женщина со взбитыми волосами рекламировала электрошинковку. Над ее головой высвечивались гигантские цифры телефонного номера. Я все ждал звонка от Марка, выпил еще один виски и в результате заснул перед телевизором, чуть-чуть не досидев до конца "Вторжения похитителей тел". Меня сморило на том месте, где Кевин Маккарти мчится, не разбирая дороги, по ночному шоссе, а мимо с визгом проносится грузовик со своим жутким грузом. Когда телефон зазвонил, я спал уже несколько часов. Мне снился высокий блондин, карманы которого были набиты крохотными пилюлями, и когда он мне их показывал, они копошились у него в ладони, как гусеницы.

Телефон звонил. Я посмотрел на часы. Начало седьмого.

— Это Тедди, — прозвучал голос в трубке.

— Позовите Марка.

— Миссис Джайлз спит.

— Разбудите его, — сказал я.

— Она просила вам кое-что передать. Вы записываете?

Диктую: Айова-Сити. Записали? "Холидей Инн", Айова — Сити.

— Послушайте, мне необходимо поговорить с Марком. Это займет пару минут. Я сейчас спущусь к вам в номер. Скажите Марку…

— Ее нет в отеле. Она здесь, со мной, в аэропорту.

— Марк летит с вами? В Айову? А что там, в Айове?

— Могила моей матери.

Джайлз повесил трубку.

В аэропорту Айова-Сити было пусто, только несколько человек приезжих в теплых куртках катили куда-то свой багаж. Куда все подевались? Как выяснилось, чтобы попасть в город, надо было вызывать такси, а потом двадцать минут стоять на ледяном ветру и ждать машину. Девица на регистрационной стойке в Миннеаполисе отказалась сообщить мне, значатся ли среди пассажиров семичасового рейса на Айова-Сити Марк Векслер и Тедди Джайлз, но время вылета совпадало со временем нашего с Джайлзом телефонного разговора. Я позвонил Вайолет из аэропорта, и она попросила меня немедленно возвратиться в Нью-Йорк, но я уперся. Я решил ехать дальше. Из окна такси Айова показалась мне плоской, бурой и унылой. Под низким, затянутым тучами небом безлесные грязно-коричневые дали лишь изредка перемежались островками нерастаявшего почерневшего снега. Где-то на горизонте я разглядел ферму с торчащей вверх силосной башней и почему-то вспомнил Алису и ее припадок на сеновале. Что я рассчитывал здесь найти? Что я должен сказать Марку? Мои руки и ноги немилосердно болели. В шею вступило так, что голову было не повернуть. Чтобы просто посмотреть в окно, мне приходилось разворачиваться всем корпусом, от этого ломило поясницу. Я зарос щетиной, на одной брючине откуда-то взялось пятно, которое я заметил только утром.

— Из самого песок сыплется, а гляди-ка, ждешь чего-то, ищешь… А чего? — спрашивал я себя. — Искупления?

Слово "искупление" возникло не случайно, но я еще не мог объяснить, что за ним стоит. Почему мне все время казалось, что на дне моих мыслей чья-то смерть? Чья? Чужого мальчика, которого я вообще не знал, которого видел всего раз. Я даже не мог бы точно сказать, как он выглядел. Неужели меня пригнал в Айову Рафаэль, которого еще называли Я? Ответа на этот вопрос у меня не было. Но к тому, что я не знаю ответа на собственные вопросы, мне было не привыкать. Чем больше что-то занимает мои мысли, тем быстрее это "что-то" улетучивается, подобно пару, поднимающемуся из пещерных глубин сознания.

В гостинице стоял запах промозглой сырости. Так пахло в бассейне Молодежной иудейской ассоциации, куда я ходил плавать, когда мы только-только переехали в Нью — Йорк. Я смотрел на толстуху с желтыми кудельками, сидевшую за регистрационной стойкой, и вспоминал гулкое эхо доски для прыжков в воду, пружинившей у меня под ногами, и мокрые плавки, которые я стягивал с себя в полутемной раздевалке. В холле так сильно пахло хлоркой, словно невидимый бассейн пропитал собой стены, ковер и обивку кресел. На толстухе красовался бирюзовый свитер с вывязанными розовыми и оранжевыми цветами устрашающих размеров. Я не знал, как поточнее сформулировать вопрос. Про кого мне спрашивать: про двух молодых парней или про бледного тощего мужчину и высокую девицу? Я решил начать с имен.

