— Тони, подождите! Вчера вечером я дала ей письмо, чтобы она передала его вам для отправки Люку.

Он насмешливо улыбнулся:

— Письмо? Она не давала мне никакого письма.

— Но, Тони…

— Я вызвал ее около семи тридцати и заплатил ей двухнедельное выходное пособие в связи с прекращением контракта, и она даже не упомянула о каком-либо письме.

— Я ничего не понимаю.

— Почему же? Это как раз то, что я сказал, она некомпетентна. Вероятно, письмо лежало в ее фартуке и она забыла про него. Честно говоря, я не знаю, что происходит сегодня с молодыми людьми, они кажутся вечно рассеянными. Неудивительно, что теперь стало так трудно найти приличного работника для дома.

— Это было письмо Люку! — вскрикнула я.

— Яйца остывают, — обратилась ко мне миссис Бродфилд.

— Мне жаль, — заявил Тони. — Напиши сегодня другое письмо, и я сам позабочусь о нем на этот раз, хорошо? Я вернусь во второй половине дня, и мы предпримем небольшую прогулку по этому этажу. То есть если не будет возражать миссис Бродфилд, — добавил он, посмотрев на нее. Она не ответила.

Тони ушел, прежде чем я могла сказать еще хотя бы слово относительно моего письма. Взглянув на миссис Бродфилд, я заметила на ее лице маску раздражения.

— Мы должны приступить к утренней терапии, Энни, а потом вам следует отдохнуть, или не будет никакой прогулки по этажу. Теперь ешьте, пожалуйста, ваш завтрак.

— Я не хочу есть.

— Вы должны есть, чтобы набраться сил. Ваша терапия почти то же, что и тренировка для спортсмена. Без энергии, полученной от пищи, не возможны ни тренировка, ни терапия. Есть лишь одна разница, — добавила она, вздернув плечи и распрямив спину, чтобы подчеркнуть важность своих слов. — В одном случае — проигранный теннисный или футбольный матч, в другом — проигранное здоровье, то есть инвалидность.

Я подняла вилку и начала есть. Я мысленно поблагодарила Бога за Рая Виски, прожевывая и проглатывая еду. Он умел придать простейшим вещам удивительный вкус.

Моя утренняя терапия началась совершенно так же, как и в предыдущий день, но потом появилось что-то новое. Я была уверена, что чувствовала пальцы миссис Бродфилд на моих ягодицах. Было ощущение, будто меня что-то жалит, как бы иголки протыкают кожу. Я вскрикнула.

— Что? — спросила она, взглянув на меня с нетерпением.

— Я чувствовала что-то… какие-то уколы.

— Это просто ваше воображение, — заявила она и начала процедуру снова.

И снова я почувствовала укол.

— Я чувствую что-то… я чувствую! — возразила я.

Она прервала процедуру и встала.

— Это то, что мы называем истерической болью. Вы в худшем психическом состоянии, чем я думала.

— Но доктор говорил…

— Мне известно, что говорил доктор. Не думаете ли вы, что за свою жизнь я работала только с одним или двумя докторами?

— Нет, но…

— Постарайтесь просто расслабиться, и я продолжу работу с вашими ногами, а когда вы подумаете, что чувствуете что-то, возьмите себя в руки.

— Но…

Она начала снова. Боль возобновилась, но я только сморщилась, подавив в себе желание застонать. Процедура сильно утомила меня, так что я была вынуждена поспать перед ленчем. Миссис Бродфилд принесла мне еду и сообщила, что звонил Тони и скоро будет здесь, чтобы покатать меня немного по этажу. «Удивительно, — подумала я, — как иногда самого простого ждешь с нетерпением, словно интересного свидания или вечера танцев. Вот и сейчас тривиальная поездка на инвалидной коляске по коридору представляется такой же увлекательной, как и путешествие по стране. Как сильно изменилась моя жизнь! Сколько вещей я принимала раньше как должное!»

В комнату вошел один из работников по парку. Он принес и установил для меня телевизор с дистанционным управлением, так что я могла оперировать им прямо с кровати. Рабочий был плотным коренастым мужчиной с лицом, покрытым как бы старой высохшей материей. Его кожа за многие часы работы под солнцем потрескалась, а лоб и даже подбородок прорезали глубокие морщины. Он сказал, что его зовут Парсонс.

