— И что вы сделали? — спросила я с нетерпением.

— Из разговоров с Хевен я знал, что Люк всегда мечтал о собственном цирке. Одно время он работал у человека по имени Уинденбаррон. Я купил у него цирк и предложил его Люку за один доллар.

— Один доллар?!

— Один доллар и одно обязательство… что он не поедет на свадьбу и не будет иметь никаких контактов с Хевен. Если же он нарушит это обязательство, то потеряет цирк.

Я уставилась на него, не в силах вымолвить ни слова. Хлынувший поток мыслей невозможно было остановить. Один доллар! Тони был как дьявол, покупающий душу человека и соблазняющий его всем, что тому хотелось бы иметь и о чем он постоянно мечтал. И в то же время он заставлял этого человека отказаться от самого дорогого в его жизни! Мне стало плохо, я почувствовала слабость и омерзение, как если бы узнала, что мой собственный отец продал меня за какой-то цирк и заплатил в придачу всего один доллар!

Наступившее молчание, казалось, никогда не кончится. Как я желала сейчас встать и убежать из этой комнаты, убежать от этих ужасных признаний. Что за человек был этот Люк Кастил? Я молила Бога, чтобы Люку-младшему не передались по наследству такие черты. Да их и не могло быть у него, ведь я хорошо знала его и любила.

— Люк согласился? — спросила я наконец, хотя ответ был ясен мне заранее.

— Да, и он сдержал свое обещание до того дня, когда они с женой погибли. И только тогда… Хевен все узнала. Я пытался объяснить ей, как это делаю сейчас тебе. Я просил прощения, но она была так разгневана, что покинула Фартинггейл немедленно и больше сюда никогда не возвращалась. — Он опустил голову. — Она оставила меня разбитым, охваченным чувством вины человеком, которому суждено было с тех пор бродить в одиночестве по этому громадному дому и размышлять о своих эгоистических поступках. После того как, по моему мнению, прошло достаточно времени для того, чтобы затянулись раны, я пытался поговорить с Хевен, звонил, писал письма, но она не хотела больше вступать со мной ни в какие контакты. И ничто не могло изменить этого положения.

Я скрылся в тени и оставался там все это время. — Тони посмотрел вниз, потом быстро поднял глаза. — Единственное, что поддерживало меня в жизни, это сведения о тебе, о твоих родителях. Мои люди сообщали мне о твоих успехах, о том, что ты выросла и стала красивой молодой леди. Они также докладывали мне об успешной работе фабрики игрушек в Уиллисе, о прекрасной жизни Хевен и Логана в Уиннерроу, где они стали пользоваться уважением и вызывать зависть. Мне… мне очень хотелось посмотреть на тебя, узнать о тебе побольше. Много раз у меня появлялось желание просто заявиться туда, рискуя быть выброшенным из вашего дома. Я даже собирался поехать в Уиннерроу инкогнито и посмотреть на тебя на расстоянии. — Он сказал это так, что у меня появилось подозрение, что Тони действительно приезжал в наш город. — Ты не можешь себе даже представить, как много значило для меня быть мысленно все эти утомительные и одинокие годы рядом с тобой и Хевен.

Я заметила слезы в его глазах и поняла, что Тони говорил искренне, глубоко переживая. Все прошедшие после бегства моей матери годы он ждал, жаждал появления в Фартинггейле мамы или меня. Я не могла не испытывать жалости к нему за его напрасные ожидания.

— О Энни, не сомневайся ни секунды, я отдал бы все, что у меня есть, лишь бы вернуться назад в то время и изменить то, что я наделал. Но мне это не под силу. Пожалуйста… пожалуйста, не презирай меня за это. Дай мне шанс искупить мое злодеяние помощью тебе, сделав тебя снова здоровой и счастливой.

Он взял мою руку, глаза Тони умоляли не отталкивать его. Я отвернулась и глубоко вздохнула. Мое сердце отчаянно колотилось. Я подумала, что могу снова потерять сознание, если не окажусь тотчас же в кровати.

— Я хочу вернуться в свою комнату, Тони. Мне надо отдохнуть и подумать.

Он кивнул печально и отрешенно.

— Я не виню тебя за то, что и ты презираешь меня.

