В комнате повисла тишина. Только потрескивает камин.

– Я слышала, что один из солдат Гарри был ранен и они вынуждены были дожидаться врача.

– Да, у них действительно был раненый, – говорит Морланд тоном, который подкрепляет мои подозрения: он означает, что наличие раненого не считается в армии уважительной причиной, достаточной для того, чтобы задержать атаку.

– А этот слух, – с болью спрашиваю я, – он широко распространился? Многие знали об этом?

– В третьем воздушно-десантном полку – да. Но за его пределами – нет.

Это знаменитое полковое братство! Значит, и плохое, и хорошее они хранят только между собой.

– Но вы-то ведь знаете, – тихо замечаю я.

– У меня в третьем полку был друг. Он сказал мне. Значит, нарушил законы корпоративности.

– Когда же произошел этот эпизод? Эта задержка с продвижением?

– Во время штурма Порта-Стэнли.

– Это в тот момент вы столкнулись со взводом Гарри?

По лицу Морланда пробегает тень недовольства. Вопрос ему явно не нравится.

– Да, примерно, – хмуро отвечает он.

– Значит, вы все видели?

– Простите, что?

– Ну, как вели себя солдаты Гарри. Какая моральная атмосфера была во взводе.

– Не совсем. Мы столкнулись со взводом Гарри в темноте. Все было достаточно беспорядочно. Всем хотелось побыстрее расползтись в разные стороны. Мы были в контакте непродолжительное время. Обменялись разведданными. Потом двинулись вперед. Вот и все.

Я хочу сказать: «Не так уж недолго, чтобы не успеть заметить, как обстоят дела в соседнем подразделении». Но вместо этого спрашиваю:

– Выходит, ничего необычного вы не заметили?

– Мы двигались три дня почти без сна. Честно говоря, из-за усталости просто не в состоянии были что-нибудь заметить.

Я понимаю, что больше он ничего не скажет, и благодарю его.

Похоже Морланд задумался, правильно ли он поступил, рассказав мне про этот случай.

– Хотите еще кофе?

– Нет, спасибо, мне пора домой, – говорю я несколько резковато.

Он догоняет меня уже в холле.

– Подождите, у меня есть кое-что для Джоша.

Морланд открывает дверь, которую я сначала не заметила. В комнате, еще меньше столовой, стоят лишь стол, стул и боковой столик, заваленный бумагами. Он не включает свет, но я успеваю заметить на столе какие-то чертежи, а на подоконнике – тройную кожаную подставку с фотографиями. Мне удалось разглядеть на двух снимках лишь группы каких-то людей, а на третьем – женщину с правильными чертами лица, длинными волосами и обнаженными плечами.

– Вот, – говорит Морланд, закрывая за собой дверь и протягивая мне книгу. Она называется «Рыбы Британских островов». Он включает наружный свет и провожает меня до машины. На улице довольно прохладно, со стороны леса дует ветер. – Вы больше не поете? – спрашивает Ричард, пока мы шагаем по гравиевой дорожке.

– Что? А, нет.

– Не жалеете об этом?

Мы останавливаемся у машины.

– Если бы вы хоть раз услышали, как я пою, вы были бы со мной абсолютно солидарны.

Он смеется.

– Но раньше вы, наверное, хорошо пели?

– Вот именно. Раньше. Я уже давно не практиковалась. А чтобы хорошо петь, надо жить жизнью дикой и нездоровой.

Морланд снова смеется, запрокинув голову. Я удивлена и в то же время рада, что смогла его развеселить.

– Вы уверены, что сможете сами вести машину?

– Конечно, – смело вру я.

– Ну тогда спокойной ночи, Эллен, – произносит он и целует меня в щеку.

По дороге домой меня от выпитого вина все время клонит в сон, приходится максимально концентрировать внимание, чтобы доехать без эксцессов.

На кухонном столе нахожу записку от Джоша. Должно быть, он прибежал от Джилл вскоре после того, как я уехала. Записка лежит рядом с черно-белой фотографией «Минервы» в рамке, которая обычно стоит на полке в гостиной. Записка гласит: «Мам, отдай Ричарду. Очень важно».

