— Давай не будем предаваться мрачным мыслям, старина, — говорит Энди, — нам самим все это в тягость. Ты нужен нам, Уилл, ты наша звезда, мы сразу лишимся половины клиентов, а некоторых — навсегда.

— Тогда на кой черт вам сдались такие драконовские меры?

— Ты вынудил нас, Уилл. В противном случае, нам кажется, фирме не уцелеть.

О Боже, неужели дела на самом деле так плохи? Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, затем — выдох. Может, попросить прощения? Нет, если уходить, так с достоинством, как я умею. Конечно, если я извинюсь, они будут считать себя последними подонками.

— Прошу прощения. Не знаю, чем уж я так провинился, но, судя по всему, доставил всем массу неприятностей.

Я попал в точку. Их лица выражают неподдельную печаль. Фред, что совсем на него не похоже, накрывает мою руку своей — на редкость неуместный, хотя и трогательный, старомодный жест.

— Ты еще вернешься, — сдержанно говорит он.

Я так же сдержанно киваю в ответ.

— А что делать со Сьюзен?

— Это уже наша забота, — поспешно отвечает Энди, парируя провокационный вопрос. — Мы с ней уже говорили… — Вдруг он осекается, явно лукавя, но, сумев взять себя в руки, врет дальше, будто ничего не произошло. — В частном порядке, само собой, намекнули, что, возможно, ты возьмешь отпуск, пусть думает, что это твоя идея. Она будет выполнять отдельные поручения, без работы мы ее не оставим. Она согласна, — добавляет он. — Ты ее уже давно беспокоишь.

Может, это и так. Сьюзен, образцово-показательная секретарша в лучшем смысле этого слова. Слава Богу, в рабочее время я никогда не напивался так, чтобы приставать к ней.

— Кому достанется мой кабинет? — У меня шикарный угловой кабинет, окна с двух сторон, откуда открывается великолепный вид.

Я думал, они попадутся на крючок, ан нет. Неужели и такой вопрос предвидели?

— Никому, — отвечает Энди. — Он останется за тобой, пока все мы не примем окончательное решение.

— Хорошо, — говорю я и вызывающим тоном добавляю: — Возможно, время от времени он будет мне нужен… для личных целей.

Они переглядываются.

— Само собой. — Фред кивает в знак согласия. — Только баб туда не води, о'кей? — подмигивает он. Неплохая острота, принятая в кругу своих, мы то и дело подшучиваем так друг над другом. Просто на этот раз решили подшутить надо мной.

Энди не улыбается, он переживает сильнее, так я и знал. Он делает шаг вперед, протягивает руку.

— Ты не очень обиделся?

— Пока не знаю. Может, и обиделся.

Он отдергивает руку.

— Можно утешаться хотя бы тем, что решение нелегко далось каждому из нас.

— Ты прав. Только утешаться тут нечем.

— Если понадобятся деньги, сразу же дай мне знать, — предлагает он.

Я знаю, он говорит искренне.

Пошли они со своими сантиментами куда подальше! Если до этого дойдет, я скорее сдохну, чем стану просить у одного из них.

Мы грустно смотрим друг на друга. Впечатление такое, что сама судьба развела нас по разные стороны стола в зале заседаний: с одной стороны они, не желающие отступать ни на шаг, с другой — я, отчаянно пытающийся сохранять непринужденный вид.

— Постараюсь освободить кабинет до конца недели.

— Тебя никто не торопит. — Не услышав от меня очередной колкости, Фред решил, что может проявить великодушие. — Сьюзен передаст, если кто будет о тебе справляться.

— Тогда, пожалуй, все. За неделю постараюсь управиться.

— Не пропадай, Уилл! — Не отдавая себе в этом отчета, Энди уже говорит обо мне как бы в прошедшем времени, а Фред поглощен видом, открывающимся из окна.

Обсуждать больше нечего, они выходят из комнаты. Я без сил падаю в кресло. Голова раскалывается, но, по правде сказать, похмелье тут уже ни при чем.

