На улице, по дороге в подземный танцклуб «Алиби», Сандра думала о ней, американке. Она словно была окружена ею, по-настоящему. Ее сестрами. Ей следовало бы узнать ее получше, разузнать о ней поподробнее.

Но раз это не получилось, можно судить о человеке и по его семье. Но сам человек по-прежнему останется кем-то другим, таким, какой есть — или был. Американка.

Походить в ее мокасинах. Это единственный способ.

— Иногда я себя спрашиваю, Сандра, — сказала в заключение Никто Херман, — чем вы, собственно, занимались? Вы двое — Дорис и ты, — когда были вместе?

Ботинки у бассейна.

Ага, вот, значит, как.

Твое последнее известие, Дорис. Спасибо за это.

Итак: незначительную часть того короткого времени, которое Сандра прожила в городе у моря, она посвятила дешифровке тех сведений, которые ей давало окружение. Прежде всего — Кенни и Рита, поскольку они почти все время были рядом.

Хотя Риту и не надо было дешифровывать. Она выражалась с шокирующей прямотой. И пусть это и не было приятно, так было легче. Известно было, кто она такая (говно). Известно было, чего от нее ждать (ничего, ничего, ничего).

А вот с Кенни — все наоборот. Если Кенни говорила «да», Сандра была уверена, что она имеет в виду — «нет». Все, что говорила Кенни, имело второй смысл. Особенно когда она старалась быть максимально любезной.

— Она безнадежна, — вздыхала Кенни в компании Риты за стеной. — В ней нет жизни. Она словно мертвая.

— Она помешалась на самой себе, — констатировала Рита. — На своем патетическом личике с расщепленной губой, которое она дни напролет рассматривает в зеркале.

— Какая расщепленная губа?

— Маленькая девочка с заячьей губой. Разве ты не слышала?

— Нет, расскажи.

Из Возвращения Королевы Озера, глава 1. Где началась музыка?

А… Королева Озера и я; потом мы отправились странствовать по свету, чтобы заработать денег. Мы были стриптизершами в Токио, на Иокогаме и на Аляске. Там, на Аляске, мы едва не дошли до отчаянья. Одним непроглядным новогодним днем в трейлере. Разве так мы себе все представляли — наши планы, нашу музыку? Так что мы уселись и задумались. А потом дали наши новогодние клятвы. Я записала это в записной книжке на страничке августа этого нового года: Арена Уэмбли. Из этого ничего не вышло. Ну почти.

В те месяцы в городе у моря, прежде чем Сандра исчезла, она часто слонялась по городу и предлагала себя. Она перебывала во множестве комнатенок, где жили молодые студенты со всей страны. С ними она знакомилась на дискотеках в подвальном этаже самого большого студенческого общежития в центре города у моря. Это место называлось «Алиби» — весьма говорящее название.

Секс. Она заработала герпес и чесотку и узнала новый вид одиночества. Она не выдержала. Ни парней, ни одиночества. Она не выдержала этих студенческих каморок, которые пахли одиночеством, грязным бельем или выросшими парнями, их неуверенностью и неумелым сексом. Большинство парней слишком много пили и/или приехали из сельских дыр, где сексуальность считалась чем-то постыдным и вульгарным, — этого Сандра не могла понять, хотя вряд ли бы стала утверждать, что секс — это нечто прекрасное и естественное, — вовсе нет, вовсе нет. Она использовала секс, чтобы пробудить что-то в себе — но был ли это секс, в таком случае?

Она не выдержала, но, похоже, так и было задумано. Может быть, в этих комнатушках она повстречала что-то от самой себя? Что-то, что было хуже стыда и сексуальной распущенности.

И даже, когда это было хорошо — во всяком случае, НОРМАЛЬНО, — этого было недостаточно. Сандра вдруг поняла, что не может жить без Дорис-внутри-себя. Это было все равно что отрезать у себя какой-то жизненно важный орган (могла она так сказать? «В ней нет жизни» или — «она словно мертвая»).

Из этого ничего не вышло. Она должна жить с Дорис. Другого выхода нет.

