– Она боится всего. Я тебе уже сто раз говорила, – ответила Хосефа. – А страх отупляет. Я даже думаю, что от страха умирает больше народа, чем от безрассудной смелости.

– Но страх ведь непроизвольное чувство? – спросила Эмилия.

– Не дай ему себя победить. Тот, кто ничего не боится, – самоубийца, но тот, кто боится всего, – такой же самоубийца.

– Я сейчас боюсь всего, – сказала Эмилия.

– Ты просто устала. Завтра ты почувствуешь себя смелой, – пообещала ей мать, пытаясь утешить. – Ты останешься на ночь, правда, Милагрос?

– Если я вам нужна.

– Ты всегда нужна, – заверила ее Хосефа. Диего еще не вернулся с подпольного собрания, и она решила разобраться в своих мыслях о страхе, чтобы суметь заснуть.

Через два часа она услышала, как Диего поднимается по лестнице. О его приходе возвестил ужасный грохот, потому что в дверях спальни он споткнулся о длинный узкий мешочек с песком, который она клала под дверь, чтобы не дуло.

– Я уже в том возрасте, когда сквозняки опасны, – заявила Хосефа, кладя его туда три месяца назад. И все эти три месяца Диего протестовал против этого, как он называл, «смешного» приспособления, до которого могли додуматься только жители нагорья.

Когда он упал, Хосефа подбежала к нему в одной рубашке, забыв и думать о сквозняках.

– Ты жив? – воскликнула она, увидев, что он лежит на полу, закрыв руками голову и едва сдерживаясь, чтобы не разразиться бранью.

– Что тут происходит? – спросила Милагрос, выходя в коридор и видя, что ее сестра склонилась над телом Диего и шепчет ему что-то на ухо.

Милагрос задрожала от страха. В одну секунду в ее голове пронеслось множество мыслей: за ним гнались? В него стреляли? Неужели он мертв? Будь проклята святая идея революции! Зачем они полезли, куда их никто не звал?

– Он споткнулся о мешочек с песком, который я положила под дверь, – ответила Хосефа на вопрос, заданный сестрой, и одновременно на все остальные, не высказанные вслух.

«Все это закончится семейной ссорой, при которой мне совсем не хочется присутствовать», – сказала сама себе Милагрос и пошла обратно, сделав сестре заговорщический знак рукой.

– Что там за крик? – спросила у нее сонная Эмилия, когда Милагрос вошла в комнату, служившую им общей спальней, если она оставалась ночевать.

– Ничего страшного, упал твой папа, – ответила Милагрос. Но сама никак не могла забыть ощущение катастрофы, пусть даже и воображаемой.

– Что?

– Он споткнулся, входя в комнату, но с ним все в порядке, – сказала Милагрос. – Знаешь, девочка, я тоже боюсь революции.

Эмилия привыкла к тому, что Милагрос разговаривает во сне, но отнюдь не к тому, что та говорит глупости, расхаживая по комнате в своем длинном белом халате, похожая на привидение. Поэтому, окончательно проснувшись, она встала и вышла в коридор узнать, что случилось.

К тому моменту Диего Саури уже сидел на полу, а Хосефа что-то бормотала, прося у него прощения.

– Что с тобой случилось, любовь моя, мое сердечко, свет мой, мой тореро, мое сокровище? – спросила Эмилия, подходя к отцу.

– Я думал о тебе и совсем забыл о ловушках, которые мне расставляет твоя мать, – ответил Диего, позволив дочери себя обнять.

– А может, ты слишком переволновался на этом собрании? – спросила Хосефа, которая вдруг перестала чувствовать себя злоумышленницей и решила свалить всю вину на собрание в доме семьи Сердан. – Почему нужно непременно встречаться в полночь? Эти люди ловко устроились. Если собрание у них дома, им не нужно потом так поздно возвращаться пешком по темным улицам, подвергая себя опасности.

– В Мадриде в это время суток люди ходят по улицам, распевая песни. Все дело в том, что это не город, а просто дыра, где скучно, как в церкви, – сказал Диего Саури.

– Не начинай, Диего, ты живешь здесь, потому что сам так хочешь, Если бы ты остался там, где родился, тебя бы давно сожрали пираты, индейцы майя или федеральные войска, – стала защищаться Хосефа, считавшая нападки на свой город оскорблением всему своему роду.

