— Ты жива?

— Не знаю. А ты?

— Не знаю. Мэри?

— Ммм?

— Выходи за меня.

Мэри закатила глаза и состроила мину шутливой покорности судьбе. Она отнюдь не была уверена в своей готовности дать себя уговорить, а с другой стороны… все-таки нет… или да? или… интересно все-таки, как он будет уговаривать?

— Никита, я солипсистка. Если я чего-то не могу себе представить — например, нашу с тобой совместную жизнь — значит, этого не существует в природе. Разве что ты мне объяснишь, как это себе представляешь ты?

Несколько месяцев назад похожий вопрос поставил Никиту в тупик. Но на сей раз он основательно подготовился.

— Очень даже хорошо представляю. Рассказать? — он дождался кивка, устроился поудобнее и начал, слегка нависая над Мэри и перебирая ее волосы пальцами руки, на локоть которой опирался:

— Я буду летать, а ты — стоять за креслом, а там, глядишь, и за троном. Я буду ужасно ревновать тебя к Константину Георгиевичу, а ты — злиться, потому что причин для ревности у меня не будет никаких. И мы будем ссориться, а потом мириться, примерно вот так мириться… чшш, не так быстро, не торопись… терпение суть одна из главных добродетелей офицера… как же ты до кавторанга дослужилась, такая нетерпеливая?., о чем это я… ах да. У нас будут расти дети, которых дедушка и прадедушка вкупе с бабушкой и прабабушками избалуют вконец, а мы будем с этим дружно бороться. Штук пять детей. А еще лучше восемь. Что ты сказала? Почему не одиннадцать? А ведь верно, ты права, прекрасное число, симметричное, вот и догово… эй, кто это разрешил тебе царапаться?!

Возня, смех, сдержанное ворчание.

— И наши дочери будут похожи на свою маменьку, отчего их папенька поседеет быстро и бесповоротно. И за ними начнет ухлестывать все окрестное юнкерье — не станут же они поощрять штатских?., и ты будешь страшно по этому поводу переживать, а я буду громко тебя успокаивать — мол, девчонки не бельтайнские пилоты, им можно, — а за твоей спиной втихаря стану науськивать сыновей на сестриных кавалеров. Ибо не фиг. И мы опять будем ссориться и мириться… ой… не кусайся! Ну что за жизнь, у всех жены как жены, а у меня, похоже, будет царапучая кусака! А потом… Да ладно, до «потом» надо еще дожить. Мэри, ну правда, выходи за меня. Строго говоря, как, по-твоему: много ли шансов выжить у флотского, которому не к кому возвращаться? А возвращаться я хочу к тебе. И я ведь какой-никакой, а контр-адмирал. Хоть бы моих людей пожалела, раз уж меня не жалко. Они-то тебе что плохого сделали?

— Корсаков, это шантаж, — констатировала Мэри со вздохом.

— Да, — спокойно кивнул он.

— Грубый. — Да.

— Неприкрытый.

— Да. Мэри, ну неужели ты еще не поняла? Я буду добиваться твоего согласия мытьем, катаньем, шантажом, взяточничеством, как угодно и сколько угодно, пока не получу устраивающий меня ответ.

Никита был абсолютно серьезен, даже глаза не улыбались. Мэри помедлила, потом осторожно провела кончиками пальцев по подбородку, на котором уже начала пробиваться щетина, набрала полную грудь воздуха и выдохнула:

— Уговорил. Ох, адмирал, смотри, не пожалей…

— Ни-ког-да! — негромко отчеканил Никита. — Никогда я не пожалею об этом. И сделаю все, чтобы и ты не пожалела.

— Ну и я постараюсь. Говорят, семью строят двое… не знаю. Пока не пробовала. Только вот что, Корсаков. По-моему, нам надо срочно поссориться.

— Зачем? — Никита знал ответ, но хотел услышать его от Мэри.

— Чтобы помириться!

Когда это ты успел перестать получать удовольствие от опасности? Привыкать ли тебе рисковать собственной шкурой?

