— Что, по-вашему, вызвало взрыв?
— Рейнольдс скажет, что причин столько же, сколько шахтеров.
— А кто такой Рейнольдс?
— Новый начальник рудника. — Дарби с отвращением сплюнул. — Он отказался выдать подпорки для потолка. Сказал, что ставить подпорки — непроизводительный труд, то бишь никакой прибыли. Уж теперь-то Рейнольдс узнает, что такое непроизводительный труд.
Он посмотрел вверх, где медленно уменьшался кружок света.
— В таверне мы пели про него песню. Говорят, ее придумали в городе, но она прямо-таки о нем. Вот этот куплет мне нравится больше всего.
По-прежнему глядя вверх, он затянул с серьезным лицом кающегося грешника:
Кабы распороть его толстый живот
И в адскую бездну груди заглянуть,
Лишь черное сердце на целую грудь
Покажет нам ирод, паук, живоглот.
У шахтеров поэзия совсем другая — это суровая песня о суровом хозяине, спетая после смены такими грязными губами, что каждый глоток эля приправлен угольной пылью. Дарби внезапно прервал пение и усмехнулся — кажется, над собой. Он неуклюже протянул руку:
— Как вас зовут?
— Виктор Оленберг. — С какой легкостью мои губы произнесли это имя, с какой легкостью я пожал ему руку! — Я знаю, что ваша фамилия Дарби.
— Да, Джон Дарби. Вы молодец — рискуете ради нас жизнью, а у самого ребенок родился, да еще и жену потеряли… Спасибо вам.
Потерял жену.Он уже дважды это повторил. Я нащупал браслет, сплетенный для меня Лили.
— Вы поступаете точно так же, — возразил я.
— Но я шахтер, а вы нет. У вас ведь куча причин остаться наверху. Я бы не обиделся, хоть и сам попросил. Мне до сих пор не верится, что вы на ногах. Я же видел, что пуля сделала с вашим плечом. И знаю, сколько крови вы потеряли.
Я отвернулся.
— В основном это была ее кровь, — хрипло сказал я и вспомнил, как просил его избавиться от червя. — А где…
— Отнес к жене пекаря. Она кормилица. — Дарби похлопал меня по руке. — Мужья часто ненавидят ребенка, из-за которого умерла мать. Но сын есть сын, пусть даже и калека. Через месяц оправитесь.
Но Лили и через месяц не воскреснет.
Клеть резко остановилась и свободно повисла в воздухе. От неожиданного рывка я расшиб голову о холодные железные прутья. Клеть билась о стенки шахты, вращаясь по кругу на конце каната. Потекли долгие головокружительные минуты, наконец мы снова начали медленно, толчками спускаться.
Дарби посмотрел вверх на отверстие шахты — уже величиной с игольное ушко.
— Небось, выдержит, — сказал он. — Это же только первый заход. Опускать вручную было бы слишком долго.
Снизу послышалось журчанье воды.
— Что это?
— На дне зумпф. Двигатель качает воду наверх. Видите это? — Он поднес лампу к стенке шахты: вдоль всей ее длины пролегала труба. — Наверное, лопнула при взрыве, — сказал он, когда шум стал громче.
— Что это означает?
— Шахта будет затоплена, и ее уже не восстановишь. Но это произойдет не так быстро, тут нечего беспокоиться. Беспокойтесь лучше о том, чтобы не задохнуться от недостатка кислорода, чтобы рудничный газ не взорвался прямо перед лицом и чтобы вас не засыпало при обрушении.
Он мрачно усмехнулся.
Прежде чем миновать пробоину в трубе, Дарби велел повернуться спиной, чтобы защитить лампы от воды. Мы опускались все глубже и глубже, словно приманка на крючке в непроглядную пучину океана. Из-за дыма нечем было дышать. Дарби сильно закашлялся, потом вдруг выдернул из кармана шарф и обвязал им рот и нос.
— Надо было сделать это еще наверху. Надеюсь, это моя последняя оплошность на сегодня. Вам тоже кое-что понадобится. — Он принялся расстегивать рубаху, собираясь оторвать лоскут. Я накрыл его руку своей и покачал головой: мне ничего не мешало.
С глухим ударом мы достигли дна. Дарби не замечал, как мне больно набирать воздух в легкие, иначе бы отправил меня обратно. Выйдя из клети, он позвонил в колокольчик, привязанный к одному из прутьев. Веревка перестала спускаться.
— Уилл! Уилл Кобб! Пит!
