Этот невинный обман, согласно комментариям, носил предупредительный характер: Абдулла не хотел случайно спровоцировать аппетиты какого–нибудь местного чиновника, если бы тот вдруг их подслушал. Все шесть разговоров были как под копирку, так что одной распечатки вполне хватило бы:

— Двенадцать с половиной тонн лучшего качества, мой дорогой друг… американских тонн, ты меня понял?.. да–да, тонн. Все до зернышка должно быть распределено среди правоверных. Да, старый дуралей, тонн! Ты что, оглох, когда Господь из милости хлопнул в ладоши у тебя над ухом? Правда, есть, чтоб ты понимал, предварительные условия. Их не много, но все–таки. Ты меня слушаешь? Первую партию получают наши угнетенные братья в Чечне. Сначала мы должны накормить их голодающих. И подготовить больше врачей, иншалла! Разве это не прекрасно? В том числе здесь, в Европе. Один кандидат у нас уже есть!

Данный разговор состоялся с неким шейхом Рашидом Хасаном, старым другом и сокурсником Абдуллы в Каирском университете, ныне проживающим в Уэйбридже, что в английском графстве Суррей. Не потому ли этот разговор оказался самым длинным и доверительным? Но закончился он, как отметили исследователи, загадочно.

«Наш хороший друг наверняка позвонит тебе, чтобы обсудить то, что требует обсуждения», — пообещал Абдулла. В ответ собеседник неопределенно хмыкнул.

#

В 19:42 появилась первая картинка.

Камера запечатлела, как Веха выходит на крыльцо своего дома — такой европеец в светлом габардиновом плаще и английском загородном кепи. Он один. Черный универсал «вольво» с услужливо распахнутой задней дверцей ждет его у ворот.

Комментарии по ходу: «вольво» зарегистрирован в компании по прокату машин во Фленсбурге, в ста пятидесяти километрах от Гамбурга. Владелец — турок. Ни против компании, ни против ее владельца нет ничего инкриминирующего.

Веха усаживается на заднее сиденье с помощью старшего из двух телохранителей, который затем садится рядом с водителем. Камера наблюдения, поменяв ракурс, следует за «вольво». Набожный человек едет не по своей воле, думает про себя Бахман, поглядывая на телохранителя, который поглядывает в переднее и боковое зеркальца.

«Вольво» выезжает на автобан и берет курс на северо–восток — двадцать, сорок, пятьдесят семь километров. Опускаются сумерки. Картинка делается мутно–зеленой — это камера переключилась на ночное видение. Голова телохранителя продолжает мотаться между зеркалами. Когда машина въезжает в зону отдыха, он становится еще бдительнее. Телохранитель выходит из машины, чтобы отлить, а заодно осмотреться, нет ли чего подозрительного. В какой–то момент его взгляд упирается в камеру наблюдения или, лучше сказать, в наружку Арни Мора, припаркованную в пятидесяти метрах позади «вольво».

Вернувшись к машине, телохранитель открывает заднюю дверцу и что–то говорит. Веха вылезает наружу и, придерживая кепи из–за порывов ветра, направляется к стеклянной телефонной будке в восточном конце зоны отдыха. Войдя в будку, он сразу вставляет заранее приготовленную пластиковую карточку. Идиот, отмечает про себя Бахман. Хотя, возможно, карточка, как и «вольво», принадлежит не ему.

Не успевает Веха набрать номер, как в нижней части экрана одного из Максимилиановых мониторов появляется имя — шейх Рашид Хасан из Уэйбриджа, которому Абдулла недавно звонил из дома. Но что–то странное успело за столь короткое время произойти с его голосом, который с запозданием и потому не совсем синхронно воспроизводится берлинским центром связи.

Поначалу даже Бахман с трудом разбирает слова. Ему приходится обратиться за помощью к синхрону на соседнем экране. Веха по–прежнему говорит по–арабски, но на жутком уличном египетском диалекте, который, как он, вероятно, полагает, поставит в тупик ухо того, кто может их сейчас подслушивать.

Если так, то он ошибается. Синхронист, кто бы он ни был, — сущий гений. Чешет, как ни в чем не бывало:

Веха: Это шейх Рашид?

Рашид: Да, это Рашид.

Веха: Я Файзал, племянник вашего достопочтенного тестя.

