Что такое режим, Ванечка знал отлично. В пансионате за ним следили воспитательница и директор, а тут, выходит, этот самый дядя Женя, который ему отец…

После того как маму отправили обратно наверх, проклятый зуб, конечно, разболелся снова. Ванечка потрогал его языком и понял, что десна вокруг этого зуба напухла… Больше всего на свете он боялся зубных врачей и теперь, потихонечку двигаясь в глубь сада, даже порадовался, что находится здесь, а не в пансионате, где Ирина Петровна сразу бы обнаружила его больной зуб: такие вещи от нее никому и никогда не удавалось утаить. И тогда… Ух, страшно подумать, что было бы тогда! Уж лучше потерпеть, может быть, само пройдет…

— Ваня, иди сюда скорей!..

Мальчик вздрогнул от неожиданности и на мгновение замер на месте: он так крепко задумался о своей сегодняшней странной жизни, что не заметил новую бабушку, сидевшую в конце аллеи на скамейке и теперь махавшую ему рукой.

— Только тихонечко, не шуми… Смотри, видишь?..

Он проследил взглядом за ее рукой и восхищенно замер на месте, забыв про больной зуб: на самой нижней ветке невысокой сосенки, под которой стояла скамейка, сидела белка… Самая настоящая белка! И, судя по всему, совершенно не боялась бабушки, потому что забавно так смотрела на нее то одним блестящим глазиком, то другим и никуда не собиралась убегать…

— Ты только глянь, какая красотка! — прошептала Нина Владимировна. Ванечка молча кивнул, подобравшись наконец совсем близко. — Раньше их здесь было видимо-невидимо, а теперь… Поверишь, за два года первую вижу… Это она, наверное, из-за тебя пришла, посмотреть, что за мальчик такой теперь тут живет?..

Белка смешно фыркнула и перепрыгнула на ветку повыше, а Нина Владимировна привлекла Ваню к себе и, немножечко обняв, усадила рядом. И Ваня невольно улыбнулся, не отрывая глаз от белки и тоже немножечко прижимаясь к новой бабушке… Похоже, улыбнулся он зря, потому что проклятый зуб, словно только и ждал, когда о нем позабудут, ударил по всей Ваниной щеке болью, как молнией, и, невольно охнув, тот схватился за щеку, выдав себя таким образом, с головой…

— Господи, Ванечка… — Нина Владимировна повернула к себе мальчика и испуганно посмотрела на его щеку. — У тебя же опухоль… Ну-ка открой рот…

— Н-не могу… — Ваня и не заметил, как по его щекам покатились долго сдерживаемые слезы, и прерывисто всхлипнул. — Б-больно…

— Мам, я поехал, какие-нибудь лекарства сегодня нужны? — Они оба вздрогнули, потому что не заметили, как Евгений оказался возле их скамейки.

— Господи, ты нас перепугал, — Нина Владимировна сердито посмотрела на сына. — Ты куда сейчас, на фирму?

— Естественно, — он снова слегка пожал плечами, нетерпеливо глядя на мать.

— Придется поменять планы! — Генеральша выпрямилась на скамейке и, слегка подтолкнув Ваню, заставила его подняться. — У ребенка ужасный флюс, отвезешь его вначале к Ивану Никитьевичу, пусть посмотрит и сделает все, что нужно. Потом либо привезешь его сам, либо позвонишь Володе, он заберет…

— Но, мама, я… Ты что — не понимаешь, что я этого сделать не могу, потому что, между прочим, работаю?..

— Ничего, работа твоя никуда не денется, это ты, по-моему, кое-чего не понимаешь. Например, того, что здоровье ребенка важнее любой работы!..

— У меня через час совещание, — к удивлению Вани, всегда сердитый дядя Женя пробормотал это жалобным, словно у провинившегося мальчика, голосом, а новая бабушка так на него посмотрела… Даже хуже, чем их директриса на Ирину Петровну, когда та позволяла детям нарушать режим!.. И дядя Женя тут же словно сделался пониже ростом и даже не подумал возражать, и они все втроем пошли к его машине — той самой, на которой когда-то приезжала к Ванечке мама и на которой новая бабушка с дядей Володей забрали его из пансионата в эту новую, похожую на сон, жизнь две недели назад.

