Мужчина улыбнулся.

— Я — не автобус, — успокоил он. — А Малое Яйцо — это очень небольшой мир.

— Проблема в том… — Пандора отняла свою руку у Бена, — проблема в том… — глубокий вздох едва не вырвался из ее груди, — что часть моей души уехала вместе с «автобусом» по имени Ричард, поэтому полной свободы я все еще не ощущаю. Я когда-то обещала себе, что с третьего раза, с третьего брака, у меня в жизни все обязательно получится. Третьим мужем у меня был как раз Ричард. И, как видишь, я и на третий раз потерпела фиаско. Знаешь, меня ведь предупреждали на этот счет, говорили, что я выхожу замуж за вечного ребенка. Но я надеялась, что Ричард повзрослеет, если будет любить меня и если я буду заботиться о нем. — Она почувствовала, что сейчас расплачется, лицо ее скривилось, уголки рта поползли вниз, а вокруг глаз собрались морщины.

— Я оказалась не права, — печально призналась Пандора. — Он и не собирался взрослеть. И навсегда остался эгоистичным, жестокосердным ребенком. Единственное, что работало в нашем с Ричардом союзе, так это то, что я неизменно бывала к нему снисходительна, постоянно входя в его положение. При этом, конечно, я всегда что-то ему отдавала, а он всегда это от меня принимал. На чем и держался наш брак. — Пандора глубоко вздохнула.

Бен кивнул.

— Это все очень болезненно, — проговорил он. — И со мной однажды такое случилось. Давным-давно. Виновата была одна девушка из Флориды. Мы собирались пожениться, но наш остров был слишком мал для нее. В конце концов она избрала тот путь в жизни, который ей больше подходил. Она скучала по танцам, дискотекам, по всем тем вещам, которых у нас нет и, даст Бог, никогда не появится, — со злостью закончил Бен.

Пандора потянула носом воздух. Аромат чили наполнил все вокруг.

— Какой божественный запах, — сказала она. — Ничего подобного я никогда не пробовала.

— Я знаю, — улыбнулся Бен. — Подожди, я тебя еще как-нибудь угощу цыпленком в соусе карри с местными перцами. — Он поднес пальцы к губам и со смехом причмокнул.

Пандора почувствовала, как молодая веселая девушка в ее душе с готовностью подхватила этот смех и общепонятный жест, — с нарочитым восторгом она облизнула кончики пальцев, нагнулась вперед и поцеловала мягкие губы Бена.

— Я могла бы сидеть здесь с тобой всю ночь! — воскликнула Пандора.

Бен помог ей подняться на ноги.

— Пришло время раскалывать панцирь нашего омара, — сообщил он, притянув ее к себе. Пандора замерла в блаженстве. «Если это и есть настоящее счастье, то я хочу его всего, здесь и сейчас».

Дни текли медленно и размеренно.

— У меня никогда не было столько свободного времени, — сказала как-то Пандора Бену, когда они загорали на пляже. — И мне тем более странно, что именно сейчас, в эти свободные часы, я вдруг стала все чаще вспоминать некоторые забытые моменты из моей прошлой жизни, о которых раньше и не думала.

Голубые цвета в морской палитре, например, неожиданно напомнили Пандоре ляпис-лазуревое ожерелье, которое когда-то подарил ей отец. Зеленые оттенки воды вызвали в памяти один пластмассовый браслетик, привезенный как-то из другого города отцом. Он вообще редко покидал их городишко с непримечательным названием Бойсе, штат Айдахо. Но тогда все же сделал исключение, съездил куда-то, а вернувшись, привез невзрачный белый пакетик с браслетом. Та поездка отца и его подарок почему-то вспомнились Пандоре именно теперь.

Лежа на горячем песке, слушая биение своего сердца и урчание в животе Бена, Пандора не могла не вспомнить еще об одном, связанном с отцом, эпизоде.

Она — маленькая девочка, сидит на коленях у отца, а тот тихонько покачивает ее, напевая. Эту песенку он сочинил специально для Пандоры, и называлась она «Мы плывем по морю на нашем корабле». Это было одно из тех чудесных мгновений, когда родители и дети испытывали нежнейшие моменты духовной близости. В комнате они были одни. Нога отца со сползшим вниз коричневым носком то плавно поднималась вверх, то столь же плавно опускалась вниз. Теперь, спустя многие годы, Пандора понимала, что уже тогда отец, некоторые его жесты вызывали у нее сексуальное влечение. Вот и сейчас уже одного этого воспоминания оказалось достаточно, чтобы «завести» ее.