Никто не откликнулся. Дарби махнул, чтобы я тоже вышел, затем снова дернул колокольчик. Клеть начала подниматься на поверхность.
Мы находились в большом зале с низким потолком, высеченным в скале. Хотя лампы у нас были неяркие, мои необычайно зоркие глаза видели намного дальше их маленьких световых кругов. От зала отходило несколько туннелей. Внутри каждого были проложены деревянные шпалы, ведущие в темноту. В главном зале установили стрелку, для того чтобы изгибать прямые пути, скрещивать с другими из остальных туннелей, а затем соединять в одну линию. Таким образом вагонетки с углем подгонялись из каждого туннеля к клети, а затем доставлялись на поверхность.
Узкие шипы вбили в стену вместо крючьев. На полу валялись всевозможные инструменты: лопаты, молотки, клинья и дрели. Здесь же лежали кирки с длинными и короткими рукоятками, а некоторые вообще без рукояток, заостренные с двух концов. Каждый инструмент применялся для различных целей: например, в том случае, если мало места и горняк вынужден прижиматься к земле или пробираться ползком в узком лазе, где можно откалывать лишь небольшие куски породы.
— Хорошо хоть лампа не потухла, — сказал Дарби. — Чиркать кремнем рискованно. — Он показал мне на экран вокруг фитиля. — Никогда не выпускайте пламя из этой сетки. Тут столько газов, что даже названий для всех не придумано: черный, удушливый, газовая смесь после взрыва… Если пламя уменьшается, возвращайтесь туда, где можно дышать. Вспыхивает — падайте на пол. Под потолком стелется рудничный газ. Он может взорваться, но иногда просто загорается. Угольная пыль тоже взрывается, если ее достаточно много и ей так захочется — безо всякой искры и без малейших предупреждений. Будто раздраженная баба с зубной болью.
Я кивнул. Лили преподала мне урок, после которого я хорошо понимал других мужчин.
— Теперь вы можете спросить: есть тут хоть что-нибудь несмертельное? — Дарби усмехнулся. — Отвечаю: нет.
— Что же мне искать?
— Следуйте по главному пути, чтобы не заблудиться. Зовите и прислушивайтесь, не откликнется ли кто. Покамест не обращайте внимания на лошадей, но помните: у каждой где-то поблизости должен быть погонщик.
Пол под ногами завибрировал, и вдалеке громыхнуло.
— Похоже на обрушение, — сказал Дарби и с негодованием выругался. — Рейнольдс поскупился на подпорки еще и в тех забоях, откуда уже добыли весь уголь. Или, возможно, схлопнулся один из дальних туннелей.
— Схлопнулся?
— Это когда порода смещается и пол подскакивает до потолка — словно рот захлопывается. Упаси Господи очутиться между этимигубками! Ну, а теперь вперед. Наклонитесь пониже, хоть вы и так сгорбились. Главное — держать лампу внизу. После этого последнего случая газа наверняка прибавится.
Он прошагал в темноту.
Я подождал, наблюдая за его тускнеющей лампой, прислушиваясь к журчанию зумпфа и слабому шуму лифта наверху. Из темноты Дарби окликал тех, кто еще мог его услышать.
Я вошел в туннель напротив того, куда направился Дарби. Держа лампу внизу, я пробрался вдоль грубо обтесанных стен и деревянных опор. Впереди пути сворачивали к обитой полотном деревянной двери, плотно пригнанной к земляному сводчатому проходу. Я открыл ее и позвал. Мои слова повторились эхом в бездонных глубинах. Никто не откликнулся.
За спиной послышались голоса, и я понял, что лифт доставил новую партию людей. Я замечтался, потрясенный увиденным, но затем ускорил шаг: мешкать было нельзя.
Некоторое время я двигался вдоль колеи. За главными дверьми было много других. Я расстроился, представив, что за каждой дверью сидят в ловушке горняки. Открыв пятую или шестую по счету, я шагнул внутрь. В глубине виднелась еще одна закрытая дверь.
Недолго думая, я поднял лампу, чтобы лучше рассмотреть опоры. Слишком поздно вспомнил я предостережение Дарби. Пламя вмиг выросло, будто в него подлили масла, и с резким треском вспыхнул потолок. Я упал на пол. В мгновение ока весь потолок был объят бурным морем огня. Я застыл на минуту, очарованный жуткой красотой, и задом пополз обратно. От усилия разболелось плечо, и вскоре кровь равномерно потекла из-под повязки.