— Это меня не смущает, — сказал он. — Правда, в церковь идти придется. Но нет, я расстроен по поводу Мальчика с пальчик.

— Не называй его Мальчиком с пальчик.

— О'кей. Я расстроен по поводу Адриано. Ты ожидала, что его папа будет… маловат ростом?

— Я ожидала — ну, не знаю, чего-то ниже среднего. Коротышку. Вроде тебя. Не великана. Да еще этот брат-великан. Тут-то она и растаяла. Сам знаешь, какое у нее доброе сердце.

«Как сон», — сказал Уиттэкер. Все это походило на сон.

— Как ты думаешь, она согласится? — спросил он.

— Ну, а что? Так можно двух зайцев убить. Для него это будет прекрасный стимул, а она перестанет беситься. Доберется на ощупь до этого дела.

Кит лежал на кровати — лежал на кровати с «Эммой». Лили раздевалась, чтобы принять душ, — операция не очень длинная. Нагнувшись к нему, она большими пальцами стащила с себя низ бикини. Все эти недели звезда-солнце подкрашивала Лили по своему вкусу: кожа коричневее, волосы светлее, зубы белее, глаза голубее. Она скинула шлепанцы и резко сказала:

— А кто ебет Фанни?

— Что? Никто ее не ебет. — Это возобновлялось обсуждение «Мэнсфилдского парка». Кит попытался сосредоточиться — сосредоточиться на мире, ему знакомом. С показным оживлением (говорить лучше, чем думать) он сказал: — Она героиня, Лили, а героиням это не дозволяется. И вообще — кому охота ебать Фанни?

— Герою. Эдмунду.

— Ну, разве что Эдмунду. Все-таки он на ней женится. Наверное, в конце концов дело у него дойдет до этого. Он же все-таки герой.

Лили, одетая в зеленый атласный халат, села у туалетного столика спиной к трельяжу. Взяв картонную пилочку для ногтей, она сказала:

— Значит, Фанни тебе не нравится.

— Нет. Мэри Кроуфорд — еще куда ни шло. Она, в придачу ко всему, сексуально озабочена.

— Откуда ты знаешь?

— По некоторым признакам. Мэри говорит об адмиралах; потом, эта ее шутка насчет «пороков» и «задних частей». И это — у Джейн Остин…Хотя «Мэнсфилдский парк» не похож на остальные. Там если плохой, то «мечта», если хороший — «пугало». Возрождение ценностей прошлого. В Джейн появляется антиочарование. Это очень запутанный роман.

— И ебли совсем нет.

— Нет, есть. В «Мэнсфилдском парке» ебля происходит два раза. Генри Кроуфорд ебет Марию Бертрам, а мистер Йейтс ебет ее сестру Джулию. Причем он — «достопочтенный».

— А их-то чем накачали?

— Хороший вопрос. Не знаю. Отсутствием родительской любви. Скукой.

— Шехерезада себя жалостью накачивает.

Это правда, подумал он. Затея с Адриано превратилась в своего рода социальную помощь или работу на благо общества.

— Секс как доброе деяние. Ага. Ты об этом Джейн Остин расскажи.

— Она представляет себе, как он рос вместе с Тибальтом. И как Тибальт потом его перегнал. Как Тибальт рос, раздувался, пока не стал огромным, нависающим над тобой божком. Она говорит, жаль…

Ее, кстати, было слышно в стоящей на пути ванной: краны, быстрые шаги.

— Если бы она сначала познакомилась с Тибальтом. Она могла бы ебаться с ним. А теперь не может. Придется ей вместо него ебаться с Мальчиком с пальчик. И, как ей кажется, способ должен найтись.

Прошептав это, Лили пристально помотрела на него. И вышла — за дверь, вниз по ступенькам — в своем халате.

Кит же попытался вернуться к Эмме, к мисс Бейтс, к перевернувшему жизнь пикнику на Боксхилл.

— Знаешь, на что они были похожи? — сказала Лили, появившись вновь, запеленутая в одно полотенце, неся на голове другое, скрученное конусом. — Тибальт и Адриано. Когда стояли рядом у бара? Они были похожи на две бутылки виски, обычную и маленькую, порционную. Та же фирма, та же наклейка. Обычная бутылка и маленькая.

Лили начала одеваться. Все было ему знакомо. Знакомо и в то же время иррационально, как мысли, что обрамляют сон. Что такое ее плоть — лишь одеяние, прикрывающее ее кровь, ее кости? Затем она села за столик перед трельяжем, чтобы одеть лицо: глаза — в фиолетовое, щеки — в румяна, губы — в розовое.