Когда ей надоели студенты, Сандра сменила место, ОХОТНИЧЬЮ ТЕРРИТОРИЮ, как сказал бы какой-то идиот (Пинки?). Она стала наряжаться более вызывающе, краситься так, чтобы не оставалось никаких сомнений в ее намерениях. Она хотела стать «посвященной». Она выходила на охоту за «посвященными».

Это была такая игра.

Она посещала бары в отелях и определенных кафе в стратегически выбранное время, отелей было много, но особенно один, который нельзя назвать вымышленным именем, так как название его слишком важно: он назывался «Президент». Например, во время обеда или того, что в светском обществе называется время коктейлей (она понятия не имела, что это так называется, но заметила, что некоторых мужчин это забавляло — а это были мужчины настоящие, а не болваны-переростки, — когда она рассказывала им всякие россказни о маме, папе и самой себе на среденеевропейском лыжном курорте, об увлекательной жизни сливок общества и о том, как трудно после этого прижиться на новом месте. После такой-то жизни).

Иногда она шла с ними в гостиничный номер, иногда лишь в туалет, иногда к автомобилям на парковках под высотными домами. Иногда она говорила нет, когда они только начинали распаляться. Иногда притворялась, что возмущена их аморальным поведением.

— Так чего же ты там сидишь?

— Я жду папу, — пищала она.

Иногда она произносила какие-то длинные и непонятные фразы по-французски.

Заработанные деньги Сандра складывала в конверт, который хранила за подкладкой в своем чемодане (который по-прежнему таскала за собой). Пожалуй, слишком очевидный тайник, так что, когда деньги пропали как раз накануне того дня, когда она покинула квартиру в городе у моря, Сандра ничуть не удивилась.

Итак, сначала она откладывала деньги.

Не на что-то особенное. Просто копила.

У нее ведь было все, чего душе угодно.

Сандра начала посещать лекции в университете. Она записалась на тот факультет, на который легче было попасть. Она прошла вступительное собеседование, где от нее потребовалось лишь ответить на вопросы, точно и исчерпывающе. Что в данных обстоятельствах не составило труда. Надо было лишь прочитать или догадаться.

Никто Херман наверняка заламывала бы руки в отчаянье, узнай она, как плохо шла у Сандры учеба. Случалось, Сандра вспоминала: Никто Херман на краю бассейна в доме на болоте, в те дни, когда Аландец был в отъезде, и никто не знал толком, чем он занят. Но скоро они узнают. Он вернется домой. С молодой женой.

С сестрой Никто Херман, с Кенни.

— Я не могу быть тебе матерью, — говорила Никто Херман. — Считай меня лучше своей крестной. Доброй феей.

Никто, которая убеждала ее в важности планирования и целеустремленности, необходимости сосредотачивать мысли на той задаче, которой занят, и ни на чем другом, необходимости иметь цель, как промежуточную, так и главную, всепоглощающую, красиво записанную на бумаге или в тетради.

— Время тебя ждать не станет, — сказала Никто Херман позднее, в своем кабинете в городе, в начале осени. Она закурила сигарету и подняла бокал с темно-красным вином: — За тебя, Сандра. Вот так. Существуют короткие решающие моменты: не успеешь и глазом моргнуть, а они уже пролетели. Не успеешь и рта раскрыть, а их уже у тебя отняли. И ты их не удержишь. Так это бывает, Сандра. Не успеешь и рта раскрыть… Не растрачивай попусту свое время.

И Никто Херман опустилась на кровать — матрас в углу комнаты в маленькой квартирке на краю города. Давно уже наступила осень.

Женщины в чрезвычайных обстоятельствах.Это начиналось совсем иначе. Ранней осенью Сандра навестила Никто Херман в ее кабинете, и та предложила ей работу, она была исполнена решимости, планов и энергии. («Я еще тренируюсь для марафона. Это тяжелая и интенсивная программа».)

— Я должна написать мою диссертацию, — сообщила ей Никто Херман уже в конце лета, когда стало ясно, что Сандра и Кенни переедут, и Аландец тоже. И Никто Херман даже не поморщилась, когда вскоре стало ясно, что Аландец отправляется в плавание по семи морям.