— Рассматривается ходатайство о повторном судебном разбирательстве с заслушиванием свидетелей по делу штата Нью-Мексико против Дженсена, Патерно, Хикса и Ковальски. Заседание объявляется открытым. Председательствует судья Луис Мартинес. Прошу всех встать.

Наконец-то! После поворотов, тупиков, разочарований, когда двери одна за другой захлопывались у нас перед носом, после того как нам сказали, что этого никогда не будет, мы снова в том же зале суда, в компании всех тех, кто был с нами в прошлый раз. Очень давно. Так оно и есть, уже больше двух лет прошло с того вечера, когда в первый раз позвонил Робертсон. Черт побери, с тех пор я успел разругаться с компаньонами и уйти из фирмы, оформил развод с женой, присутствовал при отъезде дочери и проиграл самый важный процесс в своей жизни! Впрочем, чему быть, того не миновать, только бы удача улыбнулась нам, только бы на этот раз дела сложились получше. Сейчас решается все. Я не питаю иллюзий, подачи апелляций затянутся на многие годы, но если я и сейчас ничего не сделаю, не вытащу мужиков из петли, опираясь на новых свидетелей и новые сведения, то не сделаю этого уже никогда. И тогда они умрут в тюрьме, очередные жертвы властей штата.

— Вы не на суде, — инструктирует нас Мартинес. — Мы собрались здесь не для того, чтобы определить, кто прав, а кто виноват.

Робертсон восседает в центре стола, за которым собрались представители обвинения. На нем шикарный, без морщинки, костюм в полоску, который он надевает для суда, он недавно подстригся, воскресный загар свидетельствует, что перед вами пышущий здоровьем, крепкий мужчина. Вот одежду Моузби, который сидит рядом, да и весь его вид, образцом элегантности и добропорядочности никак не назовешь.

За несколько минут до встречи Робертсон подошел ко мне в коридоре.

— Пока дыши свободно, — предупредил он. — На этот раз я не ограничусь тем, что размажу тебя по стенке, Уилл. Я намерен унизить тебя.

Я и бровью не повел. Постараюсь не угодить в его ловушку, защита изложит свои аргументы, чтобы добиться оправдания подсудимых, а его аргументы нас не касаются. Да у него и нет аргументов, они ему не нужны. Он может сидеть себе и время от времени задавать вопросы нашим свидетелям. По его мнению, мы просто удим рыбу на крючок без наживки, делая последнюю отчаянную попытку — авось что-нибудь да попадется!

— При подобном разбирательстве, — уточняет Мартинес, — обвинению нет необходимости доказывать виновность подсудимых так, чтобы в ней не осталось ни малейших сомнений. Это происходит на стадии суда. Сегодня мы собрались потому, что стало известно о новых уликах, которые могут привести нас к необходимости пересмотреть выводы, сделанные на предыдущем суде. Если их сочтут достаточно важными, тогда может быть назначено повторное судебное разбирательство.

Рокеры в наручниках и голубых тюремных комбинезонах вместе со мной и Мэри-Лу сидят за столом, где располагаются представители защиты.

В последний раз.

— Вызовите Риту Гомес.

И вот она снова подходит к месту для дачи свидетельских показаний, наша Вечная мучительница. Ни вызывающих платьев, ни пышных причесок, как в первый раз, когда всходила на этот эшафот, ни туши для ресниц в целый дюйм толщиной, ни туфель на высоких каблуках с ремешками вокруг щиколоток, на которые так западают мужики. Сегодня на всеобщее обозрение она предстает в своем первозданном виде: сыпь на лице, потрескавшиеся губы и так далее в том же духе. Эта крошка прошла длинный путь, причем все больше по наклонной плоскости.

— Клянетесь ли вы?..

Положив руку на Библию, она приносит присягу. Она проделывает это так же, как и в первый раз, с той же, как тогда, убежденностью.

