— Так вот где вас спрятал Бартон! — воскликнула она. За ней стоял высокий пожилой господин в костюме охотника: бриджи для верховой езды, высокие сапоги, в руке — хлыст. На глазах — простая черная маска.

Она обернулась к нему:

— Бартон преувеличил безобразие моего друга, не правда ли, отец? Его костюм, конечно, невероятно шокирует, но, по крайней мере, он настоящий.В отличие от твоего, такой костюм говорит о богатом воображении.

В полумраке Уинтерборн покосился на меня. Когда он пытался побороть свои чувства, по его лицу можно было учиться самообладанию.

— Простите нас за столь нелюбезный прием, сэр, — наконец произнес он. — Меня зовут Грегори Уинтерборн. Моя дочь сказала… что пригласила кого-то по имени Виктор. Как ваша фамилия?

Я не был готов к вопросу. Мое молчание настолько затянулось, что неловкость уже граничила с грубостью.

Лили оглядела комнату и с улыбкой остановила взгляд на чучеле оленя, под которым я стоял. Я был уверен, что она обо всем догадалась и решила сделать меня своей собственностью, а потом уничтожить, если вдруг захочется. Ее суровое лицо смягчилось и стало просто озорным. Казалось, Лили не собиралась пока пользоваться своей властью, а хотела лишь продемонстрировать ее.

— Олен… берг, — сказала она, растягивая слоги. Чучело оленя подсказало ей подходящую фамилию. — Виктор Оленберг. У него есть новости для матушки от дяди Роберта.

— Да, ты говорила. Что ж, полагаю, у нас еще будет для этого время. Сегодня мы и так обошлись с мистером Оленбергом не совсем учтиво.

Фамилия звенела у меня в ушах, точно осиный писк. Виктор Оленберг. Олень-берг. Зверь-гора. Откуда Лили узнала? Она что, издевалась надо мной?

Мы вышли из темного кабинета в коридор, в котором было больше света. Глаза Уинтерборна расширились, он сорвал маску, чтобы лучше видеть, и открыл лицо: карие глаза, черные волосы, подернутые серебром, острые ястребиные черты. Однако ничего хищного в нем не было. Напротив, он походил на старую мудрую птицу, которая с радостью променяла охоту на безмятежную жизнь. Лицо у него было таким добродушным, и поэтому, хоть он и отчаянно пытался понять суть того, что видел перед собой, я знал: он не мог допустить грубости.

— Сэр, — наконец вымолвил он. — Прошу прощения, что так пристально вас рассматриваю.

— Мне самому следовало бы извиниться, — сказал я. — Если вы полагаете, что мой вид смущает ваших гостей, то я уйду.

Меня поразили собственные слова. За что я извинялся? За то, что джентльмен пытался смириться с моим присутствием?

— Сэр, не уходите, — сказал Уинтерборн. — И еще раз прошу у вас прощения.

— Почему ты просишь прощения? — лукаво спросила Лили. — Считаешь его маску слишком страшной?

— Маску? — Уинтерборн перевел взгляд на дочь. — Лили, ведь ясно, что… — Он жестом указал на то, чего не мог описать словами.

— Я уйду, — повторил я. — Теперь я понимаю, что моя… внешность… здесь неуместна.

Уинтерборн глубоко вздохнул:

— Вы — наш гость, сэр, и мы рады вас видеть.

— Ну, разумеется, — подхватила Лили. — А теперь, Виктор, проводите меня в бальный зал.

Лицо Уинтерборна вдруг вытянулось: поведение дочери явно выходило за рамки его представлений о гостеприимстве.

— Лили…

— Я всегда делаю то, что хочу, отец, — сказала она, взяв меня под руку.

Я посмотрел на нее сверху: голую шею и пышную грудь в декольте. Я ощутил тепло ее кожи и слабый запах лаванды. Неужели она запрокинула голову лишь затем, чтобы выставить напоказ свою прелестную шейку? Я не мог посмотреть ей в глаза, но ощущал ее близость. Хотя Уинтерборн всячески старался меня успокоить, я бы не задумываясь ударил его, попытайся он разлучить меня с дочерью.