— Обними меня, Бен! — попросила она, переворачиваясь на живот.

В объятиях Бена Пандора вспомнила и то, как закончилось милое мгновение их с отцом близости и понимания. Появившаяся в дверях мать подскочила к Пандоре и звонкой пощечиной буквально опрокинула девочку на пол. «Ступай наверх, потаскушка!» — закричала Моника. Потом она развернулась к отцу и, яростно выплевывая слова, заорала: «А ты, ты — старый сукин сын! Не смей больше распускать свои похабные клешни!» С этого дня отец и дочь почти не приближались друг к другу, стараясь общаться как можно меньше. Сильное смущение висело между ними непреодолимой стеной. Отец уже не проявлял свои чувства к дочери, не приходил даже поцеловать ее перед сном. Зато во взгляде матери отныне постоянно присутствовало мстительное удовольствие, не ослабевшее даже по прошествии времени Моника изо дня в день восседала за безмолвным семейным обеденным столом, наслаждаясь нанесенным ею ущербом. «Твой отец совсем не сексуальный мужчина, — говорила она каждый раз Пандоре за послеобеденным мытьем посуды. — Да у него он и вовсе не встает, знаешь ли?» После этих слов Моника глубоко вздыхала, явно жалея себя.

Воспоминания заставили Пандору содрогнуться.

— Что с тобой, милая? — забеспокоился Бен. Он лежал вытянувшись во весь рост рядом с ней.

— Так, вспомнилось кое-что, — ответила она, — кое-что из далекого прошлого. Извини, Бен.

— Ну что ты! — Бен улыбнулся и плотнее прижался к ее бедру. — Слушай, у нас с тобой куча времени. Расскажи мне, как ты тут очутилась?

Бен очень любил слушать рассказы Пандоры о ее детстве.

Столь внимательным слушателем мог быть только человек, родившийся и выросший в уединенном, оторванном от мира месте, на маленьком острове. Его знания жизни, касавшиеся в основном моря и великолепной дикой природы, были, конечно, весьма ограниченными в понимании того, как живут люди в других странах. Об этом и рассказывала ему Пандора. Их беседы длились часами, но что значит время для влюбленных! Никогда еще Пандора не встречала человека, умеющего так здорово слушать. Нежное молчание, которое он при этом сохранял, помогало ей свободно говорить, легко излагать свои мысли. В его молчании была заложена готовность понять все, что бы она ни сказала. При этом сама Пандора не наталкивалась на сопротивление его личности, не была обязана соревноваться с Беном, бороться за превосходство своей мысли над его позицией. Спокойное молчаливое внимание Бена напоминало состояние моря в ясный тихий день, походило на прозрачную чистую воду, жаждущую хоть какого-то дуновения ветра, которое может никогда не случиться. Наверное, благодаря этому качеству он так понравился ей.

Сначала Пандоре было сложно пытаться объяснить Бену, каково ей жилось с матерью, потому что он свою мать практически не помнил. Бен помнил отца, мудрую любящую бабушку, добрых и спокойных родственников и счастливое детство, не омраченное ссорами и склоками. Конечно, он узнал и горечь утрат, и смерть близких. Бен очень тяжело переживал смерть своего отца.

— Мне очень его не хватает, отец так любил меня, — признался как-то Бен. — Но сейчас он рядом с Богом, к чему, собственно, и стремился всю свою жизнь. Поэтому встретил смерть с улыбкой. Когда он умирал, за ним пришел его собственный отец, чтобы отвести его в мир той. Дедушка погиб, когда моему папе было двенадцать лет. Причем, умирающий смог увидеть своего отца и даже говорить с ним. Это чудо случилось за несколько мгновений до смерти. Комната, где все происходило, осветилась мягким желтоватым сиянием. Я тогда посмотрел на бабушку, которая сидела в другом углу комнаты и держала руку папы, и оба мы услышали громкий голос: «Я пришел за моим дорогим сыном».Отец коротко застонал и дыхание его остановилось. Я спросил у бабушки, слышала ли она голос или это все было плодом моего воображения. Она подтвердила, что слышала. Бабушка поцеловала умершего в лоб. Я сделал то же самое. Потом пришли женщины и стали готовить отца к погребению. Знаешь, только в этом случае позволяется двум женщинам вместе стелить одну кровать. — Бен усмехнулся. — Есть поверье — если две женщины стелят одну кровать, значит, они готовятся кого-то хоронить.