В курилке было весело и хорошо: кто-то рассказывал анекдоты, все смеялись, вспоминали яркие моменты тренировки, ждали его ответа, ловили каждое слово.

Сенсей вернулся в зал, подобрал у стены полотенце, вытер лицо и шею и посмотрел в зеркальную стену. Он никогда не был красавцем, но девушки из группы всегда бросали на него заинтересованные взгляды. Не с одной из них он переспал, но серьезные отношения остались в прошлом — где-то там, рядом с его первой семьей и ребенком. Он всего себя посвятил работе, а жену и дочку это не устраивало. И что в итоге? Герой-одиночка, воин, которого ничто не связывает, священный ветер.

И если всмотреться в его лицо, как следует, в его глаза, изгиб светлых бровей, можно увидеть совсем другой взгляд, напряженный, но сильный, готовый бороться за то, во что верит его владелец… владелица, с почти такого же оттенка глазами и правильными скулами, ровным прямым носом.

Саша всматривалась в свое лицо еще несколько секунд, прежде чем поняла, что снова находится в чужом теле. В некоторых людей она будто проваливалась глубже, настолько, что сама не видела разницы, вовсе не осознавала какую-то часть времени, что происходит. Правда, на этот раз, ей все же быстрее удалось очнуться, чем со Стеффи. Быть может, потому, что Алексей был мужчиной, или не настолько идеально подходил ей. Саша вздрогнула, и зеркало пошло рябью. Она будто стряхивала воду: движение — и вот уже Леша вновь стоит перед зеркалом, еще одно — и снова она. Сегодня не было надрыва, и Саша не боялась своей неспособности вернуться. Она даже поиграла мышцами напоследок, сжимая и разжимая руки — это тело было прекрасно и подчинялось беспрекословно. Но, взглянув снова в его глаза, Саша вспомнила о том, что может нанести ему вред и поспешила убраться, одарив его на прощание нежной улыбкой.

Саша подскочила в постели. За окном было темно, но Тима рядом не было. Судя по полнейшей тишине в квартире, его не было вообще. Девушка с некоторой степенью садизма отметила, что его внутренности не вываливаются, пожалуй, только благодаря ее ниткам. Впрочем, это уже было личное дело больного ублюдка.

Саша осторожно подошла к груше, словно та могла ее укусить. По правде говоря, она все еще боялась, что прямо из теней в углу комнаты может появиться Тим и устроить ей очередной допрос. А ей явно не улыбалось больше сталкиваться с ним лбами, тем более, учитывая, по какому тонкому льду приходилось ходить со всеми этими секретами. Первый удар был неуверенным, второй — чуть смелее, а третий — просто классическим. Конечно, следовало еще привести в порядок свое тело, но оно было молодым и послушным, знания Леши вливались в него, как в самого способного ученика. По сути, она сама и была теперь Лешей, вместе со всеми его годами тренировок, соревнованиями, поясами и победами. И потасовками в подворотне, — вспомнила Саша. Да, у сенсея в прошлом не обошлось и без этого. Он не был паинькой, и просто чудо, что судьба сделала его мастером школы, а не очередным головорезом. Полчаса спустя, груши Саше показалось мало, и она переключила свое внимание на стенку, используя ее в качестве врага. При правильной тактике ведения боя силы расходовались не быстро, и даже такой легкий боец, как она, мог рассчитывать на успех.

Вымотанная, мокрая и довольная, через два часа, которых она даже не заметила, Саша остановилась. Сняла футболку, вытерлась ею, совсем как Леша полотенцем, и счастливо рассмеялась. Теперь ее уже нельзя было назвать абсолютно беспомощной. Еще один курс с оружием — и она сможет чувствовать себя свободнее в обществе Тима и подобных ему. Саше на какое-то время даже стало плевать, появится ли в дверях Тим, или она его так и не увидит до конца ночи. Расслабленные натруженные мышцы пели песню победы, она ощущала каждую свою клеточку.

Душ тяжелыми струями падал на ее тело, массируя и принося долгожданное облегчение. Возможность растянуться самой на матрасе, раскинув руки и ноги, была заслуженной и как никогда заманчивой. Саша знала, что на этот раз никуда не провалится, кроме как в глубокий сон без сновидений, ведь настоящие воины спят без угрызений совести и страха.