— Вы работаете здесь уже давно, Парсонс?

— О нет, всего немногим больше недели.

— И как вам нравится ваша работа? — Вначале я подумала, что он не слышал моего вопроса, затем поняла: рабочий размышляет над тем, как ему лучше на него ответить. — Я полагаю, что здесь уйма работы для вас, — добавила я, чтобы помочь ему.

Он перестал присоединять провода к телевизору и посмотрел на меня.

— Да, здесь много работы, но каждый раз, когда я начинаю что-то делать, мистер Таттертон меняет свое решение и дает мне другое задание.

— Меняет свое решение?

— Я не знаю. — Он покачал головой. — Меня наняли починить бассейн, так что я начал замешивать цемент, но только я приступил к работе, подошел мистер Таттертон и спросил, что я там делал. Я ответил, а он, взглянув на бассейн, посмотрел на меня, как на сумасшедшего. Затем сообщил, что его отец говорил ему, чтобы он никогда не чинил ничего, пока оно не сломается. «Угу», — сказал тогда я. «Надо подрезать кусты вдоль всех дорожек в лабиринте», — приказал мистер Таттертон и послал меня делать это. Тем временем весь цемент, который я замешивал, затвердел и пропал даром. Но платит он хорошо, — добавил Парсонс. Он пожал плечами и занялся телевизором.

— А как же бассейн?

— Я не спрашивал. Я делаю то, что мне говорят. Ну вот, теперь он заработает прекрасно. — Рабочий включил телевизор, проверил переключение каналов, регулировку яркости и звука. — Хотите оставить его включенным?

— Нет, сейчас не надо. Спасибо, Парсонс.

— Не стоит благодарности.

— Парсонс, а как там в лабиринте?

— Как? — Он пожал плечами. — Я не знаю. Спокойно, наверное. То есть когда вы зайдете в глубину его. По обе стороны почти ничего не слышно, и затем… я думаю, от того, что кругом так тихо, вам чудятся какие-то странные вещи. — Он тихо засмеялся.

— Что вы имеете в виду?

— Пару раз мне показалось, будто слышу шаги в одном из соседних коридоров. Я начинал кричать, но там никого не оказалось. Вчера к вечеру я опять их услышал. Я встал, пошел сперва по одной дорожке, потом по другой и опять по другой, и что вы думаете случилось, мэм?

— Что?

— Я заблудился, вот что. — Он громко рассмеялся. — Понадобилось почти полчаса, чтобы добраться до того места, где я работал.

— А что относительно шагов?

— Я их больше не слышал. Ну, мне надо идти.

— Спасибо.

После того как Парсонс ушел, я стала смотреть в окно. Небо было таким же ярко-голубым, как мамины глаза в минуты радости и счастья. Я подумала, что мои глаза, очевидно, стали теперь бледными, тусклыми, как выгоревшая старая голубая блузка. Но мир снаружи искрился жизнью и светом, трава сочно зеленела и казалась прохладной и пахнущей свежестью, деревья стояли в полном расцвете, а маленькие пушистые облака выглядели чистыми и мягкими, как только что взбитые подушки.

С ветки на ветку перелетали малиновки и воробьи, возбужденные приходом теплого великолепного дня. Я с удовольствием стала бы просто птичкой, но зато существом, которое могло передвигаться куда угодно по собственному желанию и наслаждаться жизнью.

Мама и папа ушли навсегда, Люк, кажется, недостижим, а я замкнута в этом старом доме, где меня ждут только терапия, горячие ванны, лекарства и доктора. И как долго это продлится, я не знала, да и никто другой не мог этого знать.

Я избавилась от чувства жалости к себе, заметив приближение «роллс-ройса» Тони. Когда машина остановилась около кладбища, я подкатила на коляске как можно ближе к окну. Тони вышел из машины и направился к памятнику моих родителей. Он встал на колени перед ним и опустил свою голову. В таком положении он оставался довольно долго, а затем неожиданно вновь появился тот таинственный человек. Он приближался от участка, на котором росли деревья.

Тони, казалось, не слышал и не видел его приближения. Человек встал около него, а затем положил руку на плечо Тони. Я смотрела и ждала, мое сердце вдруг заколотилось. Но Тони даже не посмотрел вверх. Через несколько секунд мужчина направился обратно в сумрак леса. Тогда Тони встал и пошел назад к своей машине.