Я улыбаюсь, — и ты; не раз примечал я и слезы,
Ежели плакал я сам; на поклон отвечал ты поклоном
И, как могу я судить по движениям этих прелестных
Губ, произносишь слова, но до слуха они не доводят.
И вот случилось, однако же слишком поздно: «Он — это я! Понимаю… Все, чего жажду, — со мной… О, если только бы мог я с собственным телом расстаться!»
И в ответ на его стон: «Увы мне!» — вторила тотчас же Эхо, на слова отзываясь: «Увы мне!» Эхо — или же призрак Эхо. Или же эхо Эхо. «Мальчик, напрасно, увы, мне желанный!»
С собственным телом расстаться. То было его последнее желание. И оно сбылось — смерть закрыла глаза, что владыки красой любовались.
* * *
Сильвия сказала:
— Мам, вы лузеры. Не вы,а вся первая волна. Вы упустили свой шанс, и больше его не будет.
— Мы поступили по-наполеоновски.
— Вы поступили по-наполеоновски.
По словам Сильвии, сексуальная революция, подобно французской (возможно), рассредоточила свои основные силы в экспансии, не остановившись, чтобы закрепиться в базовой точке. По ее мнению, первый и, не исключено, единственный пункт манифеста должен звучать следующим образом (и Кит понимал, что пункт этот является существенным, ибо он его пугал): «Дома — фифти-фифти».
— Фифти-фифти. Вся эта чушь собачья по поводу дома и детей. Без дефиса. Фифтифифти. Только вы не смогли это довести до ума. Вы расправили крылья не в ту сторону. Вы захватили не ту власть. Администрация, принятие решений. Тоже чушь. Приходит по почте какой-то богомерзкий документ, и папа такой встает рядом с тобой с потерянным видом. А ты вырываешьего у него из рук. Я его видела… Я знаю, сейчас ему тяжело, но даже в лучшей форме он все равно не делает и десятой части того, что делаешь ты. Плюс к тому ты деньги зарабатываешь. И даже не орешь на него. Просто спускаешь ему все с рук.
— Я не такая, как ты. Меня так воспитывали.
— Ага. Так в чем выражается твой протест? Десять минут шумного мытья посуды. Мам, ты лузер.
Уже привыкший к тому, что о нем разговаривают, словно его нет в комнате, Кит сказал, мягко и (как водится) не совсем в тему:
— У твоей матери очень ровный характер. У второй моей жены было легкое маниакальное расстройство. Как у Прозерпины. «Вдруг просветлела челом, как солнце, что было закрыто // Туч дождевых пеленой, но из туч побежденных выходит» [63].
— Ну вот, началось, — сказала Сильвия.
— Первая моя жена оказалась до странности подверженной изменениям — каждую секунду. Знаешь, есть такая субатомная частица, которая превращается в свою полную противоположность три триллиона раз в секунду. Она была переменчива не до такой степени, но все же переменчива.
Обе женщины вздохнули.
— Микромир подобен женщине. Вы-то понимаете, о чем я. Он не так уж гордится своей рациональностью. Макромир тоже подобен женщине. Вас это должно радовать. Вызывать чувство, что вы реабилитированы. Реальность подобна женщине.
— Он к себе в сарай собирается сбежать.
— Мужчине подобен один лишь средний мир.
— Но живем-то мы именно в нем, — ответила Сильвия.
* * *
Кит сидел и курил. Входит, выходит: знакомая смесь бензола, формальдегида и цианида водорода. Амин как-то говорил, что в Ливии сигарета — единица времени. Далеко до деревни? Три сигареты. Ты скоро? Одна сигарета.
Ага, подумал он. Ага, некурящие живут на семь лет дольше. Которые семь вычтет бог по имени Время? Не тот конвульсивный, разрывающий сердце отрезок от двадцати восьми до тридцати пяти. Нет. Это будет тот по-настоящему клевый период от восьмидесяти шести до девяноста трех.
