– Разумеется, – ответила Серена, складывая на груди руки, в которых все еще была зажата рубашка Лаки.

– Я приехала забрать последние вещи, – пояснила Шелби, входя в комнату, и закрыла за собой дверью.

Серена не стала спорить, хотя ей и было прекрасно известно, что все вещи Шелби и Мейсона давно упакованы и отвезены в Лафайетт. Все-таки Шелби решилась первой сделать шаг к примирению. Но тогда зачем ей понадобились отговорки?

Серена молча наблюдала за тем, как сестра обошла комнату. Шелби была какая-то другая, притихшая. Она переходила от одной вещи к другой, то поправив абажур здесь, то разгладив салфетку там. Как всегда, одета она была безукоризненно. В этот вечер на ней было яркое летнее платье с пышной юбкой. Золотистые волосы зачесаны назад волосок к волоску и уложены на затылке в шиньон. Чего на ней не было – так это столь любимых ею украшений. Исключение составляло лишь обручальное кольцо.

Серена наблюдала за ней с каким-то отстраненным любопытством. Первый прилив чувств остыл и откатился назад, оставив после себя привычную уже пустоту. Кроме того, Серену терзало смутное подозрение, что в Шансон-дю-Терр сестру привели отнюдь не родственные чувства.

– Полагаю, ты все еще сердишься на меня, – сказала Шелби, и Серене послышались в ее голосе легкие нотки раздражения, как будто сестра считала, что сердиться она не имеет права. Впрочем, ее движения, то, как она то и дело бросала косые взгляды, все это говорило о том, что Шелби нервничает, не зная, какой ответ последует.

– Нет, – ответила Серена, наблюдая за ней в зеркало.

Шелби подняла глаза и нахмурилась.

– Серена – примерная девочка, – с упреком произнесла она. – Чего еще я могла ожидать? Прощайте всех, кто согрешит против вас.

– Я не сказала, что простила тебя. Я сказала, что не сержусь. Потому что, когда я думаю о тебе, никакого гнева я не чувствую.

– А что же ты чувствуешь?

Серена задумалась и, немного помолчав, ответила:

– Не знаю, есть ли этому название. Наверно, печаль или что-то в этом роде.

Их взгляды встретились в зеркале. Неожиданно Шелби погрустнела, и это не было притворством.

– Мы с тобой, хотя и сестры, все же никогда не были близки, – печально произнесла она.

– Да, боюсь, что так оно и было, – ответила Серена, покачав головой.

Шелби сделала несколько шагов ей навстречу, пока наконец они не оказались рядом – рядом, но не касаясь друг друга, столь похожие внешне и вместе с тем такие разные. Ее взгляд был устремлен в зеркало, где сейчас они отражались обе.

– Ну почему мы так похожи друг на друга и вместе с тем два совершенно разных человека? – прошептала она, как будто обращаясь с вопросом к себе самой.

Серена не спешила с ответом. Потому что легких ответов не существовало. Как психолог, она могла бы процитировать целый набор теорий на эту тему, однако, как сестра, понимала, что они ничего не стоят. Как сестра, она знала одно: они с Шелби стоят по разные стороны пропасти, такой широкой и глубокой, что перекинуть через нее мост практически невозможно. Вполне вероятно, в прошлом был некий момент, когда они могли протянуть друг другу руку, найти общий язык, но, увы, момент этот был бесповоротно упущен, и обе они прекрасно это знали.

– Честное слово, мне жаль, что все так получилось, – наконец выдавила Шелби. В глазах ее стояли слезы.

Эта фраза – наверно, это и есть то самое извинение, на какое Шелби только была способна, печально подумала Серена. За ними не стоит никакого раскаяния, никакого сожаления по поводу того, что произошло. Шелби была не из тех, кто готов признать свою вину. Она была как тот воришка, который сожалел, что попался на краже, а не о том, что совершил преступление. Ей просто было жаль, что все так получилось.

– Мне тоже, – печально откликнулась Серена, прекрасно понимая, что обе имеют в виду совершенно разные вещи.

Неожиданно черная бездна, царившая в ее душе, наполнилась самыми разными чувствами – как будто внутри ее прорвало плотину – и, как она сказала в ответ на первый вопрос Шелби, самым сильным из них была горечь. Да, внешне они похожи, но что бы там ни было между ними, теперь оно умерло, и ею владела лишь скорбь по потерянной душе.

