– Эмилия, что с тобой? – спросила она, появившись незаметно, как призрак, в такой ярости, в какой ее раньше никто не видел. – Что за глупости приходят тебе в голову?

– Не в голову, а в сердце, – сказал Диего упавшим голосом. – Разве ты не понимаешь?

– Очень плохо, доченька! – упрекнула ее Хосефа. – Выходит, отец зря вел с тобой разговоры все эти годы. Ты должна думать о тех, кто страдает.

– А кто подумает обо мне? Даже вам нет дела до того, что со мной происходит.

– Ты говоришь глупости, – сказала Хосефа. – Ты просто устала. Завтра ты будешь думать совсем по-другому, а сегодня проси прощения у своего отца, а не то спать сегодня не ляжешь – не заслужила.

– Не ругай ее, Хосефа. Ей грустно, и, может быть, она отчасти права. Если бы в моих силах было спрятать Даниэля в шкафу и сохранить для нее… – сказал Диего, вставая с дерева. Он сделал жест руками перед лицом, словно отгоняя тоску, и пошел навстречу своей только что повзрослевшей дочери. – Не надо меня ненавидеть, глупышка. Разве ты не понимаешь, что я – единственный в мире мужчина, который всегда будет тебя обожать, ничего не требуя взамен, – сказал он, достав из кармана своего очень старого пиджака платок со своим именем, вышитый Эмилией на уроках рукоделия в пятом классе начальной школы.

Эмилия поблагодарила его полуулыбкой, сверкнувшей поверх бури, бушевавшей в ее глазах. Она обняла отца, который стал напевать ей пиратскую песню, любимую колыбельную его бабушки. Ей не нужно было просить прощения. Пока он пел, она потихоньку собирала осколки разума, который принес ей славу здравомыслящей женщины, пыталась хоть как-то успокоить свой ум и сердце и смириться с тем, о чем знала с тех пор, как доктор Куэнка сидел в тюрьме: дружеский круг, к которому принадлежала ее семья, был обществом вероотступников, правительство считало их своими врагами, и не было другого выхода, ни другой судьбы для них, как только принять участие в заговоре, чтобы свергнуть его.

Из дома ее позвал Данизль:

– Где ты? Я уже должен ехать.

– Возле пруда, – ответила ему Эмилия, спокойная, как море после ухода циклона. – Иди сюда.

– Только не к пруду, ты меня опять столкнешь в воду, – сказал Даниэль, подходя к ним.

Он был в пальто, и Диего заметил нетерпение в его глазах.

– Тебе нужно уезжать прямо сейчас?

– Уже сегодня кто-нибудь донесет, что мы здесь и откуда мы приехали. Я сказал много лишнего.

Будь осторожен, – попросил его Диего.

Прежде чем пойти вслед за мужем, Хосефа поцеловала Даниэля.

На нем было грубое пальто, как у солдат правительственной армии.

– Мне его достала тетя Милагрос, – сказал он Эмилии, когда к его груди прижалась темная грива ее волос.

– Не бросайся на помощь тому, кто этого не заслуживает! – попросила Эмилия, уткнувшись лицом в отворот его пальто.

– Ты потеряла мой камень? – спросил Даниэль.

– Он у меня под подушкой, – ответила Эмилия, пригладив рукой прядь, которая вечно падала ему на лоб.

– Думай обо мне один раз в день, все остальные мысли обо мне гони от себя прочь! – просил ее Даниэль, а сам пальцем обводил контуры ее лица, словно хотел забрать с собой этот чудесный рисунок. Потом оторвался от нее и бросился бежать.

Войдя в дом, он встретился глазами с Милагрос Вейтиа, подошел и обнял ее.

– Ты меня сейчас сломаешь, мне же не пятнадцать лет, – возмутилась Милагрос.

– Поговори с Эмилией! – попросил он, подмигнув ей и отправился на поиски своего брата.

Сальвадор Куэнка был на четыре года старше, чем Даниэль. Он учился на третьем курсе юридического факультета Чикагского университета, когда туда поступил его брат. С тех пор они оба самозабвенно боролись за воплощение мечты, которая одним представлялась как великая революция, а другим – как волшебный переход к новому строю, который дал бы им право самим избирать правительство, как в любой другой стране, считающей себя современной.

Они были похожи. Сальвадор тоже оставался равнодушным к вещам, он был неугомонным, немногословным, но выразительным, уклончивым и улыбчивым, человеком богатой фантазии и строгого воспитания.