— Разве мокрые волосы завивают щипцами? Ты уверена?.. В Тибальте непременно должно было оказаться шесть футов шесть. Не пять футов одиннадцать, ничего подобного.

— На самом деле, я восхищаюсь Шехерезадиной позицией. Она старается как может смотреть на вещи позитивно. Считает, что можно устроить какую-нибудь поездку на выходные с распутными целями. Знаешь, когда не выходят на улицу. И вообще не встают с постели. Чтобы одновременно не принимать вертикальное положение.

— Хорошо, Лили. Расскажи мне про горизонтальные выходные.

Кит слушал, а мысли его блуждали… Адриано отвезет ее в столицу и припаркуется рядом с (а лучше всего под) каким-нибудь первоклассным отелем; ссылаясь на скромность, Шехерезада в одиночку проследует в заказанный номер; там она выкупается, надушит и увлажнит свое длинное тело, а после разложит его, прикрытое каким-нибудь расплывающимся неглиже, на белых простынях — для него! для Адриано! Затем — театральное появление его самого; не исключено, что, стоя у кровати, он неспешными пальцами потянется к многослойному банту, придерживающему его белые брюки, и с суровой улыбкой…

— После этого, — продолжала Лили, — просто звонишь и заказываешь обслуживание в номер. На публике, чтобы обоим пришлось стоять, — никаких появлений. Ведь она как раз при мысли об этом умирает от смущения. Ей стыдно за себя, но что поделаешь. Она все думает, а что думает он.И от этого у нее мурашки по коже.

Кит согласился, что мурашки по коже — это никуда не годится.

— Она рассуждает так. Раз ей настолько нравится Тибальт, значит, ей наверняка нравится Адриано. Как бы. И вообще. Ей все больше и больше невтерпеж. — Лили поднялась на ноги и разгладила на себе одежду, скользнув руками книзу. — Пошли. Пора.

Тут он внезапно подумал: вот он, мир, мне знакомый, мое место здесь — среди тех, кто бодрствует, с ней. Он скатился с кровати со словами:

— Лили, я все собирался тебе сказать. Ты выглядишь просто прелестно. И мы не расстанемся. Будем вместе. Ты и я.

— М-м. М-м. Ты, наверное, теперь в неевлюблен.

— В кого?

— В Эмму.

— О, несомненно. Она, Эмма, слегка склонна к показухе, но признаюсь — она мне нравится. «Умна, красива и богата». Неплохо для начала.

— Да, но сиськи у нее большие?.. У Джейн Остин где-то сказано, что у нее большие сиськи?

— Не напрямую. По крайней мере, пока нет. Вероятно, там вот-вот будет сказано: «У Эммы Вудхаус были большие сиськи». Но пока нет.

— Ты говорил — ты говорил, что у Лидии Беннет большие сиськи. У той, что убежала с солдатом.

— Ну да, большие. Или, во всяком случае, большая задница. Большие сиськи у Кэтрин Морланд. У Джейн Остин так более-менее и сказано. В зашифрованном виде. Понимаешь, Лидия самая высокая из сестер, самая младшая — и «дородная». Это расшифровывается как большая задница.

— А большие сиськи как зашифрованы?

— «Соразмерность». Когда Кэтрин подрастает, она «округляется», а фигура ее становится «более соразмерной». «Соразмерность» расшифровывается как большие сиськи.

— Может, все проще. С шифром. Может, «округление» означает сиськи, а «дородность» — задницу.

Кит сказал, что она, вполне возможно, права.

— Значит, Шехерезада округлившаяся, а Глория дородная. Только, если честно, дородной нашу Бухжопу не назовешь.

— Бухжопу? Нет. Но, Лили, слова ведь меняются. Задницы меняются.

— Тебя только и слушать. Сначала были сплошные моральные схемы. И жизнь, которую чувствуешь. Потом — сплошные наркотики и ебля. А теперь — сплошные сиськи и задницы. Погоди. Придумала. «Разнузданный секс и одинокая девушка». С Натали Вуд. То, что надо.

— Нет, Лили, это не то, что надо. — Подумав минуту, он сказал: — «История разнузданного секса». С Эли Макгроу. Вот это — то, что надо.

— Но она же умерла. И вообще, нам ужасно не понравилось.

— Я знаю, что нам ужасно не понравилось. Мальчик с пальчик ужинать придет?