Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Мэтти, мне неловко докучать вам, — сказала она церемонно, — но письма должны быть каждый день.

— Ну, это-то очень даже ловко, — улыбнулся Мэт.

Он никак не хотел отпустить мать и стоял, тесно прижавшись щекой к ее ключице, потом задрал подбородок и сказал:

— А вот стоять так и правда неловко.

Эрика и Вайолет все не могли успокоиться и тщетно напоминали мальчикам про то, что надо чистить зубы, мыться и ложиться вовремя. Это еще на какое-то время оттянуло наш отъезд. Подойдя к машине, я оглянулся. Мэт с Марком стояли на широком выкошенном лугу за главным корпусом. Над их головами привольно раскинулись ветви могучего дуба, сквозь которые светило полуденное солнце, блестевшее на подернутой рябью поверхности озера. Первую часть пути машину предстояло вести Биллу, так что я сел сзади, рядом с Вайолет, обернулся и смотрел, как все время, пока мы петляли по длинной дороге до шоссе, две фигурки на лугу становились все меньше и меньше. Мэтью стоял с поднятой рукой и махал нам. Издали он казался совсем малышом, одетым во все не по росту. Из широченных шортов торчали худые ноги, тонкий стебелек шеи торчал из хламиды футболки. Он так и не надел бейсболку, а сжимал ее в руке, и я видел, как ветер треплет клок его волос.

Часть вторая

Восемь дней спустя Мэта не стало. Пятого июля, приблизительно в три часа пополудни, они сплавлялись на байдарке по реке Делавэр — Мэт, еще шестеро мальчишек и трое вожатых. "Тройка" Мэта налетела на камень и перевернулась. Мэта выбросило в воду и швырнуло головой о валун. От удара он потерял сознание, захлебнулся и утонул, утонул на мелководье, прежде чем его успели вытащить. Долгие месяцы мы с Эрикой скрупулезно восстанавливали ход событий, пытаясь найти виноватого. Сперва мы винили Джейсона, вожатого, который был кормовым, потому что все тогда решили считаные сантиметры, и, направь этот парень байдарку буквально на пять-шесть сантиметров правее, столкновения бы не произошло. А два сантиметра левее — и они бы налетели на камень, но зато Мэт не ударился бы головой об этот проклятый валун. Потом мы думали, что виноват Расти, мальчишка, сидевший посередине. За какие-то секунды до столкновения он вскочил со своего места и принялся вихлять перед Джейсоном задом. В эти-то секунды кормовой и упустил из виду мель и пороги прямо по курсу. Когда Джим и еще один паренек по имени Сайрус вытащили Мэта из воды, они думали, что он просто захлебнулся. Джим начал делать ему искусственное дыхание рот в рот, вдувая воздух в его бесчувственное тело. Они поймали на шоссе машину, и водитель, некий мистер Ходенфильд, помчался с ними в ближайшую больницу. Она оказалась уже не в Пенсильвании, а в штате Нью — Йорк, в городке Калликун, муниципальная больница имени Гровера М. Херманна. Все это время Джим ни на секунду не переставал делать Мэту искусственное дыхание. Он нажимал ему на грудь, а потом снова и снова вдыхал ему воздух в рот. Но в больнице врачи сказали, что Мэт мертв, и констатировали смерть. Какое нелепое слово: "констатировали". Мэт умер раньше, еще на реке, но там, в приемном покое, врачи произнесли эти слова, и все было кончено. Констатация превратила смерть в свершившийся факт.

В тот вечер в нашей квартире зазвонил телефон. Трубку сняла Эрика. Я стоял там же, на кухне, буквально в метре от нее. Я видел, как она изменилась в лице, схватилась рукой за край стола, чтобы не упасть, и выдохнула в трубку одно только слово:

— Нет!

День выдался жаркий, но кондиционер мы почему-то не включали, и с меня градом катился пот. Глядя на Эрику, я взмок еще больше. Эрика что-то черкала в блокноте. Руки у нее прыгали. Она слушала голос в трубке и молча хватала ртом воздух. Я знал наверное, что речь шла о Мэте. Эрика повторила слова "несчастный случай". Увидев, что она записывает адрес больницы, я кинулся в прихожую за бумажником и ключами от машины. Меня трясло как в лихорадке. Когда я вернулся в гостиную с ключами в руке, то услышал голос жены:

— Лео, этот человек, он сказал… Он сказал, что Мэт умер.

Я перестал дышать и зажмурился. Я произнес про себя слово, которое Эрика на кухне произнесла вслух, — "нет!". К горлу подкатила дурнота. Колени тряслись, я уцепился за стол, чтобы сохранить равновесие. Ключи в моих пляшущих пальцах звякнули о деревянную столешницу. Я сел. Эрика стояла напротив, не отпуская край стола. Я поднял глаза от ее побелевших костяшек к застывшему искаженному лицу и снова услышал голос жены: — Мы должны к нему поехать.