В тот вечер, пока Даниэль оставался с Эмилией и со своими воспоминаниями, пытаясь обрести уверенность в том, что у него теперь есть точка опоры, делающая его в то же время более уязвимым, Сальвадор открыл для себя Соль Гарсия. Он увидел ее в полутьме зала после концерта, когда она вскочила со своего места с криком «Да здравствует!». Потом, когда на сцене зажегся свет, он посмотрел на нее несколько секунд и почувствовал, что за всю свою жизнь не видел более светлого человека.

После речи Даниэля лампа, зажженная в зале, осветила ее всю, и он счел чем-то очень естественным подойти к ней.

– Меня зовут Сальвадор Куэнка, – сказал он, протягивая ей руку. – А вас?

– Соледад Гарсия-и-Гарсия, – ответила Соль, улыбнувшись ему своей прекрасной улыбкой. – Ты брат Даниэля?

– Он мой брат, – сказал Сальвадор.

– А мы с Эмилией как сестры, – объяснила Соль.

– Почему вы как сестры? – спросил Сальвадор.

– Потому что нам так хочется, – сказала Соль.

– Думаю, что это самое законное основание, – признал Сальвадор. – А где ты живешь, на небе? [20]

– Здесь, в Пуэбле, – сказала Соль.

– Почему я тебя раньше не видел?

– Я живу в другой Пуэбле, – объяснила она.

– В какой же? – спросил Сальвадор и жестом пригласил ее присесть в кресло.

Тут Милагрос Вейтиа, у которой внутри прятался особый магнит, втягивающий ее в центр самых сложных ситуаций, подошла и посоветовала Соль самой задавать вопросы.

– А где живешь ты? – спросила Соль, довольная, что не пришлось объяснять, в каком мире живет она.

– В Чикаго. Даниэль уже сообщил об этом всем, он не может долго хранить секреты, – ответил Сальвадор и принялся рассказывать, как трудно им было возвращаться на родину, как ненадолго они могут здесь остаться, каким он видел положение в стране, как нужна организация, которая объединила бы всех недовольных диктатурой, а также обо всех своих ближайших планах.

Соль слушала его так жадно, что Сальвадору захотелось рассказать ей обо всем, чем он занимался помимо учебы. В конце концов он даже рассказал ей, как у него заплетается язык в присутствии других людей, и даже о своих честолюбивых планах на будущее, когда покончат с диктатурой и когда такие люди, как он, смогут жить со спокойной совестью и с большей уверенностью в завтрашнем дне.

Доктор Куэнка напомнил ему, что они должны идти на собрание в дом Ахиллеса Сердана. Сальвадору очень не хотелось расставаться со своей слушательницей. Он протянул свою крепкую руку и в обмен получил нежную ручку Соль и молчаливый взгляд ее ясных глаз. Она была робкой от природы, но никогда еще не чувствовала себя настолько неспособной произнести хоть слово.

– Меня все зовут просто Соль, – сказала она наконец. – Соль и один раз Гарсия.

– Большое спасибо, донья Соль. Только не заводите себе двух мужей. [21]– попросил Сальвадор на прощание, улыбнувшись ей уголком губ, как все Куэнка.

Когда родилась Соль, ее родители так долго и с таким количеством знакомых обсуждали, как ее назвать, что к моменту крестин все еще не смогли прийти к согласию, и, чтобы избежать конфликтов между собой и обид со стороны остальных родственников, они вручили приходскому священнику список имен, которые с торжественной безответственностью тот выплеснул на ее голову вместе со святой водой из купели.

Таким образом, невинное дитя стали звать Мария де ла Соледад Касильда де ла Вирхен де Гуадалупе де лос Сантос Корасонес де Хесус-и-де Мария.

Это доставило удовольствие ее отцу, считавшему имя Соледад звучным и неотразимым, достойным их дочери; ее бабушке по материнской линии, настаивавшей на том, чтобы девочку назвали тем же суровым именем, которое носила она сама; ее матери, которая, как всякая истинная мексиканка, подвергающаяся опасностям в настоящем и испытывающая страх перед будущим, по любому поводу просила о помощи ласковую и молчаливую Святую Деву Гуадалупе, а также и ее бабушке по отцовской линии, которая не особенно увлекалась общением со святыми, потому что считала глупым просить что-нибудь у людей, может быть и очень заслуженных, но отнюдь не обладавших властью, данной пресветлым Деве Марии и Иисусу, входившими, как всем должно быть известно, в правящую верхушку. Не зря ведь Иисус является членом Святой Троицы, а Мария – Его Матерью.