Ване страшно хотелось спросить, кто такой этот Иван Никитьевич, потому что он здорово подозревал, что речь идет о зубном враче. И тогда… Ни один зубной врач на свете не станет просто «смотреть» на опухший зуб, как сказала новая бабушка, ни один! Слезы снова полились из Ваниных глаз сами собой, но всхлипывать вслух он не решался, потому что продолжал бояться дядю Женю, несмотря на то что новая бабушка оказалась главнее его.

— Если хочешь, я поеду с вами, — предложила Нина Владимировна. — Я себя уже совсем неплохо чувствую, даю слово… Просто мне хотелось немного помочь сегодня Эле, она с ног валится. И хозяйство, и с Машей посидеть тоже надо… Эльвира боится оставлять ее надолго одну.

Евгений хмуро глянул на мать и, немного поколебавшись, махнул рукой:

— Ладно, сам справлюсь… Побудь лучше с Машей… Пойдем!.. — кивнул он мальчику.

Ваня даже не сразу понял, что «Пойдем!» дядя Женя сказал ему. Только после того, как тот взял его за руку и потянул к машине. Рука у него оказалась большая, твердая, прохладная и немного шершавая.

Никогда в жизни Ване не приходилось молчать так долго, как потом, по дороге в Москву — к неведомому Ивану Никитьевичу. Зуб теперь болел не переставая, слезы тоже текли сами по себе, но вслух зареветь он так и не решился, сжавшись в комочек на заднем сиденье машины. Ванино терпение кончилось в тот момент, когда он понял, что пришло самое ужасное: они приехали к зубному врачу.

— Что — так больно? — Евгений растерянно уставился на Машиного сына, с существованием которого у него просто не было ни времени, ни возможности примириться… Мальчишку привезли на второй день после Нюсиных похорон по настоянию Нины Владимировны, считавшей, что сын — единственное, что может помочь Маше вырваться из цепкой хватки свалившей ее депрессии, из той бездны отчаяния, в которую она себя столкнула… Никакие увещевания, попытки доказать ей, что так или иначе, днем раньше или двумя позже ее мать была бы арестована и наверняка в любом случае сумела бы себя убить даже в заключении, сделала бы это непременно — не приносили результата. Вероятно, разумом Маша понимала, что и Нина Владимировна, часами разговаривавшая с ней, едва только сумела подняться после тяжелого сердечного приступа, и Эля, нянчившаяся, к удивлению окружающих, с ней, точно с маленькой девочкой, правы. Ее мать действительно была, как это ни парадоксально теперь звучало по отношению к ней, ставшей убийцей, совестливым человеком, и именно стыда перед Паниными, перед Ниной Владимировной, Евгением и Володей, она не перенесла бы никогда… Ни помогли ей ни вера в Бога, ни мысль о том, что теперь будет с ее маленьким внуком.

Но что бы там ни нашептывал разум, а сердцем Маша продолжала считать, что она одна виновна в гибели своей матери… Если бы не состояние жены, Евгений ни за что бы не позволил вот так, сразу, привезти в его дом чужого мальчика…

И вот теперь, чуть ли не впервые за эти дни пристально оглядывая скорчившуюся от боли фигурку с перекошенным от страха личиком, он ощутил что-то вроде укола совести: ведь это действительно Машин сын!.. Евгений вдруг сообразил, что они с мальчиком стоят возле входа в поликлинику уже довольно долго, словно не зная, что делать. Собственно говоря, Евгений действительно не знал, что делать. С детьми ему общаться не приходилось… Как успокоить чужого ему ребенка, он не знал…

Евгений скосил глаза вниз и почти с отчаянием посмотрел на пушистый затылок в точности такого же цвета, как у Маши, и на две торчащие на узенькой спине лопатки… Мальчик был удивительно худой, словно воробей после длинной зимы. Он вдруг вспомнил себя самого, свой детский страх в точно такой же ситуации, примерно в таком же возрасте, перед зубным врачом… Уж если совсем честно, так и по сей день он, взрослый мужик, серьезный бизнесмен, боится этой категории людей в белых халатах ничуть не меньше… Что же говорить о пацане?

Стараясь не обращать внимания на жалобные слезу мальчика, Евгений Константинович решительно взял его за руку.

— Вот что, брат… Ты мужик или нет?

— М-муж-жик… — прошептал тот в ответ еле слышно.

— Тогда нечего нюни распускать, пошли!..