— Это отличительная черта аландцев, — объяснял он обычно. — Моя настойчивость.

— Хочу такой же дом! — воскликнула Лорелей Линдберг, едва увидела виллу, так красиво расположенную на снежной равнине, среди деревьев, заснеженные ветви которых образовывали замечательный рельеф на открытом ясном среднеевропейском пейзаже. Дом стоял словно на блюде и был похож на картинку в мозаике «Альпийская вилла в снегу, 1500 деталей».

На заднем плане были различимы высокие горы — серые и голубые альпы, их белоснежные вершины четко вырисовывались в солнечных лучах на фоне синего неба.

Лорелей Линдберг, Аландец и их маленькая дочка — ну да, у нее была заячья губа — шли по тропинке в пятидесяти метрах от того самого дома, что стоял на другом краю поля. Они были одеты так, как и подобало в конце шестидесятых выглядеть представителям сливок общества после катания на лыжах, а маленькая девочка даже более шикарно. На ней были сапожки-луноходы, и это на пять лет раньше, чем они вошли в моду и стали на короткое время массовой продукцией, так что их стало возможно купить по приемлемой цене даже в самых обычных магазинах.

— Это можно устроить, — сказал Аландец спокойно, обнял Лорелей Линдберг за талию и привлек к себе, мягко, но решительно, с присущим ему энтузиазмом, который порой граничил с безумием, но который он в тот момент все же смог сдержать.

Это был продуманный жест, один из их многочисленных коронных номеров, Аландца и Лорелей Линдберг, которую он любил безумно «как телец свою телку»… «или как их там называют?»… «ведь не коровой же, просто Линдбергская корова?»… такими вот фразочками они порой перекидывались до бесконечности, к ужасу окружающих. Лорелей Линдберг знала повадки, словечки и жесты своего Аландца. Она ценила проявления его любви и платила ему тем же. Она ведь его тоже любила, в этом не было никакого сомнения.

Можно устроить. Сейчас, например, в этот самый миг, прямо тут, в Средней Европе. Лорелей Линдберг не сомневалась, что она получит то, чего хочет. Ей важно было знать: что бы она ни попросила — все исполнится. В этом не было ни эгоизма, ни расчета — просто такова была их история любви, и такой она и останется — до самого конца. Давать и брать, брать и давать. Настоящие конкретные вещи.

Можно устроить. Этими словами Аландец хотел еще раз показать Лорелей Линдберг, какой он на самом деле. Аландец, настоящий мужчина, из правильного материала. Тот, кто способен совершить невозможное. Претворить мечту в реальность. Любую мечту, особенно ее. Тот, у кого большие слова не расходятся с большими чувствами. Тот, кто говорит И делает.

— В нашей любви живет Аландец, — вот еще и это он любил повторять снова и снова. И чтобы придать вес своим словам, добавлял почти с вызовом: — Я не шучу.

У Лорелей Линдберг было весьма смутное представление о том, кто такой Аландец. Она всего-то двоих в жизни и встречала — братьев, но совершенно разных. Она никогда не бывала на Аландских островах. Даже их с Аландцем свадьба состоялась на материке, во вполне заурядной обстановке. Ни разу нога моя не ступала на остров Аланд.Так она обычно говорила, поначалу вроде радостно и с каким-то ребячливым вызовом, чтобы поддразнить Аландца, а со временем, много позже, когда их брак находился уже на последнем издыхании, с явной запальчивостью.

— Что такого особенного в этом Аланде?

Но это уже в ту пору, когда и у Аландца прошла охота вечно твердить одно и то же. Он уходил в охотничий кабинет и молча чистил свое ружье. Втыкал длинные цыплячье-желтые шомпола в дуло и водил туда-сюда. Но это было позже, когда между Аландцем и Лорелей Линдберг больше не осталось пространства для слов.

— Орангуташа ты мой! — крикнула Лорелей Линдберг весело и благодарно, много лет назад, в альпийских горах в Австрии. Она была не столь речиста, как Аландец, но умела ловко подбирать всякие дурашливые ласковые прозвища своему мужу.