По идее, рокеры должны бы уже лыка не вязать. Прикатив три часа назад, они перед этим только и делали, что накачивали себя крепкой текилой, а еще до того, как приехали сюда из Таоса, перепробовали кокаин вперемешку с гашишем, контрабандные таблетки, вызывающие галлюцинации, которые кто-то припрятал много лет назад, а теперь извлек на свет Божий, чтобы произвести на них впечатление (а заодно и настроение поднять), и кое-какие новомодные препараты, будто бы в три тысячи раз сильнее морфия, украденные у местного анестезиолога. Любой нормальный человек на их месте давно бы отключился, а эти четверо еще держатся на ногах, по-хозяйски расхаживая взад и вперед.

Завсегдатаи этого дешевого бара, тощие, прижимистые ублюдки, обычно за словом в карман не лезут, но даже самые языкастые чуть ли не стелятся перед рокерами, потому что все знают, что с этими ребятами шутки плохи. Так проходят два часа, народ пьет, буравит друг друга взглядами и слушает местную команду, подражающую знаменитостям — Бобу Сигеру и Уилли Нелсону, потом повисшее в воздухе напряжение спадает, и один из парней, то и дело спотыкаясь, подходит к ним и заводит речь о мотоциклах (речь идет, само собой, о скоростных «харлей-дэвидсонах», а не о том дерьме, которое впору заправлять только рисовой водкой), о болтах, шарнирах и приводных ремнях, которыми можно удавиться, а если ты, старик, никогда не седлал «старика-индейца», тебе невдомек, что чувствует человек, который мчится что есть духу, подскакивая на ухабах так, что, того и гляди, почки себе отобьет.

Потом начинают выступать какие-то дамочки (кто не знает, что они питают слабость к бандитам), вызывающе выставляя свои сиськи, торчащие из-под плотных маек на бретельках, стремясь привлечь внимание этих лихих парней. Сплошь покрытые татуировками, те в ответ игриво хлопают их по задницам. Черт возьми, да они просто классные мужики, добропорядочное общество не может примириться с тем, что им плевать на всех и вся, вот оно и напустилось на них, стало клеймить позором, обзывать бандитами. Ну и что из того, что они бандиты, это же Америка, с кем тебе больше хочется трахнуться, дорогая (это говорит Одинокий Волк, вожак рокеров, беседуя с кем-то из дамочек), с Джесси Джеймсом, вскрывавшим банковские сейфы, или с миллионером Дэном Куэйлом. С таким крошечным стручком, как у этого гомика, об этом и думать забудь.

Становится уже поздно, пора закругляться. Девчонки расходятся по домам с мужьями и дружками. «Ничего не выйдет, милый, — слышится голос вон той штучки с роскошным бюстом, которая разговаривает с одним из бандитов. — Я бы укатила отсюда с тобой прямо сейчас, но завтра от тебя останется одно воспоминание, а он у меня жутко ревнив». Потрепаться, зная, что рядом друзья, которые в случае чего тебя защитят, — пожалуйста, но ехать с этими ребятами черт знает куда? Они же слышали такие рассказы о том, как рокеры учат будущих мамаш уму-разуму, что волосы дыбом встают! Так что извини, не могу.

Последняя затяжка в предвкушении кайфа, по три последних стопки, деньги летят направо и налево, деньги — не проблема, сейчас речь о бабах, точнее, о том, что их нет.

— Прокатиться никто не хочет? — спрашивает Одинокий Волн. Голос у него почти грустный, тихий, угрожающих ноток нет и в помине.

— Я. Я хочу, — слышится из дальнего конца зала, из-за бильярдного стола, где гаснет свет.

— Как тебя зовут?

— Рита. Гомес.

— Иди сюда, девочка, хочется тебя рассмотреть поближе, — просит Одинокий Волк. Но эта просьба из тех, что равносильны приказу. Девушка выходит на середину комнаты, где посветлее. Кое-кто из женщин невольно отшатывается — девица приняла на грудь столько, что еле держится на ногах.

Рокеры пристально разглядывают ее. На вид — 21–22 года, брюнетка, довольно хорошенькая, если не обращать внимания на изрытое оспой личико, упругие, крепкие, маленькие груди, просвечивающие под майкой, аппетитная, пухленькая попка.

— Куда вы едете? — Голос у девицы более низкий и хриплый, чем следовало из ее хрупкого облика.

— Куда только пожелает твое сердечко.

— Отвезите меня в мотель «Старая саманная хижина», ладно? Это в Ист-Сайде.

— Тебе туда по вызову? — Как обычно, эта восточная часть города совсем не из богатых.