Уинтерборн так ненавидел меня, что колебался с решением.

— Нет! — выкрикнул я.

На шею и плечи мне посыпались тумаки. От удара дубинкой под колени я рухнул на пол, как подкошенный. Пока человек с топором стоял наготове, Уинтерборн снова ударил меня пистолетом.

Я все время сдерживался, уверенный, что мне позволят объясниться. Но, ослепнув от собственной крови, я вырвался и схватил топор. Совершая последний человечный поступок, я сорвал лезвие с рукоятки и отшвырнул в сторону, иначе я бы начал кидаться с топором на всех подряд.

Двое из людей Уинтерборна пытались заслонить его от меня. Остальные нападали с таким остервенением, словно я был вредоносным животным, подлежащим уничтожению. Но их удары не усмиряли, а, наоборот, бесили меня. Я бил ногами по голеням, коленям, бедрам; лупил кулаками по ребрам и челюстям. Кости трещали, будто кастаньеты, мне хотелось танцевать под их аккомпанемент. Заметив, что Уинтерборн высвободился, я разбросал нападавших на меня, как мальчуган оловянных солдатиков. Я ринулся вперед. Уинтерборн прицелился и выстрелил. Пуля просверлила висок, обжигая болью.

В глазах потемнело.

— Быстрей, пока он не очухался!

Сзади послышался свист. Отступив в темноту, я развернулся и отбил занесенную надо мной дубинку, а затем, словно бык, прорвал оцепление. Кто-то запер стеклянные двери на веранду. Презрительно усмехнувшись, я закрыл ладонью лицо, пробил стекло и приземлился на каменные плиты. Кровь хлестала из виска и лба, а теперь еще и из ладоней, пораненных осколками.

Едва я встал на ноги, Уинтерборн крикнул:

— Фас!

Первая собака прыгнула на меня сбоку и повалила навзничь. Она вгрызалась в мои раны и впивалась клыками мне в горло. Я схватил ее за голову, сжал ребра коленями и свернул ей шею. Собака тяжело опустилась мне на грудь. Не успел я подняться, как примчались другие. Я размахивал обмякшей тушей, ухватив ее за лапы, и колотил прочих псов, упорно кидавшихся на меня. Мертвая голова била по живым, собачья кровь мешалась с моей. Вскоре животные съежились от страха и заскулили: эта тварь лишь с виду казалась человеком. Отшвырнув дохлую тушу, я вселил в них ужас — многолетняя дрессировка пошла насмарку.

Я истекал кровью, шатался и вздрагивал от боли. Нужно было найти укрытие, пока я еще что-то соображал. От пещеры больше не было никакого толку. Меня бы очень быстро выследили и загнали в угол. На подгибающихся ногах я добрался до леса и стал переходить вброд ручьи и речушки, заметая следы и смывая с себя кровь. Я еле ковылял. Перебираясь через широкий поток, я оступился, потерял равновесие и упал. Барахтаясь в ледяной воде, я привлек внимание всадника и приготовился к выстрелу.

— Помощь нужна?

Минутная заминка. Я кивнул, пытаясь вспомнить, где слышал этот голос раньше.

— Выходи из воды. Или так набрался, что на ногах не держишься?

Преподобный отец Грэм.

— Нет, я не пьян. На меня напали.

Я наполовину встал. Грэм со свистом выдохнул.

— Ты?! — Лошадь встала на дыбы, словно тоже изумилась. — Ты же убил мальчика!

Голова раскалывалась, в глазах темнело, я еле стоял. Вдали залаяла собака. Я решил воззвать к его религиозным чувствам.

— Меня оклеветали, как и вашего Христа.

— Не богохульствуй.

— Даже не думал.

Грэм наклонил голову, словно пытаясь лучше меня разглядеть.

— Тебя действительно создал человек?

Я взмахнул рукой, сделал шаг и упал навзничь. После долгих колебаний Грэм спешился и повел коня вдоль берега. От моего прикосновения жеребец взбрыкнул и заржал. Грэм погладил его бок и придержал, чтобы я сел верхом: великан на детском пони. Выводя коня из воды, Грэм держал поводья за самый конец, словно побаиваясь приближаться ко мне. Он не знал, что я был слишком слаб и не представлял никакой опасности. Головная боль прогнала любые мысли, веки слипались от изнеможения.