— Я не презираю вас, Тони. Я верю, что вы сожалеете о своем поступке. Но я также понимаю теперь, почему моя мать становилась такой расстроенной, когда разговор заходил о ее отце, и почему ей было так неприятно, когда мы говорили о Фартинггейле и упоминали ваше имя. Люк умер, так и не получив возможности помириться со своей дочерью после стольких лет отчуждения с ней. В отличие от вас, Тони, у моего деда никогда не было возможности попросить прощения.

— Я знаю, и это будет преследовать меня до самого ада. — Он вытер слезу на своей щеке.

«Прости меня, мама, — подумала я, — но в данный момент я, при всем желании, не могу не пожалеть и Тони».

— Позвольте мне немного отдохнуть, Тони. Дрейк придет сегодня во второй половине дня забрать у меня список вещей, которые мне нужны из Уиннерроу, не так ли?

— Да, конечно.

Он поднялся и обошел коляску. Мне было слышно, как он глубоко вздохнул. Затем начал выкатывать меня из этих комнат, из прошлого возвращая в настоящее.

Доставив меня в мою комнату, Тони прислал миссис Бродфилд, которая помогла перебраться на кровать.

— Я сейчас вернусь, — сообщила она, устроив меня в кровати, — и мы начнем нашу терапию.

— Я не хочу делать сегодня терапию.

— Конечно, вы будете ее делать. Нельзя пропускать ни одного дня. Мы должны выработать ритм, к которому привыкнет ваше тело и будет на него полагаться, — поучала она. — Теперь отдохните несколько минут, и я вернусь, чтобы выполнить наши упражнения. Ваши ноги должны получить массаж, а кровь следует заставить циркулировать через мышцы. Вы не хотите, чтобы ваши ноги загнили и отвалились, не правда ли? — Она улыбнулась на этот раз, как злая ведьма. Сестра повернулась и вышла, прежде чем я смогла ответить ей, но ее комически уродливый образ остался со мною. Когда миссис Бродфилд вернулась, я снова стала чем-то вроде пластилина в ее руках.

Во время массажа я думала о своей матери, узнавшей, что Тони подкупил ее отца, заставил его не появляться на ее свадьбе и вообще не иметь с ней никаких контактов. Я вспомнила, какие печальные и устремленные куда-то вдаль становились ее глаза каждый раз, когда она говорила о Люке. Как жалко, что мою маму лишили возможности поговорить с ним один только раз, чтобы они могли простить друг друга.

Но виновником здесь был не только Тони. Люк сам согласился на такие условия. Он пожелал отказаться от моей матери ради того, чтобы получить свой бесценный цирк. Когда моя мать узнала всю правду, ей стало еще более невыносимо. Я могла понять, почему она была взбешена. И, поскольку Люка больше не было в живых, она обратила весь свой гнев исключительно на Тони. Когда я воскрешала в памяти его рассказ о себе, о том, как он жил все эти годы в одиночестве в громадном доме, сожалея о том, что сделал, и не имея возможности получить прощение моей матери, я не могла не жалеть Тони. Возможно, если бы мать увидела его теперь, тоже смягчилась бы. Она была слишком жалостливым и заботливым человеком, чтобы повернуться спиной к душе, попавшей в такую беду.

Я решила, что не буду требовать, чтобы меня забрали из Фартинггейла-Мэнора, а предоставлю Тони возможность подтвердить делами свое раскаяние. Уехать отсюда значило бы наказать его еще сильнее, возможно, даже подтолкнуть его к такому же роковому выбору, какой сделал его брат Трой.

Все эти мысли проносились в моей голове, пока миссис Бродфилд массировала мои бедра и ноги. Ощущение уколов появилось вновь, и даже более резкое. Но я ничего не сказала ей об этом, решив подождать доктора.

Сестра поднимала и поворачивала меня так и сяк. Когда я смотрела вниз, то видела, как ее сильные пальцы мяли и растирали мое тело, пока бледная белая кожа не становилась малиновой. Когда же ее пальцы дошли до моих ягодиц и она повернула меня на живот, я почувствовала их… но боли при этом не было. Только пальцы. Их нажим даже вызывал раздражение.

— Я чувствую ваши пальцы и нет никакой боли, миссис Бродфилд.

— Действительно? — Она продолжала, нажимая все сильнее.