— Векслеры? — отозвалась толстуха. — Есть. Уильям и Марк.

Я опустил глаза. Боже, какая низость! Отец и сын!

— Они сейчас в номере?

Я уперся взглядом в табличку с именем, приколотую к необъятной груди. На ней значилось: "Мэй Ларсен".

— Ушли. Где-то с час назад.

Толстуха чуть наклонилась вперед. В ее водянистых глазках сквозило пронзительное любопытство, которого я старался не замечать. Нужно было снять номер.

Мэй Ларсен внимательно изучила мою кредитную карточку.

— Они вам письмо оставили.

Она протянула мне ключ и конверт.

Я отошел, чтобы не читать при ней, но чувствовал, как толстуха буравит меня взглядом. В конверте лежала записка.

Как выяснилось, Мэй Ларсен случайно слышала, что Марк и Джайлз собирались прошвырнуться по магазинам, и сообщила мне об этом. Она указала мне ближайший торговый центр в нескольких минутах ходьбы от гостиницы. В любой другой ситуации я, разумеется, никуда бы не пошел, а остался бы в отеле, но перспектива провести не час и даже не два в холле под бдительным оком толстухи показалась мне просто немыслимой. Я побрел по закоулкам маленькой туристической зоны, очевидно не столь давно подвергшейся реставрации с учетом последних американских представлений об очаровании старины. Я смотрел на затейливые скамеечки, на голые деревья, на кофейню, предлагавшую капучино, кофе-латте и эспрессо. Дойдя до конца переулка, я повернул налево и оказался перед торговым центром. У входа посетителей приветствовал заводной Санта-Клаус, восседавший над праздничной витриной. Он поклонился и скованно помахал мне рукой.

Я не помню, сколько прошло времени, сколько я бродил между стоек с разноцветными рубашками, болтающимися платьями и стегаными пуховиками, которые даже на вид были куда теплее моей шерстяной куртки. Мишура и разноцветные лампочки вздрагивали у меня над головой, когда я переходил из одной секции в другую. Торговые марки были сплошь знакомые, в каждом американском городе, и большом и маленьком, их магазины чуть не на каждом углу, а уж в Нью-Йорке-то их вообще пруд пруди, и тем не менее, когда я бродил между отделами Gap, Talbotsи Eddie Bauer,где мне за каждой стопкой одежды мерещились Марк и Джайлз, я вновь чувствовал себя чужаком. Сетевые магазины, переливающиеся огнями на пустынных равнинах американской глубинки и поэтому заметные, в Нью-Йорке почти не бросаются в глаза. На Манхэттене их аккуратные логотипчики вынуждены соперничать с тысячами выцветших вывесок давно не существующих компаний, которые просто руки не доходят снять. Они пробиваются сквозь шум, копоть и мусор улиц, сквозь разноголосицу и вопли многоязычной толпы. В Нью-Йорке тебя заметят, только если ты будешь вести себя как буйнопомешанный: заметен отморозок, швыряющий в стену бутылки, заметна орущая тетка, размахивающая зонтиком. Глядя в тот вечер на собственное отражение то в одном зеркале, то в другом, я себя не узнавал. На фоне жителей Айовы я выглядел изнуренным евреем, бредущим сквозь толпу раскормленных гоев. Одновременно с приступом мании преследования в моем мозгу клубились странные мысли. Из головы не шли могилы, надгробные плиты, покойная мать Джайлза, каламбурчик из записки — "7-Я" / "семья" и Марк, разгуливающий в женском парике. Я вдруг почувствовал себя абсолютно выпотрошенным. Поясница разламывалась, мне нужно было на воздух. Я чуть не опрокинул пластмассовый контейнер, набитый лифчиками. К горлу подкатила тошнота, и мне пришлось остановиться. На мгновение я ощутил во рту рвотный привкус.