Прежде чем выйти из леса и направиться в город, преподобный отец остановился. Сомнения его были понятны: отвести меня в церковь или сдать правосудию? Наконец он устремился в темноту за домом священника.

— Спасибо.

Он обернулся, открыв рот от удивления. Моя благодарность поразила его куда сильнее, нежели мое кощунство. Говорящий пес был полон сюрпризов.

Мы добрались до небольшого сарая на боковой улочке; фасад церкви выходил на главный проспект. Пастор помог мне слезть.

— Сегодня я говорил с мистером Уинтерборном.

—  Уинтерборн. — Само слово резало слух.

— Он сказал, что Лили больна, а вы убили помощника конюха. К тому же они боятся, что вы убили и брата миссис Уинтерборн.

— Я не убивал ее брата. И не убивал мальчика. — Я еле держался на ногах и ухватился за дверь хлева, чтобы не упасть.

Снимая седло с лошади, Грэм пощупал ее дрожащий бок.

— Перегрелась от такой тяжести. Надо поскорей ее охладить.

Неужели он ставил лошадь выше меня — естественное выше противоестественного? Я опустился на пол. Больше ничего не помню.

Но меня одолел не сон. Из-за раны на голове я впал в забытье и три дня пролежал без сознания. Не в силах сдвинуть меня с места, Грэм ухаживал за мной в сарае. Каких мук ему это стоило! Виновен ли я? Можно ли впускать в храм существо, не являющееся человеком? Относятся ли к церкви надворные постройки?

Моя критика ему навредила: он спас мне жизнь, тогда как я ожидал обратного.

Наконец я очнулся. Скинул мокрую тряпку с головы и плащ с тела. Первым делом решил проверить, на месте ли дневник. Грэм мог обыскать меня за эти три дня и прочитать его. Хотя вряд ли. Мои записи столь омерзительны, что он тотчас позвал бы Уинтерборна и позволил ему убить меня, пока я лежал без сил. Неужели Грэм признавал за мной право на частную жизнь? Или ему просто было противно ко мне прикасаться?

На слабых, дрожащих ногах я вышел наружу. Уже вечерело. Грэм был в церкви: простерся пред алтарем, раскинув руки. Я кашлянул.

— Нет-нет. — Он в тревоге вскочил. — Вам нельзя внутрь!

— А если бы сюда забрел пес, вы обошлись бы с ним столь же сурово? — спросил я, опираясь о спинку скамьи. — Ведь ему невдомек, что он оскверняет святыню.

— Простите. Я вам нагрубил.

Он подбежал ко мне и открыл дверцу рядом с скамьей, чтобы я мог сесть. Мне пришлось вывернуться и подтянуть колени до подбородка. Сиденье оказалось устойчивым, в отличие от моих ног. Они тряслись: рановато я отправился в такой дальний путь.

— Очень рад, что вы поправились, — сказал Грэм, сев на скамью передо мной.

— Правда? — Его глаза распухли и покраснели: неужели он плакал из-за меня? — Вы ведь мучились над вопросом, что делать. Моя смерть избавила бы вас от необходимости принимать решение.

Его щеки вспыхнули.

— Я не желаю зла ни одному человеку.

— Но вы же не считаете меня человеком. — Казалось, во время долгого забытья я обдумывал тот же вопрос. — Так кто я? На балу меня назвали новым Адамом. Я что, новый тип человека?

— Новые виды? — Он покачал головой. — Господь сотворил весь мир сразу идеальным. Если бы материя развивалась сама по себе… — Закончить фразу было слишком уж страшно.

—  Этаматерия, — я показал на себя, — развилась не сама по себе. Меня создал человек.

— Возможно, вы просто машина. — Грэм отвернулся. — Луддиты разрушали машины, утверждая, что те хотят вытеснить их. Что бы они сделали с вами и вам подобными?

— На этот счет бояться нечего. Я один такой. Но кто я? Есть ли у меня душа? Вам решать.

Он посмотрел на крест, словно ожидая ответа от Господа. Я больше не мог смотреть, как он страдает, и осторожно коснулся его плеча. Священник вздрогнул.

— Если не можете решить, — устало сказал я, — дайте мне хоть немного хлеба. Даже зверей нужно кормить.

— Да, конечно.

Он принес супа с хлебом, а также молитвенник, который молча положил рядом. Наверное, он считал кощунством обращать в свою веру животное, и я должен был прийти к христианству самостоятельно. Я взял книгу без особого интереса.