Рашид: Я слушаю.

Веха: У меня есть для него сообщение. Вы можете ему передать?

Рашид (не сразу): Могу. Иншалла.

Веха: Произошла задержка с доставкой протезов и инвалидных кресел в больницу его брата в Могадишо.

Рашид: И что?

Веха: Груз будет доставлен в самое ближайшее время. После чего он может спокойно отдохнуть на Кипре. Вы ему передадите? Его это обрадует.

Рашид: Я передам это своему тестю. Иншалла.

Шейх Рашид положил трубку.

— Фрау Элли, — обратился к ней Брю, с чего всегда начиналась утренняя рутина.

— Мистер Томми, — отозвалась фрау Элленбергер, готовясь к ритуальному обмену репликами. Но на этот раз она ошиблась. Патрон был сама деловитость.

— Мне приятно вам сообщить, фрау Элли, что сегодня вечером мы закроем последний из липицанских счетов.

— Я рада, мистер Томми. Давно пора.

— Я приму заявителя после окончания рабочего дня. Таково его пожелание.

— Сегодня вечером я свободна, так что буду рада задержаться, — сказала фрау Элли с какой–то необъяснимой алчностью.

Ей не терпелось увидеть спину последнего Липицана, или она жаждала познакомиться с бастардом полковника Григория Борисовича Карпова?

— Спасибо, фрау Элли, но в этом нет необходимости. Клиент настаивает на полной конфиденциальности. Впрочем, я буду вам признателен, если вы эксгумируете соответствующие бумаги и положите их мне на стол.

— Я полагаю, у заявителя есть ключ, мистер Томми?

— По словам его адвоката, такой ключ у него есть. А где наш ключ?

— В тайнике, мистер Томми. В замурованном сейфе. С двойным шифром.

— Рядом с несгораемыми шкафами?

— Рядом с несгораемыми шкафами.

— Мне всегда казалось, что наш неписаный закон — держать ключ подальше от сейфа.

— Так было при мистере Эдварде. В Гамбурге вы приняли более мягкие правила.

— Не будете ли вы так любезны принести мне ключ?

— Мне придется обратиться к главному кассиру.

— Почему?

— Второй шифр известен только ей, мистер Томми.

— Разумеется. Вы обязаны поставить ее в известность о предстоящей операции?

— Нет, мистер Томми.

— Тогда лучше не надо. Сегодня мы закроемся рано. Я хочу, чтобы банк все освободили к трем часам.

— Все?

— Все, кроме меня, с вашего позволения.

— Как скажете, мистер Томми.

Возмущение, прозвучавшее в ее голосе, вызвало у него легкую оторопь, тем более что он не понимал причину.

В три часа банк, в соответствии с его указаниями, опустел, и он позвонил Лампиону, чтобы подтвердить это. Через несколько минут послышался дверной звонок. Брю осторожно спустился вниз. На пороге стояли четверо в синих плащах. За их спинами можно было разглядеть припаркованный на банковской стоянке белый минивэн, судя по надписи, принадлежащий электрической компании «Три океана» города Любека. Мы называем их жучками, по понятным причинам, заметил Лампион, готовя его к их нашествию.

У старшего были два совершенно пиратских золотых зуба.

— Мистер Брю? — Он сверкнул зубами.

— Что вам надо?

— Нам поручено проверить вашу систему, сэр, — ответил он, с трудом подбирая английские слова.

— Входите, — пробурчал в ответ Брю по–немецки. — Делайте что полагается, только постарайтесь не попортить штукатурку.

Он устал повторять Лампиону, что банк «Фрэры» весь напичкан скрытыми видеокамерами. Если лампионовским жучкам так уж необходимо увеличить их количество, то почему бы им по крайней мере не воспользоваться имеющейся проводкой? Нет, эту братию, или «наших немецких друзей», как называл их Лампион, такой вариант не устраивал. Битый час Брю, ощущая полную беспомощность, мерил шагами свой офис, пока эти четверо «готовили помещения»: вестибюль, приемную, лестничные пролеты, комнату кассиров, секретарскую, туалеты и даже темницу, которую ему пришлось открыть своим личным ключом.

— А теперь, пожалуйста, ваша комната, мистер Брю. Если не возражаете, сэр, — сказал мужчина с золотозубой улыбкой.