У маленькой девочки, в сапожках-луноходах, не было столько ласковых прозвищ, у нее их почти совсем не было. Она порой задумывалась об этом в своих «мрачных думах», которым частенько предавалась, хоть ей и было тогда всего девять лет.

Аландец стоял в снегу и смеялся. И Лорелей Линдберг тоже смеялась. Не так-то просто описать те сцены и разговоры: они казались бессмыслицей, но на самом деле приводили в движение решающие силы.

Потому что, несмотря ни на что, Лорелей ЖЕЛАЛА множество вещей, а Аландец, несмотря ни на что, БЫЛ мужчиной, стремившимся претворять в жизнь сказанное. Так что все это оказалось не пустыми словами. Напротив, как оказалось, именно они определили их судьбу.

И все произошло именно так, как уже тогда предчувствовала та страшненькая девочка с заячьей губой.

Девочка на снегу. Мужественный союз двоих — Аландец и Лорелей Линдберг — произвел к тому времени лишь одного ребенка (но их и не должно было быть много). Единственный ребенок, в том смысле, который вкладывала сама девочка — та, которая с лихорадочным упорством пыталась все определить и разложить на составные части, в своем неизбывном одиночестве, которым было отмечено ее раннее детство, до знакомства с Дорис Флинкенберг.

Маленькая угрюмая девочка с заячьей губой, серенькая мышка-уродец. И даже то, что робость и неуверенность часто свойственны детям, чьи родители принадлежат сливкам общества, не могло служить этой девочке утешением. Особенно сознание того, — пусть до встречи с Дорис Флинкенберг она это и скрывала, — что она все-таки нормальная.

По многим причинам. Прежде всего потому, что она не хотела. Не хотела, чтобы ее утешали. Находила в высшей степени противоестественное, но явное удовольствие в том, чтобы обходиться без утешения. Сандра Заика, ничтожное Я. Но все же Я с большой буквы, очень большой. В скобках. Или (как она сама любила выражаться, когда заводилась) — постскриптум. PS PS PS PS. Так было о ней записано. Хотя и это тоже очень большими буквами.

PS PS PS PS. Ее звали Сандра.

Тем солнечным днем на австрийском горнолыжном курорте, где Лорелей Линдберг нашла дом, который определит ее судьбу — ее и ее семьи, — Сандра, по обыкновению, стояла в сторонке в своих огромных сапогах, которые она себе выпросила, увидев их в витрине дорогущего дизайнерского бутика, где продавали эксклюзивные модели будущей моды. Сапоги смотрелись так классно, что она просто должна была их иметь: она дернула маму за рукав и застыла как вкопанная… А когда мама, не обращая внимания, зашагала дальше по улице, девочка устроила одну из своих суперистерик. Тогда Лорелей Линдберг вернулась, вошла за ней в магазин и купила сапоги. Надо признать, модель оказалась не очень-то удобной, и ноги в них буквально сваривались, потому что внутри они были сшиты из необычного искусственного материала (это тепло было девочке вовсе ни к чему, ведь ей нравилось считать себя замерзшей). И так она стояла, эта девочка, и задумчиво изучала здание.

Невероятно— первое, что пришло ей в голову. Позже, пытаясь точно определить, когда именно возникло это чувство, она будет клясться, что она подумала так именно в тот самый момент, когда впервые увидела злосчастную альпийскую виллу на другой стороне заснеженного поля.

Это было какое-то спортивное здание. Прямой четырехугольник с коричневой плоской крышей. Широкая коричневая медная полоса под невыносимой плоской крышей неизвестно зачем обрамляла весь дом. Наружные стены были увиты какими-то зелеными вьющимися растениями, так что невозможно было разглядеть, какого они на самом деле цвета; об этом можно было лишь догадываться: серые, оштукатуренные, обшарпанные, отвратительные.

И все же: что бы там ни было на фасаде — это никакой роли не играло. Потому что единственное, что бросалось в глаза и врезалось в память, — это лестница. С широкими длинными ступенями, которые вели к тому, что, по всей видимости, было главным входом в дом, находившимся на втором этаже. Впрочем, его не очень хорошо было видно с того места, где стояла маленькая девочка и думала свои мрачные мысли.