Странный темный кинотеатр, с кучей рядов и кресел, зал заполнен лишь на треть, не больше. Они с мамой занимают свои места и смотрят на экран. Там идет какой-то журнал, что-то совсем забытое из детства, теперь такого нигде не встретишь, да это и не важно. Документальный фильм, после которого начнется художественный. Всего каких-то полчаса, они это знают и не особенно вникают в смысл, улыбаются друг другу, комментируя репортаж журналиста, предвкушают то, ради чего пришли. И вот, наконец, после непродолжительной паузы, начинается фильм. И Саша понимает, что видела его только вчера. Как не жаль, как бы он ни был хорош, но она еще слишком хорошо помнит все детали, чтобы смотреть его снова. А так жаль — ведь мама рядом, и она ждет его, ничего не подозревая, улыбается и тепло глядит на дочку. Этот фильм — все, что у них есть, а Саша не может его смотреть, ей нужно уходить, и она встает и идет, и видит недоуменный взгляд матери, и не может ничего сказать, ничего изменить.

— Нет, — Саша рвется из постели, раздирая простыни на части. Тело будто прошибает током, испарина на лбу, страх и пустота: мамы больше никогда не будет рядом. — Нет, — уже слабее, обреченнее шепчет она, пытаясь открыть глаза и посмотреть на неясный свет за окном, пустую комнату, матрас. — Тим?

Он снова держит ее в руках, и снова в его глазах нет ни капли ненависти или осуждения. Что это? Предрассветная иллюзия? За что? Ведь тем больнее будет снова осознавать реальность, падать вниз на бетонный пол из его ласковых рук, разбиваться вдребезги, как фарфоровая чашка, упущенная ненароком.

— Тебе приснился кошмар, — гладит он ее по лбу, и Саша оставляет попытки открыть глаза. Зачем? Если можно еще несколько минут побыть в блаженном неведении, раствориться в приятной иллюзии, довериться его рукам, не думать о противостоянии, боли и ненависти. Как же она устала от этой войны, как бы хотела побыть в покое и счастье, которые стали для нее недостижимыми. — Тише, — он нежно укачивает ее на руках. Боже, неужели он умеет быть нежным? Нет, это, видно, сон, еще один сон в лабиринте сотен таких же. Саша поддается им, покачивается на ласковых волнах и больше не воспринимает ничего всерьез — ведь это единственный шанс не тронуться потом рассудком при пробуждении.

— Тим, это глупо, — глухо произнес Ваня, глядя на затихшую девушку в руках друга. — Я все понимаю, но это самоубийство.

— А что ты предлагаешь? — зло сверкнул глазами Тим, и Ваня приуныл, понимая, что любой шаг в этом направлении приведет его лишь к бешенству Тима.

— Может, мне самой прирезать ее? И принести ее голову на блюде?

— Не обязательно резать, — задумчиво протянул Ваня, а Тима передернуло.

— Вань, ты когда-нибудь думаешь головой?

— Я-то как раз думаю, — насупился Ваня, глядя на Тима исподлобья. — А ты чем думаешь? Нам никогда не одолеть их всех. Они перебьют нас, как последних дураков, что бы мы ни делали.

— Ты не будешь в этом участвовать, — отрезал Тим.

— Да ну? — Ваня не выдержал, поднялся на ноги и заходил по комнате. — Значит, ты решил сам погеройствовать?

— Да пойми ты, — прошипел Тим, подскакивая вслед за Ваней и хватая его за грудки, — Не могу я ее сдать. И стоять рядом, смотреть, как ее схватят, и ничего не делать — тоже не могу. Так поступают те самые трусливые ублюдки, которых я преследовал всю свою жизнь. Чем я тогда лучше?

— Так дело в этом? В твоих принципах?

Тим отпустил ткань Ваниной рубашки.

— А я-то думал, что хотя бы из-за любви, на этот раз.

— Вань, не мели ерунды, — Тим скривился, словно съел что-то кислое, и отошел от друга.

— Значит, ты готов сдохнуть ради принципа?

— Я живу ради них, — Тим вновь опустился на край матраса, и по его лицу Ваня безоговорочно понял, что тот не отступит.

— Вам нужно где-то укрыться, залечь на дно, хотя бы на первое время.