— Во–первых, будем исходить из того, что клиент должен договориться о встрече и кратко изложить суть вопроса, — осторожно заметил он.

— А потом?

— Моя главная помощница фрау Элленбергер предупредит меня заранее. И, если все будет в порядке, я высвобожу время. С учетом личного фактора — я не уверен, что он применим в данном случае, но предположим, чисто теоретически — допустим, его отец знал моего отца, и это всплыло в разговоре, — тогда, естественно, такой человек может рассчитывать на более радушный прием. Мы, Фрэры, всегда придавали большое значение преемственности. — Он дал возможность слушателям переварить сказанное. — А с другой стороны, если договоренности о встрече не было, а я находился на совещании или просто отсутствовал на рабочем месте, тогда не исключено, хотя и маловероятно, что операцию произведут без моего участия. Что было бы нежелательно и достойно сожаления.

Судя по его озабоченному виду, Брю заранее сожалел о таком исходе.

— Липицаны — это, конечно, особая категория, — продолжил он неодобрительно. — И, откровенно говоря, не самая удачная. Если разобраться, о тех счетах, которые еще у нас остались, можно сказать, что они «спящие» или «запертые». Отсутствие прямой связи с клиентами. Документы похоронены в сейфе. В таком духе, — закончил он с оттенком презрения.

Форман и Лампион обменялись взглядами, явно не зная, кому взять на себя дальнейшую инициативу и как далеко можно зайти. К удивлению Брю, решение осталось за последним.

— Видите ли, Томми, нам надо срочно поговорить с этим парнем, — пояснил Лампион, переходя почти на шепот. — В приватной обстановке и без протокола. Как только он объявится. Прежде чем он встретится с кем–то еще. Но это должно произойти естественным образом. Нам крайне не хотелось бы, чтобы он подумал, будто кто–то следит за ним из окна, или что кто–то поднят по тревоге, или что на его счет существует какой–то план то ли в самом банке, то ли за его пределами. Это убило бы все на корню, да, Тед?

— Абсолютно, — подтвердил Форман в новой для себя роли второй скрипки.

— Он переступает порог, называет свое имя, встречается с теми, с кем ему положено встретиться. Он заявляет о своих правах и делает свои дела, а в это время вы посылаете нам сигнал. Это все, о чем мы вас сейчас просим, — подытожил Лампион.

— И как именно я посылаю вам сигнал?

И вновь Форман в качестве адъютанта Лампиона:

— Вы набираете номер Йена в Берлине. Тотчас же. Еще до того, как пожмете руку этому парню. До того, как его пригласят к вам наверх на чашку кофе. «Он здесь». Все, что вам нужно сказать. Остальное сделает Йен. У него есть люди. Его телефоны работают круглосуточно.

— Двести сорок семь, — произнес Лампион, передавая Брю через стол свою визитку.

Почти королевская черно–белая корона. Британское посольство в Берлине. Йен К. Лампион, советник по обороне и связям с общественностью. Россыпь телефонных номеров. Один подчеркнут синей шариковой ручкой и помечен звездочкой. Откуда они знали, что мой офис наверху? Ездили, как Аннабель, на велосипеде под моими окнами? Избегая встречаться взглядом со своими собеседниками, Брю спрятал визитку в карман, где уже лежала карточка со словами «Карпов» и «Липицан».

— Итак, вы предлагаете следующий сценарий, — заговорил Брю. — Поправьте меня, если я сделаю ошибку. В мой банк приходит совершенно новый клиент. Сын важного клиента, которого уже нет в живых. Он заявляет о своих правах на… значительную сумму денег. И, вместо того чтобы дать ему профессиональный совет, как поступить с этими деньгами и куда их вложить, я должен сразу передать его в ваши руки…

— Вы сделали ошибку, Томми, — поправил его Лампион все с той же неизменной улыбкой.

— Какую?

— Не вместо. В придачу. Вы должны две вещи. Сначала сообщить нам, а затем повести себя так, словно этого не было. Он не знает о том, что вы нам сообщили. Жизнь идет своим чередом.

— То есть сжульничать.

— Если вам угодно это так называть.

— И как долго?

— Боюсь, что это уже наши дела, Томми.

Может, Лампион сказал это резче, чем намеревался, а может, так показалось его старшему товарищу, но Форман посчитал нужным его подкорректировать:

— Йену просто нужно провести с этим парнем приватную и полезную беседу, Томми. Вы не повредите вашему новому клиенту ни на мизинец. Если бы мы могли рассказать вам все, как есть, вы бы поняли, что оказываете ему огромную услугу.

