– Он может остановиться здесь, – предложила Хосефа.

– Чтобы через три дня после его отъезда тебя забрали в тюрьму? – воскликнула Милагрос.

– Неужели это может случиться? – удивилась Эмилия.

А как ты думаешь, почему ему негде остановиться? – ответил ей отец.

– Мне сказали, что, возможно, его примет Хосе Брачети, итальянец, хозяин гостиницы «Отель-де-Хардин», – сообщила Милагрос.

Хорошо бы! – ответил Диего. – В любом случае запрещено использовать для встреч какое бы то ни было общественное место, нельзя проводить собрания даже в театрах. Может быть, придется организовать демонстрацию на пустыре в квартале Сантьяго. Посмотрим, кто осмелится на нее пойти.

– Не беспокойся об этом раньше времени, – попросила его жена, которая становилась сама не своя, когда он падал духом. В такие минуты она утешала его, словно ребенка.

– Может быть, ты принесешь нам настой ромашки с анисом, – попросила Милагрос, давно обнаружившая склонность сестры готовить настои из трав, когда она не могла повлиять на ход событий.

– Я заварю липу, – согласилась Хосефа, не заметив иронии в голосе Милагрос.

– Не ходи никуда, – сказал ей Диего. – Лучше отдохни. А тебе, Милагрос, не стоит возвращаться к себе домой, уже поздно. Пойду принесу одеяло, – сказал он, погладив по голове Эмилию, которая спала, свернувшись в кресле. Спутанные волосы падали ей на лицо.

– Не поймешь, когда твой муж лучше, когда он грустит или когда всеми командует, – сказала Милагрос.

– Когда командует, – с уверенностью заявила Хосефа. – Когда ему грустно, я не знаю, как с ним себя вести, а когда он командует, я не обращаю на его слова внимания.

– А я вообще его не послушаюсь, мне нужно идти, – сказала Милагрос, набросив на плечи накидку.

– Будь осторожнее. Я умру, если с тобой что-нибудь случится.

– Что со мной может случиться? – сказала ей Милагрос уже с порога и ускользнула в темноту лестницы. Минуту спустя хлопнула входная дверь за ее спиной.

– Кто пришел? – спросила Эмилия, просыпаясь.

– Никто, радость моя. Ушла твоя тетя, иди ложись в постель, – велела Хосефа, помогая ей подняться.

Эмилия оперлась на нее и почувствовала, что она дрожит.

– Почему ты отпустила ее? – спросил Диего, который принес одеяло.

– Потому что с ней нельзя ничего поделать.

– Тетя ушла? – сказала Эмилия, окончательно проснувшись. – Я хотела пойти с ней.

– Даже не думай, – предостерегла ее Хосефа, наливая себе чашку холодного липового настоя. – Пойдем спать, – сказала она, расчесывая ей волосы пальцами, как делала, когда дочь была маленькой. – Пойдем, я тебе спою песенку, почешу тебе спинку, – говорила она Эмилии по дороге в спальню, завораживая ее своим голосом как последним ароматом детства, перед которым та не могла устоять.

На следующий день, когда Хосефа вышла в город, как делала это каждое утро, она увидела, что все вокруг оклеено желтыми плакатами, которые извещали о приезде кандидата в президенты Мадеро и приглашали всех встретить его на вокзале.

От ее дома до дома сестры было семь кварталов по прямой и еще два налево. Хосефа пролетела их за несколько минут. У нее в сумке всегда лежал ключ от дома Милагрос. С ним она чувствовала себя в полной безопасности при любой катастрофе. Она вошла в дом, бегом пересекла внутренний дворик, залитый золотистым светом. Поднялась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, пересекла теплую гостиную. Фортепьяно было открыто, как всегда, потому что Милагрос говорила, что закрытое пианино – к несчастью. Все остальное в этом доме тоже существовало не само по себе, а имело свое предназначение. Здесь царила спокойная, но продуманная гармония.

Хосефа не остановилась, как обычно, посмотреть, какую новую антикварную вещицу приобрела ее сестра, а прошла прямо в спальню и с шумом распахнула дверь. Ставни на длинном балконе, выходящем на площадь Пласуэла-де-лас-Пахари-та, были закрыты, чтобы в комнату не проникали солнце и уличный шум. Хосефа закрыла глаза, привыкая к темноте, но, открыв их, увидела лишь пугавшую ее черноту. Тогда она подошла к балкону и на ощупь попыталась открыть ставни.