– Честное слово, Серена, – прошептала Шелби, все еще глядя на их отражение в зеркале. – На тебя жутко смотреть.

– Ничего, все пройдет.

– Наверно, ты права, пройдет.

– А вы как?

– Ничего, как-нибудь справимся, – ответила Шелби, с вызовом вскинув подбородок, и отошла на шаг назад. Расстояние между ними увеличилось, а ее отражение в зеркале сделалось меньше. Когда она наконец дошла до двери и взялась за дверную ручку, Серена обрела голос.

– Шелби! – Их взгляды снова встретились. – Смотри, береги себя.

По щеке сестры скатилась одинокая слеза, губ коснулась слабая улыбка.

– Ты тоже.

Серена проводила сестру взглядом. Ощущение было такое, будто она теряет частичку самой себя – частичку, о существовании которой она раньше даже не догадывалась. Затем, валясь с ног от усталости, она заползла в постель, все так же прижимая к себе рубашку Лаки, свернулась калачиком и сделала то единственное, что у нее хорошо получалось в эти дни, – лила слезы до тех пор, пока сон не сморил ее.

Гиффорд неслышно проскользнул в комнату. Поставив на комод тарелку, он обошел кровать, чтобы взглянуть на спящую внучку. Серена то и дело всхлипывала во сне, а щеки ее все еще были мокрыми от слез. К груди она прижимала мужскую рабочую рубашку. Гиффорду тотчас вспомнилось, как в детстве она таскала за собой по дому старое желтое одеяло.

Ему вспомнился день, когда они хоронили ее мать. В тот вечер он так же проскользнул в детскую, чтобы проверить, как там спят его внучки. Роберту это даже не пришло в голову, так как он все еще был погружен в скорбь. Когда он вошел к ним в спальню, Серена лежала поверх одеяла. Она даже не сняла с себя черное бархатное платьице и белые колготки, в которых присутствовала на похоронах. На одной ноге – черная лакированная туфелька, вторая валяется рядом с кроватью. Тогда ее щеки тоже блестели от слез, и она прижимала к груди старое дырявое одеяло.

Он помнил это, как будто то было вчера, хотя сегодня груз прожитых лет давил на него с особой силой. С тех пор любовь к внучке ничуть не ослабела в его сердце – хотя Серена уже не девочка, а взрослая женщина, а жизнь сделала их отношения далеко не безоблачными. Он по-прежнему остро чувствовал ее боль, словно был с ней единым целым. Его собственные душевные муки по поводу того, что наделала Шелби, были тем острее, что он знал, какой болью все это отозвалось в сердце Серены. Видеть же ее страдания по поводу бегства Лаки было выше его сил. Того гляди у него самого не выдержит сердце.

Гиффорд понимал, что все эти годы был не слишком с ней ласков – если не сказать откровенно суров. Но что бы он ни делал, он делал это исключительно из любви к ней, и потому, глядя, как она мучается, он чувствовал, как его собственное сердце обливается кровью. Увы, не в его силах изменить то, что произошло между ними, равно как не может он убрать пропасть между ней и Шелби. Единственное, что он в состоянии сделать, – это вправить мозги этому наглецу каджуну. Более того, в данной ситуации это было бы очень даже кстати.

Осторожно, стараясь не разбудить Серену, он наклонился над ней и поправил одеяло. Затем, еще раз на прощание посмотрев на нее, медленно повернулся и старческой походкой вышел из комнаты. Проходя мимо комода, захватил тарелку с ужином и, прежде чем выйти за дверь, выключил свет.

Лаки в последний раз проверил веревку, привязанную к носу полузатопленной лодки, затем не торопясь вылез из воды на берег. День был жаркий, настоящее адское пекло. Несмотря на влажность, солнце нещадно палило обнаженную спину, которая уже давно из бронзовой сделалась темно-коричневой. Пот катился градом. Натянув на руки старые кожаные перчатки, он взялся за конец веревки, который до этого обмотал вокруг ствола огромного дерева. И хотя веревка резала руки даже сквозь перчатки, взялся за работу.