Ночь была ветреной, но теплой. От воды тянуло свежестью, пахло начавшей подсыхать травой, которую Иван Кузьмич скосил утром, и ночными фиалками. Мэри расстелила на берегу пруда с кувшинками прихваченный из дома маленький коврик и теперь сидела, наслаждаясь мурлыканьем Матрены и усыпанным звездами небом. Кошка с явным неодобрением следила за огоньком сигары и время от времени мурчать переставала, требовательно вонзая коготки в ногу сидящей хозяйки — или прислуги, это с какой стороны посмотреть. Тогда Мэри начинала с удвоенным старанием почесывать подставленную шейку и уши, и Матрена снова заводила свою нехитрую песенку. За неделю кошка изрядно отъелась и округлилась и уже ничем не напоминала тощую замухрышку, которая, к восторгу Элис, подъехала к крыльцу на плече командира. Шелковистая, балованная, всеобщая любимица, она все же выделяла Мэри — по крайней мере, именно от нее она ласку требовала, снисходительно принимая знаки внимания от остальных.
Почему-то именно здесь, в саду, не имевшем ничего общего с орбитальной станцией и, тем более, боевым корветом, времена учебы вспоминались особенно ярко. Наставники Звездного Корпуса не пожалели труда, чтобы вбить в головы кадетов простую, в сущности, мысль: нельзя отдавать все время и силы одному и тому же. Необходимо чередовать нагрузку на мышцы и на извилины, иначе ни то, ни другое не будет работать толком. И тренировка того и другого должна быть максимально разносторонней, иначе в результате получится уродец.
В свое время кадет Гамильтон, изнемогавшая под грузом всего того, что следовало узнать или научиться делать, проклинала этот подход всеми имевшимися в ее тогдашнем лексиконе бранными словами. Теперь же Корпус остался далеко позади. И она имела возможность по достоинству оценить предусмотрительность составителей программ, которые вводили в учебные планы дисциплины, не имевшие прямого отношения к собственно боевой подготовке. Именно благодаря им она умела теперь не только анализировать информацию, но и собирать ее. Собирать, не придавая особого значения тому, в какой области приходилось вести поиски. Разумеется, дилетант зачастую бывает опасен. И в случае болезни лечение должен назначить врач. Но для того, чтобы определить, что у больного жар, врачом быть не обязательно. Надо просто уметь измерить температуру.
Собственно, именно это и собиралась сделать Мэри — измерить температуру планете Орлан.
Это был очень скромный крест. Никакой вычурности, никаких акцентов, долженствующих подчеркнуть то, что установившие его помнят и скорбят. Крест как крест. Металлопластовый. Теоретически вокруг него, так же крестом, должны были располагаться четыре плиты с именами погибших. Теоретически — потому что в густой пожухлой траве невозможно было что-либо разобрать.
Не то чтобы Мэри ожидала увидеть величественный монумент с почетным караулом, вечным огнем и скульптурной группой. Как выглядит памятный знак, установленный на месте гибели Александра Сазонова и его людей, она выяснила еще на Кремле. Но явное запустение, царившее вокруг памятника, удивило ее весьма неприятно. Она даже нашла его далеко не сразу: похоже, как минимум двадцать пять лет из прошедших тридцати четырех никто и не думая вырубать сначала подлесок, а потом и лес. Взятую в аренду машину пришлось бросить милях в двух — ближе ее было не посадить — и пробираться через бурелом по вычерченному на экране коммуникатора вектору. Четыре дюжины почти черных роз оттягивали руки, сверток со свечами Мэри засунула в нагрудный карман легкой светло-зеленой куртки. Она слегка ежилась под порывами ветра и не думавшего стихать в хоть и густых, но совершенно голых ветвях. На Кремле, в Новограде, сейчас лето в разгаре. В Нью-Дублине на исходе осень. А здесь, в лесу на Орлане, только-только сошел снег, и робко тянутся к бледному северному небу такие же бледные цветы.
Сыроватая низина, зажатая между холмами, идеально подходила для засады. Черт, как же это отец так опростоволосился? Что его вообще понесло именно сюда? Можно ведь было обойти по гребням холмов. Или нельзя? Впрочем, сейчас это уже не имеет значения… Мэри положила розы под разлапистый куст и принялась очищать плиты. Отцовское имя обнаружилось на второй, но она не успокоилась, пока низкое солнце не осветило все четыре прямоугольника, заплывших по краям землей. Теперь на каждый по свече и по дюжине роз. И можно просто стоять, молчать, следить за танцующими под ветром язычками пламени и думать.