Я сел за руль. Мое внимание было целиком поглощено белыми и желтыми полосами на черном асфальте шоссе. Я мог сосредоточиться только на этих полосах, исчезающих под колесами машины. Солнце било сквозь ветровое стекло и заставляло меня щуриться даже сквозь темные очки. Рядом со мной сидела женщина, которую я не знал, — бледная, неподвижная, онемевшая. Сейчас я понимаю, что мы с Эрикой видели его в больнице и что он показался нам очень худым. Ноги были коричневыми от загара, но лицо стало другого цвета, с синими губами и серыми щеками. Это был Мэтью, и вместе с тем это был не Мэтью. Мы с Эрикой ходили по кабинетам, беседовали с медэкспертом, о чем-то с кем-то договаривались. Нас все время окружала удушливая атмосфера почтительности, которая возникает вокруг людей, в чью жизнь вошло горе. Но дело было в том, что мир вокруг перестал быть настоящим. Когда я вспоминаю о событиях той недели, о похоронах, о могиле, о людях, которые пришли на кладбище, мне все кажется мелким, уплощенным, словно у меня изменилось зрение и окружающая меня действительность лишилась объема.

Наверное, это отсутствие глубины объяснялось тем, что я не верил. Знать правду — это еще не все. Мое естество не принимало смерти Мэта. Я каждую минуту был готов к тому, что сейчас откроется дверь и он войдет. Я слышал, как он ходит у себя по комнате, как поднимается по ступенькам. Однажды я услышал, как он зовет меня:

— Пап!

Его голос звучал настолько отчетливо, словно он стоял в шаге от меня. Осознание шло очень медленно, скупыми дозами, в те мгновения, когда что-то пробивало брешь в дурацких декорациях, заменивших для меня окружающий мир. Через два дня после похорон, бродя по квартире, я вдруг услышал какие-то звуки из комнаты Мэта. Я подошел к двери. На его кровати лежала Эрика. Натянув на себя одеяло, она раскачивалась взад-вперед, вцепившись руками и зубами в подушку. Я подошел и сел на краешек. Она продолжала раскачиваться. Наволочка была вся в мокрых пятнах от слез и слюны. Я тронул ее за плечо, но она рывком повернулась к стене и закричала. Хриплый, гортанный вой рвался у нее из глотки:

— Ребенок, ребенок мой! Убирайся! Убирайся! Где мой ребенок?!

Я убрал руку. Она лупила кулаками по стене и по матрасу. Два слова опять и опять прорывались сквозь рыдания и вопли:

— Ребенок! Ребенок мой!

Каждый ее вопль словно прокалывал мне легкие, и я переставал дышать. Я сидел рядом, слушал, как она хрипит, и понимал, что боюсь. Боюсь не ее горя, а своего. Звук ее голоса врезался, вгрызался в меня, я впустил его внутрь себя.

Да, говорил я себе. Все правда. Все на самом деле. Я действительно слышу эти звуки.

Я смотрел на пол, и мне представлялось, что я лежу на нем. В голове стучало: надо перестать. Просто перестать.

Ужас был в том, что я ссохся. Сам себе я казался древней высохшей костью. Я завидовал Эрике, завидовал ее способности молотить кулаками и кричать. Я так не мог. Все, что я мог, — это дать ей выкричаться. Под конец она затихла, уткнувшись головой мне в колени. Я сидел и смотрел на ее помятое лицо с красным носом и запухшими глазами. Я дотронулся пальцами до ее щеки и повел их дальше, к подбородку.

— Мэтью, — произнес я, обращаясь к ней, и повторил еще раз: — Мэтью.

Эрика подняла на меня глаза. Ее губы дрожали.

— Господи, Лео, — пролепетала она, — как же нам теперь жить?

Дни тянулись медленно. Наверное, ко мне приходили какие-то мысли, но сейчас я не могу вспомнить ни одной. Я сидел. Я не читал, не плакал, не раскачивался, даже не шевелился. Я просто сидел в том кресле, где частенько сижу сейчас, и смотрел в окно. Я смотрел на машины, на прохожих, нагруженных покупками. Я всматривался в желтые такси, в туристов, облаченных в шорты и майки. Просидев так несколько часов, я шел в комнату к Мэту и трогал его вещи. Я ни разу не взял ни одну из них в руки, просто водил пальцами по камням, которые он собирал, открывал ящики и прикасался к его футболкам, клал ладонь на нераспакованный рюкзак, из которого так никто и не вынул грязную одежду. Я ощупывал его незаправленную постель. В течение всего лета мы не убирали его кровать и не переставляли в комнате ни единого предмета. Часто под утро Эрика приходила туда и ложилась. Иногда она вдруг перебиралась в его постель среди ночи. Иногда — нет.

39
{"b":"150700","o":1}