Бальный зал, очевидно, протянулся во всю длину дома и сверкал таким множеством свечей, что мне захотелось прикрыть ладонью глаза. Но я этого не сделал, дабы ничего не пропустить. Пары в маскарадных костюмах кружились в безумном разноцветном вихре танца, а прислуга сновала с едой и питьем на подносах. Мы вошли. Везде, где мы проходили, водворялась тишина. Слуги останавливались и таращились. Стройная мелодия, которую вели музыканты, оборвалась диссонансом. Танцоры застыли в полуобороте. Лишь одна служанка, стараясь безупречно исполнять свои обязанности, переходила от гостя к гостю, пока наконец не заметила что-то неладное и не обернулась. Серебряный поднос с грохотом упал на пол из ее рук.

Я пытался смутить взглядом каждую пару глаз, прикованных ко мне.

— Ну что, незачем спорить, чей костюм сегодня лучший? — пронзительно крикнула Лили. Она взяла у стоявшего рядом слуги два хрустальных бокала с шипящей золотистой жидкостью и один протянула мне. В моей руке крошечный бокал казался размером с наперсток. Я собрал всю свою волю, чтобы не раздавить его пальцами.

Лили подтолкнула меня вперед, с наслаждением наблюдая за тем, как толпа расступалась перед нами, будто на мне звенел колокольчик прокаженного. В конце концов музыканты заиграли мелодию поспокойнее. Люди столпились у нас за спиной.

Лили увела меня через боковую дверь в гостиную. Стулья стояли близко друг к другу, в пепельницах дымились сигары: курильщики вышли из комнаты, услышав странный шум. Едва мы остались наедине, Лили выпустила мою руку.

— Зачем вы меня пригласили? — спросил я.

— А зачем вы пришли? — парировала она.

— Чтобы увидеть вас вновь. — Сказав правду, я смягчил ту жестокость, что пронизывала каждую мою мысль.

— Значит, если вы сегодня умрете, Виктор Оленберг, то будете самым счастливым человеком на свете? — резко сказала она.

— Вот вы где!

Грегори Уинтерборн вошел в гостиную, за ним — с закусками на подносах — робко проследовали слуги. Несколько гостей заглянуло в дверной проем.

— Я подумал, что вам лучше перекусить здесь. В зале слишком шумно и неуютно.

— Благодарю вас. — Я оценил его деликатную манеру выражаться. — Сэр, я не стою вашего внимания. Почему бы вам не вернуться к гостям?

— Нет, я должен быть с дочерью. Это ведь ее праздник. К тому же вы привезли известия от моего шурина. Жена еще не спустилась к гостям и, возможно, вообще сегодня не появится. Боюсь, приготовления к балу-маскараду вымотали ей все нервы. Расскажите мне о ее брате, а я ей передам.

Уинтерборн пригласил меня сесть, выбрав кресло покрепче, и я осторожно сел, проверяя его на прочность. Гости, выглядывавшие из-за двери, зашли в комнату. Вскоре меня обступили мужчины в костюмах: один был пекарем, второй — палачом, третий — рыцарем, а четвертый — мышью. Настороженно уставившись на меня, они в отвращении поджали губы. Несмотря на то что мы находились в курительной комнате, одна пожилая женщина вошла туда без маскарадного наряда — в простом сером платье и серебристой маске. Она села как можно дальше от меня.

Уинтерборн не стал выпроваживать гостей, видимо, рассудив, что с ними можно было поделиться известиями, которые я привез от Уолтона.

Не успел он упомянуть об Уолтоне, как пекарь взял трубку и, ткнув в меня мундштуком, нерешительно произнес:

— Ваш костюм…

Остальные тотчас засыпали меня вопросами.

— Ваша маска двигается, когда вы говорите. Она из резины?

— Она приклеена?

— Зачем вы покрасили руки в разные цвета?

— Вы на ходулях?

Чем ближе они подходили ко мне, тем горестнее становились их лица, но главный вопрос так и не прозвучал.

— Кем вы нарядились? — спросил пекарь.

Я откинулся на спинку кресла и положил руки на подлокотники. Таков и был мой план: обуздать свои кровожадные намерения и воспользоваться возможностью, чтобы намекнуть на свою истинную природу, а затем посмотреть на реакцию слушателей. Да, мое лицо ужасает, и тут ничего не поделаешь. А если бы люди все узнали и поняли, они смогли бы превозмочь свой страх? Или осудили бы меня и выставили за дверь? В последнее время мир сильно изменился. Несколько веков назад такие изобретения, как газовая лампа, хлороформ, телеграф и даже спички, навлекли бы на их создателей обвинения в колдовстве. Теперь же это наука. В конце концов, разве сам я не продукт науки? И разве общество не должно брать на себя ответственность за то, что оно производит на свет?