Думать о том, что все могло сложиться совсем иначе. И о том, что иначе — не обязательно лучше. И хуже — тоже не обязательно. Просто иначе. Иначе — и не погибла бы мама. Иначе — и дочь Алтеи Гамильтон и Александра Сазонова, очень даже может быть, не стала бы пилотом и полицейским. Иначе — и Бельтайн был бы для нее только точкой на звездной карте, и Эрика ван Хоффа задержал бы кто-то другой, и имя Келли О'Брайена даже не было бы ей известно. И не она вышла бы из разбитого «Дестини» на шестую палубу «Александра», и не ее, умирающую, истекающую кровью, подхватили бы сильные руки Никиты Корсакова… Кто знает, возможно, она ездила бы верхом в нелепой юбке, и ее волосы были бы длинными, но не были бы седыми. И вообще, она была бы уже замужем. Наверняка. И были бы дети. И она бы даже выучилась печь пироги. А что? Можно подумать, Агафья Матвеевна не проследила бы! А вот интересно, кем бы она стала? Если не пилотом и полицейским, то кем? Ведь должна же она была стать хоть кем-то! Вот, например, ее величество до замужества занималась терраформированием. Бабушка готовилась стать операционной сестрой. Тетка Екатерина летала, ну так она во флот пошла после гибели старшего брата, и неизвестно, что было бы, останься Александр в живых. Тетка Лидия преподавала историю искусств, хотя каким она была преподавателем при таком-то характере — страшно подумать. А Маша Сазонова? Кем бы стала она?
Странное дело, воспринимать себя как Машу Сазонову у Мэри получалось плохо. Совсем не получалось. Слишком все быстро, слишком неожиданно, слишком похоже на сказку. Порой ей казалось, что если бы не гибель Келли, которого она могла, но не успела сделать счастливым — она не согласилась бы войти в отцовскую семью вот так, сразу. Похоже, именно осознание того, что время безжалостно и далеко не всегда его может хватить на доброе дело, заставило ее принять предложение деда, не раздумывая над возможными последствиями. Принять — и сразу огрести такое количество новых впечатлений, ограничений и обязанностей, что сама мысль о какой-то дополнительной перемене статуса отзывалась горечью во рту. А ведь не исключено, что Мэри Гамильтон согласилась бы стать Марией Корсаковой. Мэри Гамильтон согласилась бы, а Маше Сазоновой новшеств и так хватило по самое дальше некуда…
Звук приближающихся шагов Мэри услышала давно, но оглядываться не спешила. И проверять, как выходит из спрятанной под курткой кобуры маленький, еще с Бельтайна привезенный пистолет, не спешила тоже. Человек — судя по всему, мужчина средних лет — шел неторопливо, не таясь. Двум тяжелым ногам сопутствовали четыре легкие лапы. Фермер, наверное. Или лесник. С собакой. Гуляет он тут. Или по делам идет; по своим, не по нашим. Вот и пусть себе идет. А мы еще постоим, подумаем.
— Кхм… прощения просим… — раздался за ее спиной сиплый голос.
Мэри спокойно обернулась. Метрах в двух от нее стоял мужик, сложением напоминавший Рори О'Нила. Правда, таким кряжистым Рори станет, наверное, годам к восьмидесяти. Если доживет, конечно. Впрочем, глядя на то, как развиваются события, можно было с уверенностью сказать, что доживет. Если не захочет, чтобы и на том свете достали. Судя по всему, Элис всерьез взялась следить за рационом и моционом обормота-двигателиста, так что с вариантами у бедняги плохо. Совсем плохо с вариантами. Интересно, поженятся в итоге эти двое или нет? С одной стороны, межлинейный брак нонсенс, с другой — вряд ли ее экипаж вернется на Бельтайн. Ребятам нравится на Кремле и нравится быть при командире. Пока. Ничего, еще немного и они уйдут в самостоятельный полет. Первые признаки уже появились. Вон, накануне ее отлета на Орлан один из близнецов отправился развлекаться, а второй остался дома — небывалая вещь…
