Я решил не брать дурного в голову. В конце концов, что такое этот червь? Безымянная, безликая тварь — белая, мокрая, переросшая личинка.

Одним словом, чудовище.

Нет уж, я оберегал червя, пока мог. Пусть теперь Уинтерборн его защищает.

Еще один медяк и еще одна кружка. Скоро мне потребуется помощь сестры Марии Томас… Мне померещилось ее пухлое румяное лицо, но я не разобрал его выражения. Это видение заставило меня уйти из трактира.

Снаружи легкий ветерок донес плач младенца. Я выругался и продолжил путь на юг.

20 февраля

После полудня я увидел верхового, скакавшего мне навстречу с юга. Шагая по дороге один, я сбросил капюшон и наслаждался солнечными лучами, которые значили для меня гораздо больше, нежели просто тепло. Я издавна привык натягивать на себя одежду. От этой мысли стало досадно. Неужели люди хотели отнять у меня даже солнце? Сам воздух?

Расстояние между нами уменьшалось, и мне почудилось, будто всадник еще издалека смотрел на меня в упор. Я сошел с дороги, пропуская его, но он так резко осадил лошадь, что та встала на дыбы и лягнулась.

— Это вы! — воскликнул гонец, высокий и тощий, совсем еще ребенок. Он одарил меня широкой мальчишеской улыбкой и так обрадовался, что даже не нахмурился, присмотревшись к моему лицу. — Я загнал четырех лошадей, пока вас искал!

Спрыгнув на землю, он полез в карман:

— У меня записка.

— Я знаю, что там, — коротко ответил я и пошел прочь. — Как и все остальные в этом графстве…

Включая Уолтона. Неужто Лили забыла, как его клинок впился ей в щеку? Если уж она что-то задумывает, то начисто теряет рассудок.

— Нет-нет, это только для вас. — Он помахал письмом, запечатанным сургучом. — Мне заплатили, чтобы я сказал, что вы должны поехать в Данфилд, как только подойдет срок той женщины… хотя, на мой взгляд, — он заговорщицки понизил голос, — ей еще рано. Я старший ребенок в семье, а всего нас двенадцать, так что тех, кому пора, я на своем веку повидал. Но мне все равно заплатили, чтобы я это передал. И пообещали еще больше, если доставлю вот это.

Он всучил мне конверт. Я хотел порвать его, не читая, но посыльный ухватил меня за запястье.

— Если прочитаете, — с надеждой сказал он, — она удвоит сумму.

Я полез в карман.

— У меня тоже есть деньги.

— Ну хотя бы прочитайте. — Он зачесал назад редкие волосы, слипшиеся от пота, и вытер пальцы о штаны.

— Тебе наказали дождаться этого?

Он кивнул.

— Вернись и скажи, что дождался. Откуда она узнает, так ли это?

Он уставился на меня:

— Я пообещал, что доставлю письмо и дождусь, пока вы его прочитаете.

— Так поздно в жизни повстречать честного человека, — вздохнул я. Ради мальчика я сломал сургуч. Я хотел просто сделать вид, будто пробегаю бумагу глазами, но взгляд уперся в краткую запись:

«Сначала я рожу его. Потом назову Виктором. А затем задушу».

Я сжал записку в кулаке, пожалев, что это не горло Лили.

Данфилд

22 февраля

Еще пару часов я продолжал двигаться на юг, пока мысли о черве не замедлили мой шаг и не вынудили меня повернуть обратно. Скрепя сердце я отправился на север. К полудню следующего дня снова повстречал на дороге всадника. Похоже, он не удивился, что я поменял курс, и сообщил, что теперь женщина хочет знать время моего прибытия. Проклиная Лили за то, что она предугадала мои действия, я ответил, что рассчитываю добраться до Данфилда на закате.

— Она сказала, что будет ждать на старой мельнице на окраине города. — Мальчик покачал головой и усмехнулся. — Что вам там делать, я не знаю. Мой батя всегда напивался, когда подходил срок. Но мне велели это сказать, и я сказал. Передам ваш ответ — и обратно на ферму. — Он вздохнул: приключение близилось к концу. — Хорошо еще, что сейчас не время сева, а то батя не отпустил бы.

Мальчик ускакал — вероятно, доложить Лили, когда я к ней вернусь.