На столе передо мной лежит текст ее показаний на предыдущем процессе. Чушь собачья, которую она наговорила и из-за которой четверых мужиков приговорили к смерти. На секунду я приподнимаю его, чувствуя, как лживые страницы скользят между пальцами, словно мертвые, ломкие листья. Где-нибудь на диких просторах штата Вашингтон срубили дерево, чтобы изготовить из него бумагу и напечатать на ней эту чушь; может, это было взрослое дерево, которому от роду многие сотни лет, оно давало тень, в которой можно было укрыться, и кислород. То был живой организм, поддерживающий жизнь, а теперь он мертв и пошел на то, чтобы отнять жизнь у ни в чем не повинных людей.

Одинокий Волк смотрит, как она сидит на дубовом стуле, — подавленная, съежившаяся, испуганная фигурка, вновь оказавшаяся в большой, страшной пещере.

— Черт побери, она совсем не изменилась! — восклицает он.

— Нет, изменилась, — отвечаю я. — Ты и понятия не имеешь, как сильно.

— А мне кажется, какой она была, такой и осталась. Та же сучка, которая двух слов связать не может!

— Вот запоет, тогда и увидишь, как сильно она изменилась.

— Вот когда запоет, тогда и поглядим, — с сомнением в голосе отвечает он. Она уже дважды подставила их — сначала во время суда, а затем не явившись на судебное слушание. И теперь, по их мнению, она тоже может их подставить. Ничего хорошего ждать от нее не приходится.

Рита тщательно избегает встречаться с ними взглядом. Она попытается их спасти, но не хочет никаких контактов — ни зрительных, ни каких-либо еще. Может, теперь она боится их даже больше, чем тогда, страх ведь накапливался в ней на протяжении двух прошедших лет.

Но она намерена говорить начистоту. Мы с Мэри-Лу уже счет потеряли часам и дням, готовя ее именно к этому моменту. Это легло на нас: Томми и Пола, с которыми мы вели предыдущий процесс, сейчас нет. Томми долгое время был к нашим услугам, хотел с нами работать, но через пару месяцев после беспорядков в тюрьме ему предложили на редкость выгодное место в одной из фирм в Альбукерке, и он не смог отклонить это предложение. Он и так рассчитался с нами сполна, даже более того, и ушел из коллегии государственных защитников с высоко поднятой головой. Фирма, куда он пришел, возлагает на него большие надежды, он их непременно оправдает, в этом у меня сомнений нет. Однако выкроить время и приехать сюда, чтобы быть с нами, он так и не смог.

Это его сильно смущает, такое ощущение, что он нас подвел, но я заверил Томми, что об этом не может быть и речи, он и так достаточно долго тянул свою лямку. Жизнь идет своим чередом. Мы с ним еще созвонимся. Он по-прежнему встречается с Гусем, отношения между ними будут продолжаться. Гусь понимает, чем вызвано его отсутствие, в первый день работы Томми на новом месте Гусь за свой счет послал ему бутылку шампанского.

А вот Пол как в воду канул. Какое-то время после окончания суда мы периодически общались, потом это случалось все реже и реже, и в один прекрасный день он пропал. В конторе на его месте обосновался уже кто-то другой, телефоны как на работе, так и дома отключили, а никаких других координат, по которым его можно было бы разыскать, не было. Человека просто больше не оказалось на месте, только и всего.

По-моему, ему все это надоело. Он уже столько раз участвовал в подобном балагане, что одна мысль о том, что при всех затраченных усилиях ты все равно попадаешь в число проигравших, избавила его от остатков честолюбия, тем более что единственная грубейшая ошибка нашей команды — обсуждение вопроса о так называемых «раскаленных ножах» — на его совести. Мы об этом не говорили, но, по-моему, в глубине души он полагал, что несет некую ответственность за наше поражение.

Разумеется, это не так, любой из нас мог допустить такую ошибку. Да и не по этой причине мы проиграли. Мы пали жертвой предрассудков, а не улик.

У него были свои злые гении, как у меня, и питались они возлияниями. В конце концов расплавилось слишком много клеток головного мозга.

Может, это своего рода предзнаменование. Если я не изменю своим привычкам, то в один прекрасный день на собственной шкуре испытаю, почем фунт лиха. Так оно, без сомнения, и будет. Ничего не скажешь, отрезвляющая мысль.