– Полоска света смело ворвалась в комнату и остановилась на Милагрос, которая беспробудно спала, подобно Истаксиуатль. [24]одетая как накануне, даже не сняв сапожек. Рука свешивалась на пол, где лежали несколько листовок, окрасивших город в желтый цвет.

– Сестренка! – прошептала Хосефа, снимая с нее ботинки.

– Что? – отозвалась Милагрос, зарываясь в подушку.

– Я тебя очень люблю.

– Я знаю.

– Ты еще жива? – опять спросила Хосефа, которая еще никогда не видела ее такой усталой.

– Да, – ответила Милагрос, укрываясь за одеялами от солнца, мешавшего ей спать.

– Слава богу! – вздохнула Хосефа, закрывая ставни.

– Какому богу? – спросила Милагрос из своего летаргического сна.

– Богу войны, – сказала Хосефа.

Медленным шагом, насвистывая, она вернулась в дом Ла Эстрелья. Она и так уже опоздала и подумала, что ее муж, наверное, в аптеке вместе с Эмилией, которая в последние месяцы спускалась туда с ним рано утром и оставалась среди флаконов и запахов лекарств на целый день. Она освоила многие рецепты Диего и некоторые из его хитростей, перечитала треть книг по медицине, обнаруженных ею на столах, и навела порядок на полках, с которых она с детства привыкла стирать пыль, пока ее отец пел лирические арии, поднимая себе настроение по вечерам.

Когда она закончила уборку, Диего не мог скрыть свое недовольство. Он был уверен, что теперь не сможет ничего найти.

– Ты все перепутала, – воскликнул он, хватаясь руками за голову и садясь на высокую скамейку, чтобы оттуда потребовать у нее отчета. – Поэтому я всегда запрещал твоей матери здесь хозяйничать. Где мне теперь искать то, что мне нужно?

– Все в алфавитном порядке, – четко сказала Эмилия. – Я всю свою жизнь видела, как ты кружишь, чтобы что-нибудь найти. Мне бы понадобилось много лет, чтобы разобраться с тем, что ты знаешь на память или интуитивно. Разве ты сам себя не слышишь? Ведь по крайней мере двадцать раз на дню ты сам себя спрашиваешь: «Куда я это положил?» А теперь все легко можно найти.

Диего слушал, как она все это произносит безапелляционным тоном и думал, что дочка уже взрослая и что осознать это ему очень трудно.

– Зазнайка, – сказал он. – Спорим, ты не найдешь консервированную кассию.

Эмилия развернулась на пятках и подошла к третьему стеллажу.

– Что тебе принести, цветы или стебли?

– Цветы, – пробормотал Диего.

Эмилия взяла прозрачную склянку янтарного цвета, наполовину заполненную сиропом, в котором плавали маленькие белые цветы. Она вынула пробку и понюхала содержимое, прежде чем отдать ее Диего, хотя он издалека увидел, что она нашла то, что он просил.

– Для чего она используется? – спросил он, чтобы проверить ее.

– Не знаю, – сказала Эмилия, садясь на скамейку из светлого дерева, которая всегда принадлежала ей.

– В качестве слабительного для людей со слабым здоровьем.

– А почему она на меду? – спросила Эмилия.

– Потому что еще в тысяча пятьсот шестьдесят пятом году Николас Монардес в своей знаменитой книге писал: «…отваривая кассию и добавляя сахар – только так можно избавить ее от терпкого вкуса».

– Спроси меня еще что-нибудь, – попросила Эмилия.

– Древесину сассафраса, – сказал Диего.

– Найдешь на букву «с», потому что есть древесина, а есть корень. Для чего он нужен, я тоже не знаю. Помню, что мама его пьет, когда она в замешательстве, – сказала Эмилия, вручая ему гигантскую жестяную банку, полную коры и палочек, похожих на корицу.

– Его применяют в тысяче разных случаев, – объяснил Диего. – Даже, говорят, как приворотное средство.

– Нужно будет дать его Соль. Не думаю, что в мире найдется менее влюбленная невеста накануне собственной свадьбы, чем она, – сказала Эмилия.