Эрик ван Хофф поежился. Удовольствие от опасности — дело неплохое, конечно. Однако оно перестает быть удовольствием в тот момент, когда ты понимаешь, что переступил черту. И ведь ничто не предвещало совсем уж больших неприятностей! Заданный вопрос… полученный ответ… это привычно, в первый раз, что ли? Вот только по всему выходит, что либо ты вопрос задал не там или не тому, либо ответ прозвучал уж слишком громко. И был услышан кем-то помимо тебя. А вот это уже плохо.

И дело даже не во вполне реальной угрозе для жизни, хотя уже одно это дурно пахнет само по себе. Но Эрик не без оснований считал себя профессионалом и совершенно искренне полагал, что смерть до успешного завершения контракта куда хуже смерти как таковой. И что с того, что этот контракт нигде не зафиксирован, что под ним не стоят подписи договаривающихся сторон, и о нем вообще никто не знает, кроме него самого и тех, кто скромно стоит за спиной «мисс Аманды Робинсон»? Контракт есть контракт.

Где же это он так прокололся? И что теперь делать? У Эрика было ощущение, что за ним самим и его корреспонденцией следят, а своему чутью он привык доверять. Стало быть, ни о какой попытке отправки информационного пакета и речи быть не может. Пришибут — ладно, но ведь информация не дойдет до заказчика, вот что по-настоящему скверно. Попробовать связаться с выданным еще во времена оные контактом? Не годится. Если наблюдение на столько плотное, как ему кажется, то и контакт сладится, и толку не будет никакого. Разве что… Он вспомнил о недавней покупке, повеселел и отослал «дорогой мисс Аманде» сообщение о том, что ему удалось наконец подобрать пару к тому украшению, которое он имел удовольствие раздобыть для нее в их последнюю встречу. Не угодно ли взглянуть лично? Такие вещи не пересылаются с курьерами, тем более что он хотел бы увидеть, насколько угадал с размером…

Сотни раз проверенная и идеально откалиброванная программа слежения дала сбой: в какой-то момент послание Эрика ван Хоффа попросту затерялось в хитросплетениях галактической сети связи. Имя адресата было известно, но вот его местонахождение отследить не удалось. Да и вряд ли это было настолько уж важно. Какая-то девка, какая-то побрякушка…

Спустя сутки после отправки сообщения Эрик пожалел о своем поступке. Мало приятного услышать в полицейской сводке, что человек, с которым ты общался по довольно скользкому поводу, найден мертвым. Но еще раз связываться с Амандой Робинсон он посчитал бессмысленным и небезопасным. Да и потом… Вдруг она что-нибудь придумает? Что-нибудь, что поможет ему больше, чем маленький игольник, годный для ближнего боя с минимальным количеством не слишком расторопных противников? Своя рубашка ближе к телу. Конечно, он почти наверняка подставляет эту шуструю барышню, но должен он ей вовсе не так много, как может показаться на первый взгляд.

А еще несколько часов спустя в дверь занимаемых им апартаментов позвонили.

Сигнал приема сообщения вырвал Мэри из зыбкого полусна-полуяви. Она осторожно выбралась из постели, прочитала присланный текст, ненадолго задумалась, но тут же отправила полученное со своими комментариями по одному из забитых в директвызов адресов. Оглянулась на кровать, где — кажется — спал Никита, и направилась к платяному шкафу.

— Ты чего подскочила? — судя по голосу, ее, с позволения сказать, жених спать и не думал.

— Можешь начинать ревновать, — она вытащила из шкафа свежую рубашку. — Я отписалась Константину, он может связаться со мной в любой момент.

— Ясно, — Никита тоже встал и начал собирать разбросанную по каюте одежду. — Мне исчезнуть?

— Как хочешь. Это служба. Моя служба. Можешь, если хочешь, поприсутствовать и убедиться.

— А чего хочешь ты?

— Я? Я хочу позавтракать в твоем обществе. Но сейчас мне надо в рубку. Ты со мной?

— Я на камбуз. Сварю тебе кофе.

Минут двадцать спустя они сидели в рубке — Корсаков устроился в ложементе второго пилота — пили кофе и умиротворенно молчали. Все (или почти все) было сказано, а грядущий вызов… ну вызов, ну и что? Когда он наконец прозвучал, Мэри с удивленным восхищением отметила скорость и легкость, с которой сидевший только что развалясь Никита исчез из обзорной зоны. А ведь, казалось бы, габариты… Она прикоснулась к сенсору, и на экране возник Константин.