Он тонет. Все, что от вас требуется, — это протянуть руку, — услышал он голос мальчика–певчего.

— Как бы там ни было, я думаю, вы согласитесь, что для банкира это непростая задача, — заупрямился Брю, и эти двое снова перемолвились взглядами. На этот раз Форман взял инициативу в свои руки:

— Сойдемся на том, что мы имеем дело с не очень красивой историей, которую, Томми, надо поправить, — с такой формулировкой вы согласны? После смерти вашего бывшего клиента остались торчать свободные концы.

— Если их сейчас не поймать, это может всем нам серьезно аукнуться в будущем, — вторил ему Лампион со всей серьезностью. Надо понимать, он имел в виду все те же свободные концы. Угрожающие свободные концы.

— Всем нам? — повторил Брю.

После очередного переглядывания с коллегой Форман слегка пожал плечами, как бы давая понять: если уж сказал «а», то говори «б», и будь что будет.

— Я не уверен, что мне позволено раскрывать все карты, Томми, но так и быть. В Лондоне кое–кто ставит большой знак вопроса над будущим вашего банка, если мы не предпримем необходимых шагов, вы меня понимаете?

Тут Лампион поспешил внести свои пять пенсов:

— Томми, мы делаем все от нас зависящее. На самом высоком уровне.

— Выше некуда, — подтвердил Форман.

— Да, еще один маленький нюанс, Томми, — вставил Лампион, и в его голосе можно было расслышать скрытую угрозу. — Не исключено, что рядом вдруг начнут что–то разнюхивать подозрительные немецкие ищейки. В этом случае опять же потрудитесь связаться с нами, чтобы мы могли все уладить. Что мы и сделаем без проволочек. Если, конечно, вы предоставите нам такой шанс.

— А что может понадобиться немцам? — спросил Брю, а про себя подумал, что по крайней мере одна немка уже что–то разнюхивает, хотя они явно не ее имели в виду.

— Может, они не в восторге от британских банкиров, открывающих серые счета на их территории, — предположил Лампион, изящно вздернув свои молодые брови.

В такси Брю проверил мобильник, потом позвонил фрау Элленбергер. Нет, она не звонила, мистер Томми. И на прямой телефон тоже.

#

Существовало место, заветное место, хотя и общедоступное, но представлявшее собой такой спасительный островок, где Брю мог уединиться, когда его особенно припекало. Маленький музей, посвященный Эрнсту Барлаху, скульптору. Брю не был знатоком искусства, и о Барлахе он толком ничего не знал до того дня, тому два года, когда Джорджи, будучи по ту сторону Атлантики, сообщила ему по телефону бесстрастным голосом, что ее шестидневный ребенок умер. Услышав эту новость, он вышел на улицу, поймал первое попавшееся такси и сказал пожилому шоферу, судя по фамилии на лицензии — хорвату, отвезти его в какое–нибудь тихое место, не важно куда. Спустя полчаса, не перемолвившись больше ни единым словом, они подъехали к приземистому кирпичному зданию в дальнем уголке огромного парка. На мгновение у Брю возникла тошнотворная мысль, что его привезли в крематорий, но тут он увидел за столиком женщину–билетера, заплатил деньги и вошел в застекленный дворик, населенный какими–то загадочными фигурами из другого мира.

Одна словно парила в монашеской сутане. Другая погрузилась в депрессию, третья пребывала то ли в раздумьях, то ли в отчаянии. Еще одна кричала — от боли или от радости, не разберешь. Одно очевидно: каждая фигура была так же одинока, как он, каждая тщилась что–то сообщить, но ее никто не слушал, каждая искала утешения, которого не существовало, и в этом было своего рода утешение.

В целом послание Барлаха к миру сводилось к глубокой озабоченности и сочувствию к его страданиям, вот почему с тех пор Брю приезжал сюда раз десять, когда вдруг впадал в отчаяние — Эдвард Амадеус называл это «побыть черной собакой», — или когда дела в банке шли из рук вон плохо, или когда Митци говорила ему в лоб, что в постели он не отвечает ее высоким стандартам, о чем он более–менее догадывался, но предпочел бы этого не слышать. Но никогда прежде не приезжал он сюда в состоянии так долго сдерживаемого гнева и растерянности, как сейчас.