Осталось совсем чуть-чуть. Но что мне делать в Данфилде? И зачем только я пошел?

Когда спустилась вечерняя прохлада, я еле доволок ноги до указателя на распутье. Дорога на Данфилд отходила под углом от главного пути. Я направился по этой тропе и на заходе солнца заметил сквозь деревья здания. Тогда я юркнул в лес и пошел вдоль дороги, чтобы не попасться никому на глаза. Слишком много людей слышали о том, что меня сюда вызывают: зря я пришел — это небезопасно.

Старая мельница стояла так далеко, что из города ее даже не было видно. Я рассмотрел темные пустые окна и приоткрытые двери, заросшие поздними сорняками, пожухшими зимой. Водяное колесо прогнило насквозь, обнажив голый скелет железных креплений. Колесо нависало над высохшим руслом — вот почему остановились большие жернова. Единственными работниками были пауки, ткавшие паутину в каждом углу, а единственными заказчиками — мыши, собиравшие последние крохи зерна.

Выброшенные жернова со стесанными пазами вставили в землю, выложив ими тропинку вокруг здания. Остальные лежали друг на друге беспорядочной грудой. Там-то я и уселся, как только стемнело и в одном из окон вспыхнул огонек. Я хотел удостовериться, что за мной не следят и что это не ловушка, придуманная Уолтоном. Но даже убедившись, что рядом никого не было, я еще долго оставался снаружи. Если я о чем-то и думал, то мыслей своих я не помню. Я просто ждал.

Спустя пару часов я подкрался ближе и обошел мельницу кругом. Оказавшись позади нее, я отыскал ответ на вопрос, как Лили добралась сюда из Таркенвилля: у боковой двери стояла изящная расписная карета, угнанная мною. Она была запряжена той же четверкой красивых лошадей. Я удивился, что все они целы и что Лили не загнала их до смерти, в отличие от тех, на которых мы выехали из Таркенвилля в самом начале.

Заметив меня, лошади фыркнули и отпрянули, однако не ускакали в панике.

Войдя в дом с темной стороны, я подождал, пока глаза — мои кошачьи глаза — привыкли к темноте. Затем прошел через молотильню, кладовые, кузницу, контору. Здание было заброшенным, каким и выглядело снаружи. Из-под двери пробивался свет.

Я распахнул ее. Там хранились негодные инструменты и прочий инвентарь: погнутая коса со сломанной ручкой, щербатые вилы, лопнувшие бочковые обручи, щепки, трухлявая мешковина.

Я открыл дверь пошире и лишь тогда заметил на полу рядом с лампой Лили. Она сидела, склонив голову, свесив руки по бокам и расставив ноги, похожая на тряпичную куклу, которую прислонили к стене. Лили скинула штаны и сапоги, оставшись ниже талии голой, не считая чулок.

Я присвистнул от изумления.

Она открыла глаза.

— Солнце зашло несколько часов назад. Я уже не ждала тебя.

Под курткой виднелась та же фермерская рубаха, ее нижний край опускался между раздвинутыми ногами, прикрывая лоно. На ткани проступало большое свежее пятно. Я спросил:

— Подошел твой срок?

— Я сама установила свой срок. Ах, Виктор, зачем ты так надолго оставил меня одну? — Она подняла руку, в которой сжимала ржавый железный напильник. — Смотри, что я нашла.

Она повернула напильник — на кончике блеснула влага.

— Я бы выскоблила его давным-давно. Но даже теперь трушу и боюсь малейшего укола. Хотя, возможно, мне просто нужно было чувствовать на себе твой взгляд.

Она задрала ноги, словно собираясь снова воткнуть между ними напильник.

Я не шелохнулся. Не мог сдвинуться с места.

Со сдавленным воплем она швырнула напильник через всю комнату и закрыла лицо ладонями.

— Что я наделала? — вскрикнула Лили.

— Только то, что пообещала в письме.

— Письмо. — Ее страдания были недолгими. — Я написала его еще в Таркенвилле сразу после твоего ухода. Потом я пожалела, что отдала его мальчику.

— Но ты сдержала слово.

— Ты сказал, что придешь на закате. — Она почти умоляла.

Сколько часов прождал я снаружи, пока она сидела здесь одна, думая, что я не приду? Ведь я чуть было не ушел.