– Федеральные войска рано или поздно нас всех сожрут, – сказала Милагрос, снова выходя из своей спальни.

– Почему? – спросила Эмилия.

– Не обращай внимания на свою тетушку, ты знаешь, как она умеет преувеличивать, – заметила Хосефа.

– Почему ты ее обманываешь? – возмутилась Милагрос. – Если мы собираемся ввязаться во все это, то пусть девочка все знает, тем более она уже не маленькая.

– Что ты называешь «все это», Милагрос? – спросила Хосефа.

– Быть противниками диктатуры, иметь друзей, которые борются против нее, знать, где прячутся политэмигранты и сколько оружия добыли их сторонники, – сказала Милагрос.

Эмилия слушала их с широко открытыми от удивления глазами. Даниэль уже кое-что рассказал ей. Она уже ощутила опасность в его спешном отъезде, но не могла и подумать, что может быть нарушен покой их дома.

– Милагрос права, – согласился Диего. – Ты очень хочешь спать, Эмилия? Выглядишь ты очень бодрой. Пойдем потолкуем подальше от сквозняка, который может убить твою маму.

– Теперь ты убедился, что сквозняк все-таки есть, – сказала его жена, помогая ему подняться и дойти до гостиной в центре дома.

Потом она отправилась на кухню приготовить отвар из цветов апельсинового дерева, чтобы привести в порядок желудки всех членов семьи и чувствовать себя увереннее во время разговора.

Было больше двух часов ночи, когда Эмилия вернулась в свою постель.

– Придется прогнать страх, – сказала она Милагрос, которая еще не ложилась, а ходила кругами по комнате.

– Ничего не случится с твоим Даниэлем, – успокоила ее Милагрос, присев рядом.

– Хоть бы тебя услышала богиня Иш-Чель, – сказала Эмилия.

– Она меня уже слышит, – ответила Милагрос, укладываясь наконец спать.

На следующее утро Хосефа, которая всегда была главным будильником в доме, проспала. Она проснулась почти в восемь, потому что птицы в коридоре кричали, недовольные тем, что она вовремя не сняла накидки с их клеток, хотя обычно делала это очень пунктуально. Эмилия и Диего тоже ворчали, что она их так поздно разбудила.

Эмилия пошла в школу с наспех заплетенной косой и следом от простыни на щеке. Диего открыл аптеку, так и не приготовив сироп из ревеня и питательный бульон, заказанные еще в субботу. Только Милагрос исчезла с рассветом. Такой уж она была, она его чувствовала нюхом, и у нее сразу открывались глаза, а перед ней лежали дороги желаний.

Тем не менее, подумала Хосефа, вытряхивая простыни, несмотря на суматоху в начале дня, все встало на свои места после ночного разговора, и уже нечего было бояться, разве что чего-либо непредвиденного.

– Конечно, в таких случаях непредвиденное – это именно то, что ты просто должен был предвидеть, – сказала ей Милагрос, которая встретила ее по дороге с рынка.

– За это я и люблю тебя, сестренка, – улыбнулась Хосефа. – За то, что ты так бережно разрушаешь мою жизнь.

– Я пытаюсь вернуть тебя на землю, Хосефа, но ты живешь только в мире романов. Я зря стараюсь. Ты все хочешь видеть в розовом цвете.

– Но романы тоже полны катастроф, – попыталась защититься Хосефа.

– Тогда не жалуйся на реальную жизнь, – ответила Милагрос.

В течение последних лет Хосефа Вейтиа превратилась в такую же постоянную читательницу газет, каким всегда был ее муж. Обзор событий, происходивших в стране, держал в постоянном напряжении, так же как романы с продолжением, ожидание которого заставляло ее просыпаться среди ночи и самой придумывать дальнейший ход событий.

Ее увлечение романами и книжными выдумками отошло на второй план в сравнении с историями, которые каждое утро ей дарила жизнь. Она читала столько же газет, что и Диего, и посвящала этому больше времени. Она знала, как таблицу умножения, кто чего хочет, кто делает какие прогнозы, кто был за и кто против восьмых по счету перевыборов диктатора, который в ее воспоминаниях представал героем-победителем множества крупных сражений и, по ее мнению, единственным человеком, сумевшим наиболее долгий срок поддерживать спокойствие в этой опаленной войной стране в XIX веке.