Когда он бродил по сетке «От А до Z», через текущий металл города, то с благодарностью внимал инструкциям, выведенным на дорожных перекрестках: «Смотреть налево», «Смотреть направо». Но теперь — причем это тоже происходило, когда он ехал на машине, — он все время подозревал, что существует третье направление, которого ему следует опасаться. Существует третье направление, откуда что-то может появиться. Не право, не лево — но косо, поперек.
КНИГА ПЯТАЯ
Травма
1. Поворот
Вскоре настало ожидание, потом настали метаморфозы, потом настало torquere («перекореживать»); но прежде настал поворот.
* * *
Когда в половине третьего он вошел в спальню башенки, Лили с Кенриком лежали вместе на оголенной простыне. Лили в своем атласном халатике, Кенрик в рубашке, джинсах и кедах. Ромб лунного света омывал их тела своей невинностью; однако лица их затерялись в черной тени.
— Вы живы? Я вел «роллс», — сказал Кит.
Лили спросила несонным голосом:
— А Мальчик с пальчик где был?
— На заднем сиденье, с Собакой. Чем они там занимались, бог знает.
— Это они с таким визгом отъехали? Уже час прошел.
— Я сидел, думал.
— М-м, еще бы — не сомневаюсь. Так, ну и где теперь тебеулечься? Можешь пойти в соседнюю комнату и залезть к Бухжопе — мне плевать.
— А ончто тут вообще делает?
— Он? Что он тут делает? Как бы тебе объяснить. Он, видишь ли, занимался со мной любовью. И это было божественно. Некоторые мужчины умеют дать женщине почувствовать, что она красива. А потом он снова оделся — он же не хотел, чтобы ты знал. Правда ведь? Потом он уснул. А может, просто притворяется.
— Жаль, мне не видно твоего лица. Кенрик? Спихни его вниз. На ковре подушка есть. Спихни.
Затем Кенрик перекатился вниз. Раздался вялый, но все равно противный стук, за ним — тишина.
Лили сказала:
— Кстати говоря. Когда тебя имеют в зад, получается чудовище с одной спиной. Разве не так?
— Жаль, мне не видно твоего лица, — повторил он.
— Но этим можно заниматься и наоборот.
— Жаль, мне не видно твоего лица.
* * *
Во второй половине дня двое гостей собрались и отправились в путь, но все, кто их видел, запомнили это на всю жизнь: Рита и Руаа вместе в одном кадре — Руаа и Рита у бассейна.
Тем временем Кенрик с Китом в плавках лежали на газоне. Их совершенно безволосые груди, их плоские животы, их полные коричневые бедра — не особенно ладно скроенные, не особенно невинные, но бесспорно юные.
Кенрик приподнялся, опершись на локоть.
— Тут как в раю, — сказал он с тошнотой в голосе и снова рухнул с дрожащим вздохом. — Бог ты мой, ну и мрачный же видик у этих птиц. У ворон. Это тебе не… не все краски восточного базара на одном дереве. Ох и любят они посмеяться.
— Ты на тех посмотри, вон там. — Кит имел в виду magneti [64], что дырявили горизонт.
— Эти тоже клевые. Нет. Вороны.
Вороны — с озлобленными лицами мусорщиков, с хриплыми криками голода. И Кит тоже прокаркал свой вопрос — о прошлой ночи и Лили… Он больше не переливался с головы до ног коварством — он начал подозревать, что бывают люди, обладающие большим талантом по части коварства, нежели он. Кит чувствовал себя физиком-новобранцем, который в первый же день провоцирует необратимую цепную реакцию, а потом просто стоит и смотрит. Кенрик сказал:
— По-моему, ничего не было. А вообще я не помню. Опять. Неудобно как-то. И некрасиво.Но что поделаешь. Не помню.
Да. План Кита содержал в себе еще один очевидный прокол: в нем был задействован Кенрик.
— Я думал, ты уже протрезвился.
— Я тоже, но после такого количества этого чертова кофе я выпил еще бочку вина и снова перешел на скотч. О господи. Теперь полегчало немножко. А то я как открыл глаза, так первая мысль: где это я? Погоди. Может, я все еще вспомню.