На фотографии яхта идет под полными парусами, а на заднем плане виднеется узкая полоска суши. С минуту я задумчиво смотрю на снимок, затем ставлю его на шкаф и поднимаюсь наверх.

Сегодня суббота. Передо мной стоит вторая чашка кофе, и я подписываю, с чувством некоторого удовлетворения, последние письма. Хоть что-то сделала, хоть что-то осталось позади… «Нам всем его будет недоставать». Я чувствую облегчение при мысли о том, что мне не придется этого писать. В горле комок, в глазах пощипывает.

Я также набросала несколько открыток всем (в основном это подруги), кто звонил в начале недели, и поблагодарила их за заботу. Написала им, что хотела бы увидеться, но попозже, через пару недель, поскольку сейчас я еще не совсем пришла в себя после смерти Гарри.

Интересно, о чем думают все эти люди? Слышали ли они о пропаже ружья? Перешептываются ли об этом? За последние несколько дней я говорила лишь с двумя-тремя знакомыми, которым удалось прорваться через автоответчик, но они даже не заикнулись о ружье. Значит, ничего не знают. Или знают? Меня сейчас вообще бросает от отчаяния к надежде. Этим утром надежда преобладает, отчасти потому, что я живу ожиданием завтрашней встречи с Кэти, а отчасти потому, что смогла наконец выспаться. Был один-единственный кошмар и то незадолго до пробуждения. Мне снилась наша лодка. Она плывет в тумане в открытом море. Ее прибивает к берегу, но мне не хватает сил вытащить ее из воды. Затем картина вдруг резко меняется и около лодки оказывается совершенно другой человек, который сталкивает лодку обратно в воду. Лица человека я не вижу, но это не Гарри, потому что в моем сне Гарри уже мертв.

Я проснулась с неприятным ощущением, но зато не было прежнего отчаяния. А это уже прогресс.

С мыслью, что все не так уж плохо, я беру листок бумаги и принимаюсь составлять список вещей, за которые можно выручить хоть немного денег. На первом месте, конечно же, «мерседес» Гарри, престижной модели, почти совсем новый. Но напротив этого пункта я ставлю знак вопроса. У меня такое впечатление, что «мерседес» принадлежит компании и, следовательно, я не имею права его продавать. Еще можно продать лодку, водный мотоцикл и надувную лодку «Зодиак». Из дома можно продать компьютер, принтер, комод в стиле эпохи короля Якова (за который Гарри явно переплатил), обеденный стол из красного дерева с восемнадцатью стульями, массивный викторианский книжный шкаф. Все равно эта мебель слишком громоздка для любого коттеджа. Да, и еще: портрет человека с надменным лицом в широкой шляпе, принадлежащий кисти неизвестного художника восемнадцатого века. Портрет висит в гостиной и, по-моему, никому не нужен.

Интересно, сколько это все может стоить сейчас, учитывая экономический спад? Думаю, не очень много.

Других идей у меня пока нет, так что я выглядываю в окно и наблюдаю за работающим на овощных грядках Морисом. Он выдергивает морковь и очищает ее от земли. Движения у него размеренные: нагибается, выдергивает корешок, выпрямляется, обивает морковку о сапог, чтобы очистить ее от земли, и бросает в корзину. Так можно легко заработать боли в пояснице. При взгляде на Мориса я вспоминаю, как в то утро мы притащили с ним с пристани надувную лодку, всю в грязи. Сквозь распахнутые окна я слышу шуршание колес по гравию. Представляю, как щелкает заслонка проема для писем в двери и как конверты падают на коврик. Я торопливо иду по коридору к двери и вижу лежащую подле нее почту. Пять писем и два рекламных проспекта. Просматриваю конверты, но не нахожу ни на одном почтового штемпеля «Гернси». Наливаю себе еще одну чашку кофе и возвращаюсь в кабинет. Выписку по остатку на моей кредитной карточке я сразу откладываю в сторону, даже не раскрыв конверт. То же самое делаю с коричневым конвертом из школы Кэти: судя по виду, это очередной счет за какой-нибудь факультатив. Я задерживаюсь над дорогим конвертом с написанным от руки адресом. Это письмо с соболезнованиями от одного из друзей семьи Энн, которого я почти не помню. И вряд ли оно последнее из подобных писем.